Возвращение Борна - ван Ластбадер Эрик. Страница 30

Хирну не хотелось опаздывать, но он намеренно сбавил шаг, желая насладиться каждым мгновением этих волшебных секунд, предшествующих той, последней, когда поднимется занавес. Сердце гулко билось в его груди.

За то время, пока Хирн прилежно изучал все привычки венгерского высшего общества, он и сам успел превратиться в страстного поклонника оперы. «Хари Яноша» он любил с особенной страстью, причем не только из-за прекрасной музыки, берущей истоки в народных венгерских мелодиях, но и из-за захватывающего сюжета, построенного на основе старинной фольклорной легенды. Это была история, в которой солдат Янош отправляется на поиски императорской дочки, дослуживается до генерала, одной левой побеждает Наполеона и наконец становится избранником той, кого отправился искать. Это была добрая, чудесная сказка, хотя и родившаяся в кровавом потоке венгерской истории.

В конце концов, то, что Хирн вошел в зал позже остальных зрителей, было даже к лучшему. Сверившись с листком, полученным от Спалко, он без труда отыскал взглядом Ласло Молнара, который, как и большинство других, уже занял свое место. Это был мужчина среднего возраста и среднего роста, немного располневший в талии, с копной густых и блестящих темных волос, придававших его голове сходство с грибом. Из ушей Ласло Молнара торчали пучки темных волос, которыми густо поросли и его короткопалые руки. Он не обращал никакого внимания на женщину, сидевшую слева от него и чересчур громко болтавшую со своим спутником, а вот кресло справа от Молнара пустовало. Судя по всему, он пришел в театр один. Оно и к лучшему, подумалось Хирну, и с этой мыслью он занял место неподалеку от оркестровой ямы. Через секунду свет погас, оркестр заиграл увертюру, и занавес медленно поплыл вверх.

Во время антракта Хирн купил в буфете чашку горячего шоколада и смешался с изысканной публикой. До чего же любопытно устроен человеческий мир! В отличие от мира животных самки здесь гораздо ярче и самовлюбленнее самцов. Женщины блистали вечерними нарядами из шелка, венецианского муара, марокканского атласа, которые всего пару месяцев назад демонстрировали лучшие модели на самых престижных подиумах Парижа, Милана и Нью-Йорка. Мужчины в смокингах от самых дорогих кутюрье, всем своим видом изображая крайнюю утомленность, тем не менее самодовольно расхаживали вокруг своих спутниц, подавая им то бокал шампанского, то чашку горячего шоколада. А те в свою очередь, разбившись на небольшие группы, отчаянно сплетничали.

От первого отделения оперы Хирн получил ни с чем не сравнимое наслаждение и теперь с нетерпением ждал начало второго. Он, однако, не позабыл о полученном задании. Наоборот, в течение некоторого времени, пока шло представление, мысли его были заняты только тем, как наилучшим образом найти подход к Ласло Молнару. Он не любил загонять себя в рамки четкого, единожды выработанного плана, полагаясь больше на первое впечатление, на импровизацию. Внешность, жесты, повадки могут сказать опытному глазу очень многое. Заботится ли объект о своей внешности, или эта сторона жизни ему безразлична? Любит ли он поесть? Курит ли он, страдает ли тягой к спиртному? Является ли он интеллектуалом или неотесан, как бревно? Даже недолгое наблюдение могло дать ответы на все эти и еще множество других вопросов.

К тому времени, когда Хирн решился приблизиться к Ласло Молнару, он уже был уверен, что без труда сумеет завязать с ним разговор.

– Простите за беспокойство, – самым медоточивым тоном, на который только был способен, проговорил Хирн. – Мне показалось, что вы – любитель оперы. Я тоже от нее без ума.

Молнар обернулся. На нем был смокинг от Армани, который подчеркивал ширину его плеч, но зато скрывал от посторонних взглядов солидный животик своего хозяина. У Молнара были очень большие уши, причем при ближайшем рассмотрении они оказались еще более волосатыми, чем Хирну показалось издалека.

– Я не просто люблю оперу, я ее изучаю, – ответил он медленно, и острый слух Хирна безошибочно уловил в его голосе усталость.

