Падение Ворона - Корецкий Данил Аркадьевич. Страница 31
В руке он, к удивлению братвы, держал не топор или обрез, которые бы удачно дополнили его образ, а маленький дешевый блокнот, который можно купить в любом канцелярском магазине.
– У ментов научился, – перехватив недоуменные взгляды, усмехнулся он. – Записываю, кто что говорит. Так точнее выходит…
Следов побоев и пыток на Оскаленном заметно не было, хотя лицо его раскраснелось от возбуждения. Бешеный и Губатый приветствовали возвращение кореша радостными криками и объятиями. Только Ворон остался сидеть, развалясь на диване в прежней вольготной позе. Так и положено сидеть хозяину.
– Так ты и есть Ворон? – прищурившись, негромко спросил Гангрена.
Ворон, не сдвигаясь с места, молча кивнул.
– Знаешь, кто я?
– Знаю.
– Базар есть. Пойдем, покатаемся!
– Я не телка, чтобы меня катать. Хочешь базарить – базарь здесь!
– Тогда пусть все нарисуют ноги!
Ворон кивнул, и братва вышла во двор, где ожидали Колхозник и Мясник. Между ними тут же завязался оживленный разговор.
Гангрена взял стул и сел напротив Ворона. Помолчал, внимательно ощупывая его взглядом.
– Что-то ты на батю не очень похож, – наконец сказал он. – Молот у нас в авторитете, и вопросов к нему никогда не было. Потому что он никогда косяков не упарывал…
– А я упорол, что ли? – хмуро спросил Ворон.
– Пока не знаю, – многозначительно покрутил головой Гангрена. – Начал ты круто: с пеленок зону топтал… но то не твоя заслуга – мамашкина. Она весь срок в ДээРе [7] прокантовалась, а это, считай, санаторий! Многие бабы нарочно залетают от кого попало, чтобы туда соскочить…
– Ну, ты базар-то фильтруй! – резко бросил Ворон и сел ровно, наклонившись вперед и уперев кинжальный взгляд в мутные глазки собеседника. – Метешь метлой, как фраер локшовый!
– Да ты что, Воронок, огорчился! – Гангрена даже за сердце схватился, встал и пересел на диван, обнял, погладил по спине, будто успокаивая. – Я и в мыслях плохого не имел про Марусю! Просто бывает так: шалашовки всякие дают кому ни попадя – или нашему брату, арестанту, или конвойному, или вольнонаемному, да мало ли кому… Все, чтобы свое положение облегчить, а ребенка потом бросают, он им и сто лет не нужен… Так что не огорчайся, братское сердце, мы к тебе со всем уважением, это от бати к тебе перешло, он у нас в авторитете… Да и ты по малолетке круто отметился: пришил какого-то крысеныша, и в воспиталке [8] себя поставил, как положено… Ну, да потом какое-то мутилово пошло, не о нем сейчас речь…
– Чего ты меня обнимаешь, как бабу? – Ворон попытался отодвинуться, но Гангрена не отпускал – рука орангутанга крепко обнимала его за плечи и не давала двинуться с места. – Руку убери, не понял?!
Двумя руками, с усилием, он освободился от непонятно какого объятия – дружеского или смертельного.
Гангрена причмокнул и немного помолчал, внимательным взглядом изучая Ворона.
– А речь сейчас о тебе, – продолжил он после многозначительной паузы. – Кто ты по жизни? Чем живешь? Чем дышишь?
– Такие вопросы в ментовке задают! – Ворон отодвинулся на полметра и уперся в диванную спинку.
– В ментовке тоже иногда дело спрашивают! Только им мы отзываться не обязаны, а среди своих ни у кого тайн нет…
– Точно нет?
– Правильным пацанам скрывать нечего, а кривых, да путаных я распознаю и выправляю, – назидательно сказал Гангрена. – Говорят, хорошо выходит!
– Выходит хорошо, а заходит хреново, как в том анекдоте! – презрительно бросил Ворон.
– Ты что? – нахмурился Гангрена. – Обоснуй!
– Баба лавэ занесла в СИЗО, ей муженька вывели в оперский кабинет, будто на допрос, покувыркались, она накормила его досыта, вернулся в хату, а там ты его в оборот взял: обнюхал, под ногтями поковырялся, только в жопу не залез… И объявил, что он наседка, вот его мусора и подкармливают! И честного фраера с твоей подачи задавили шнурком… Это правильно, по-твоему?
