Возвращение Борна - ван Ластбадер Эрик. Страница 70

Крит – самый большой остров Средиземноморья – издревле являлся воротами между Европой и Азией. Веками он, подобно гигантскому киту, грел спину под горячим средиземноморским солнцем, уставившись одним глазом на Александрию в Египте и Бенгази в Ливии. Поэтому неудивительно, что столь благословенное местоположение всегда привлекало к этому киту всевозможных хищников. История этого острова, находящегося на перекрестке культур, была написана кровью, и иначе быть не могло. Как волны на морской берег, на прибрежные бухты Крита то и дело обрушивались захватчики со всех сторон света, принося с собой свой язык, культуру, религию, архитектуру.

Ираклион был основан сарацинами в 824 году нашей эры. Тогда он назывался Шандакс – от исковерканного арабского слова «кандак», означавшего широкий ров, которым был окружен город. Сарацины правили здесь сто сорок лет – до того момента, пока их не изгнали византийцы. Пиратам сопутствовала фантастическая удача – им едва хватило трехсот судов, чтобы вывезти все награбленное в Византию.

Во время венецианской оккупации город получил название Кандия. Находясь под властью венецианцев, он превратился в важный культурный центр Восточного Средиземноморья. С тюркским вторжением всему этому пришел конец.

Приметы этой многоязычной истории встречались повсюду: в массивной, выстроенной венецианцами крепости, защищавшей изумительно красивый залив от вторжения, в городской ратуше, в фонтане, расположенном рядом с бывшей базиликой Спасителя, которую турки превратили в мечеть Валида.

Но в современном суматошном городе уже никто не смог бы найти следы минойской культуры – первой и, по мнению археологов, наиболее значимой цивилизации, зародившейся на Крите. Точнее говоря, остатки дворца Кноссоса еще были видны за городской чертой, но интерес они представляли только для историков, которые, изучая руины, сделали вывод, что сарацины заложили Шандакс именно здесь, поскольку тут еще тысячи лет назад располагалась главная гавань минойцев.

И все же до сих пор Крит оставался укутанным в тунику мифов, и, ступив на эту землю, невозможно было не вспомнить о легенде, связанной с его рождением. Она гласила, что Крит получил известность еще за многие века до появления сарацин, венецианцев и турок. Минос, первый царь, правивший островом, был полубогом. Его отец, Зевс, приняв облик быка, овладел его матерью по имени Европа, и после этого символом острова стал бык.

Между Миносом и двумя его братьями развернулась война за право на царский престол Крита. Минос обратился за помощью к Посейдону, пообещав ему вечную покорность в случае победы над братьями. Посейдон услышал эту просьбу. Море вспенилось, и из морских вод поднялся белоснежный бык. Минос должен был принести его в жертву Посейдону, чтобы доказать свою готовность повиноваться повелителю пучин, однако жадный царь спрятал великолепное животное, решив оставить его себе. Тогда разгневанный Посейдон сделал так, что жена Миноса влюбилась в этого быка. Посейдон тайно повелел Дедалу, любимому зодчему Миноса, соорудить из дерева пустотелую статую коровы, чтобы, забравшись внутрь, царица смогла отдаться своему новому «возлюбленному». Так все и произошло, а через некоторое время у нее родился Минотавр – чудовище с человеческим телом, но с головой и хвостом быка. Этот монстр подверг остров столь чудовищным опустошениям, что Минос приказал Дедалу построить огромный лабиринт – запутанный до такой степени, чтобы заключенный в него Минотавр никогда не сумел найти дорогу к выходу.

Именно эту легенду вспоминал Степан Спалко, когда вместе со своей командой ехал на автомобиле по крутым и узким городским улочкам. Древнегреческие мифы всегда привлекали его, поскольку в них на каждом шагу встречались насилие и инцест, кровопролитие и высокомерие. Во многих их героях он видел самого себя, поэтому ему было нетрудно ощутить себя полубогом.

Подобно многим островным городкам Средиземноморья, Ираклион был построен на склоне горы. Каменные дома карабкались по крутым улицам, забитым машинами такси и автобусами. Вдоль всего острова гигантским позвоночником протянулась горная гряда, известная под названием Белые Горы.