Хирн одарил собеседника еще одной обворожительной улыбкой и заглянул в его темные глаза:

– И если уж говорить откровенно, я давно превратился в раба этого волшебного искусства.

Все полностью соответствует тому, что рассказывал про этого человека Спалко, подумалось Хирну.

– Я выкупил здесь места на несколько лет вперед, – проговорил он беззаботным тоном, – и, насколько мне удалось заметить, вы – тоже. Сегодня не часто встретишь подлинных ценителей оперы. – Хирн засмеялся. – Например, моя жена предпочитает джаз.

– А моя – любила оперу.

– Вы разведены?

– Я вдовец.

– О, простите, ради бога, мою бестактность!

– Ничего. Это случилось очень давно. – Теперь, когда Молнар сделал незнакомому молодому человеку признание столь личного характера, он, казалось, потеплел и оттаял. – Мне не хватает ее столь сильно, что я так и не смог заставить себя продать ее место.

Хирн протянул ему руку и представился:

– Этан Хирн.

После секундного колебания венгр ответил на его рукопожатие, сунув ему волосатую лапу, и тоже назвал свое имя:

– Ласло Молнар. Рад познакомиться с вами.

Хирн нагнул голову в коротком вежливом поклоне и предложил:

– Не согласитесь ли выпить со мной по чашечке горячего шоколада, мистер Молнар?

Это предложение, похоже, пришлось венгру по душе, и он согласно кивнул:

– С превеликим удовольствием!

Пробираясь сквозь густую толпу столичных бонвиванов, они обсуждали свои любимые оперы, обменивались именами знаменитых композиторов. Хирн вежливо пропустил Молнара первым в дверь и заметил, что это тоже польстило его спутнику. Спалко верно подметил, что Хирн обладает некоей аурой открытости и честности, которая привлекала к нему даже самых скрытных людей. Он умел казаться естественным в любых неловких ситуациях, и именно эта искренность покорила Молнара, развеяв его извечную подозрительность.

– Вам нравится спектакль? – спросил он, пока они потягивали шоколад.

– Чрезвычайно, – не покривив душой, ответил Хирн. – Но, думаю, он понравился бы мне еще больше, если бы я мог разглядеть лица главных героев. Грустно признаваться, но когда я выкупал эти неудобные места, то не мог позволить себе ничего лучше, а потом, когда у меня появились деньги, все хорошие места были уже раскуплены.

Несколько секунд Молнар хранил молчание, и Хирн уже забеспокоился, что тот проскочит мимо приготовленной для него ловушки, но затем он сказал, словно озвучивая только что пришедшую в голову мысль:

– Может, хотите пересесть в кресло моей жены?

– Давай еще раз, – велел Хасан Арсенов. – Мы должны снова отрепетировать все наши действия. Любая ошибка – и нам никогда не завоевать свободы.

– Но я уже изучила их столь же хорошо, как твое лицо! – заверила его Зина.

– Настолько хорошо, что сможешь найти дорогу к конечному пункту нашего назначения с завязанными глазами?

– Перестань меня мучить! – чуть не плача, взмолилась женщина.

– По-исландски, Зина! Мы теперь говорим только по-исландски!

На большом столе в их гостиничном номере были расстелены схемы отеля «Оскьюлид» в Рейкьявике. В уютном свете настольной лампы все архитектурные детали отеля были как на ладони – от фундамента до помещений охраны, от канализации и систем отопления и вентиляции до планов каждого из этажей. Чертежи были испещрены многочисленными пометками, разноцветными стрелками, как на плане генерального наступления, значками, отмечающими расположение групп служб безопасности, в сопровождении которых на саммит прибудут руководители иностранных государств. Разведданные, предоставленные Спалко, были безукоризненно точны.

– После того как мы минуем охранников отеля, – говорил Арсенов, – у нас на все про все останется очень мало времени. И самое скверное – то, что мы не знаем, сколько именно времени окажется у нас в запасе, чтобы добраться туда и затем скрыться. Поэтому мы не должны колебаться, мы не имеем права допустить ни одной ошибки, ни единого неверного движения. – Он говорил с горячностью в голосе, глаза его блестели. Ухватившись руками за концы шали, наброшенной на плечи Зины, он потянул женщину в противоположный конец комнаты и обмотал платок вокруг ее головы – так, чтобы она ничего не видела.