– Откуда узнал?! – Гангрена ощерился, мгновенно превратившись из доброго дядюшки в хищного зверя из камерных джунглей, которому не досталась положенная пайка мяса.
– Значит, попал в точку! – усмехнулся Ворон. – Ничего я не узнавал! Просто представил, что так могло быть! И угадал! А сколько у тебя таких косяков было – кто знает? Ты и сам не знаешь!
– Какой-то ты борзый, – огорченно сказал Гангрена. – Я к тебе с уважением, по-хорошему, а ты мои портянки нюхаешь… Сидишь на разборе, а у самого волына за ремешком сзади… Думаешь, ворона сильней кота?
– Бывает! – кивнул Ворон. – Я сам видел, как вороны заклевали двух кошек. Одну – на глушняк!
Гангрена засмеялся неприятным, булькающим смехом.
– Никогда не слышал, чтобы вороны ели кошек!
– Никто не говорит, что их съели. Просто завалили!
– И ты это к чему?!
– К тому, что хвостом не бей особо!
– Я не бью, хотя и волыну не ношу. – Гангрена криво и противно улыбнулся, выпустив на миг из рукава блестящее жало заточки, и тут же спрятал.
Понимай: показал для ума-разума…
– Это ты решил, что всех вокруг пальца обвел. А кто ты такой есть? Блатной? Тогда похвастай своими делами рисковыми и славными! Да скажи, кому ты в общак отстегиваешь? А если никому, то ты барыга, тогда почему за «крышу» не платишь? Почему под блатного косишь? Почему четких пацанов калечишь, да на всех углах волынами размахиваешь?
– Ты меньше меня щупай, а то не только пушку нащупаешь! Дела мои далеко отсюда, время придет – узнаешь… А кому я отстегиваю, спроси у Пита Лисицы…
Гангрена улыбнулся еще противней.
– Слышал я, что ты про Пита песни поёшь. Вроде, как в цвет выходит: с отцом твоим они кореша, да и сам Пит – вор по высшему уровню… Только где он? Сам-то знает, что ты им прикрываешься?
– Время придет – сам и скажет.
– Ну, ладно, подождем… Я слышал, в твоей хате завалили кого-то?
– Соседа. Я его пожить пустил.
– Пустил пожить, а получилось – умереть, – скорбно покивал головой Гангрена. – Всяко бывает. Бывает, нарочно подставляют, бывает, по дурости, бывает, по случайности. А у тебя как вышло?
– Не знаю. Не подставлял я его – это точно.
– Верю, верю, – заулыбался Гангрена доброй улыбкой. Во всяком случае, он сам считал, что она добрая. – На тебя никто и не думает.
– А о чем тогда вообще этот базар? Ты же не за мою жизнь побазарить пришёл?
Гангрена засопел обиженно.
– Ну, почему бы и не поговорить за жизнь с сыном старого друга? Хотя… Прав ты, не пустой базар гонять я заявился. Есть, друг мой ситный, одна непонятка: кто-то продал ментам пацана нашего – Пашку Бузу. Ну, и брательника его заодно. Брательника мусора шлепнули, а Пашку в богатяновскую тюрьму запихнули, ему тоже стенка светит… И вот вопрос встал, простой, до невозможности: какой же гад это сделал?
Теперь мутные глазки заблестели каким-то дъявольским огнем, и свет от этого страшного огня проник в самую душу Ворона.
– Про Пашку знали только двое – Короткий и Оскаленный, – продолжал Гангрена. – Короткий вздернулся, видно совесть замучила, а Оскаленный ничего не знает… Если ему, конечно, поверить. Но я-то никому не верю!
Гангрена по-свойски подмигнул.
– Кроме тебя, конечно. Вот и решил с тобой по душам побазарить…
– А чего со мной базарить? Меня в это время в Тиходонске вообще не было!
– Не было, – кивнул Гангрена, не отводя прожигающего взгляда. – Но когда появился, Оскаленный тебе все и обсказал!
– Да что он обсказал?! Мы прилетели, по дороге из аэропорта менты остановили, проверили документы, все шмотки перетрясли… Я спросил: «А что ж такое?» Оскаленный пояснил: «Мол, было нападение на магазин». Вот и все!
– Ну, а ещё Оскаленный тебе что говорил? – настороженно спросил Гангрена. Он весь подобрался, стал чутким и внимательным.
– Да, ничего!
– Вре-е-е-шь, братское сердце! А про то, что Пашка к нему заходил, маслята спрашивал? Говорил?!