Дом, адрес которого Спалко под пытками вытянул у Ласло Молнара, находился почти посередине города и принадлежал архитектору по имени Истос Дедалика, который, как вскоре выяснилось, являлся почти столь же мифической фигурой, как и сам Дедал, его древний тезка и коллега. Они подъехали к дому в час, когда предрассветное небо Ираклиона уже было готово распахнуться, подобно расколотой скорлупе ореха, и выпустить на волю кроваво-красное солнце Средиземноморья.

После недолгой рекогносцировки все они нацепили на голову миниатюрные переговорные устройства и проверили свои мощные арбалеты, сделанные из композитных материалов, – самое подходящее оружие, учитывая необходимость соблюдать тишину. Сверив часы с двумя из своих бойцов, Спалко отправил их к заднему входу, а сам с Зиной подошел к главному. Последний член команды получил приказ оставаться на улице и предупредить их, если заметит что-нибудь подозрительное, или тем более – в случае появления полиции.

Улица была тиха и пустынна. Похоже, никто не собирался им мешать. Окна в доме не горели, но Спалко ничего другого и не ожидал. Глядя на часы, он стал отсчитывать в микрофон секунды, ожидая, пока секундная стрелка совершит полный круг.

Наемники, находившиеся в доме, были уже на ногах и пребывали в возбуждении. Близился рассвет, и оставались считаные часы до того момента, когда они покинут это место, как раньше ушли другие. Каждые три дня доктора Шиффера перемещали в новое убежище – быстро и незаметно, причем конечный пункт назначения им собщали буквально в последнюю минуту. Согласно правилам безопасности, после того как охраняемый объект увозили на новое место, в предыдущем убежище оставалась специальная группа. Она должна была проследить за тем, чтобы там не осталось ни малейшего следа, указывавшего на их присутствие.

В этот момент наемники разбрелись по дому. Один из них находился на кухне и варил крепкий турецкий кофе, другой умывался в ванной комнате, третий включил спутниковое телевидение. Посмотрев без всякого интереса на телеэкран, он отошел к окну, отдернул штору и выглянул на улицу. Все казалось спокойным. Он по-кошачьи потянулся, нагнулся вправо, затем влево, а потом, надев наплечную кобуру, отправился совершать традиционный утренний обход.

Мужчина отпер входную дверь, распахнул ее и тут же получил в сердце стрелу из арбалета Спалко. Раскинув руки в стороны, он изогнулся назад, закатив глаза под лоб и умер раньше, чем его тело упало на пол.

Спалко и Зина оказались в холле дома одновременно с тем, как двое других его людей выбили дверь заднего входа. Наемник, находившийся на кухне, бросил кофейную чашку, выхватил оружие и успел ранить одного из нападавших, но тут же был убит.

Кивнув Зине, Спалко, перепрыгивая сразу через три ступеньки, побежал на второй этаж.

Услышав выстрелы из ванной комнаты, Зина знаком велела одному из людей Спалко, вошедших с черного входа, выйти на улицу и отправиться к окну ванной, а второму приказала выбить дверь в ванную, что тот и проделал – быстро и эффективно. Ванная была пуста, а окно, через которое бежал наемник, распахнуто настежь. Она предвидела такую вероятность, потому и послала бойца на улицу. В следующий момент до ее слуха донесся звон тетивы, шлепок стрелы, вонзившейся в человеческую плоть, и мучительный стон. Все было кончено.

Спалко тем временем обшаривал верхний этаж – комнату за комнатой. Первая спальня оказалась пустой, и он направился во вторую. Проходя мимо кровати, Спалко заметил краем глаза какое-то движение, отразившееся в зеркале стенного шкафа. Под кроватью кто-то шевельнулся! Спалко упал на колени и выпустил туда стрелу, которая, пробив пыльное покрывало, исчезла в темноте. Кровать подпрыгнула, и из-под нее послышался стон боли. Не поднимаясь с колен, Спалко снова зарядил арбалет и попытался прицелиться, чтобы добить раненого, но в этот момент на него напали сзади. Что-то твердое ударило его по голове, пуля просвистела возле виска, и на него кто-то навалился. Разжав ладонь, в которой он держал арбалет, Спалко выхватил большой охотничий нож, извернулся и сделал выпад. Когда лезвие погрузилось в тело противника по самую рукоятку, Спалко, сжав зубы от усилия, провернул тесак и был вознагражден обильным фонтаном крови, хлынувшей из распоротого живота врага. С рычанием он столкнул с себя труп наемника, вытащил окровавленное лезвие ножа и вытер его о покрывало.