Звезда морей - О’Коннор Джозеф. Страница 28

По вечерам, пока брат молится в задней комнате, Малви усаживался у слабого огня и пытался сочинять. Однако добиться от себя сколь-нибудь путного результата оказалось еще труднее, чем добиться от земли урожая. Он силился как мог, но ничего не получалось. Ни строчки. Долгие месяцы ни строчки.

Он казался себе рыбаком на озере теней: видишь, как в глубине что-то мелькает, но, как ни бейся, сети пусты. Мысли, образы, сравнения проносились мимо: он буквально чувствовал, как они ускользают сквозь его отчаявшиеся пальцы. Он взмолился к духу матери, от которой ему передалась любовь к пению: «Помоги. Если слышишь меня, помоги». С самой ее смерти он никогда не ощущал такую близость с нею, как в те мучительно-долгие вечера, когда пытался сочинять. Но ничего не вышло. Ни разу ничего не вышло. Лишь крысы копошились в соломенной крыше да брат раздраженно бормотал молитвы.

И вдруг однажды утром все изменилось. Пайес очнулся от сна (ветерок шевелил листья) — в путанице его мыслей рождался куплет. Вот так, из ниоткуда, будто проснулся и нашел на подушке подарок. Словно снившиеся ему листья вдруг опали, а куплет тут как тут, сидит, как сонный мотылек.

Обретя способность рассуждать здраво, Пайес решил, что уже где-то слышал эти строки. Хорошие строки. Наверняка он где-то их слышал. Он стремительно поднялся с кровати и по холодному земляному полу подошел к столу. Слова, как бабочки, грозили упорхнуть. Он записал их на обороте старого пакета из-под сахара, точно боялся, что, если этого не сделать, они вылетят в окно. Прочитал строчки. И правда хороши. Они следовали первому принципу балладной композиции: каждая строка должна развивать сюжет.

Мясная вырезка без капельки жира. Ни единого лишнего слова. Все персонажи заявлены, занятия определены, отношения друг с другом обозначены. Даже то, что сержант предложил им деньги, подразумевало, что у рассказчика с трудягой-братом денег нет. Он вдруг сообразил, что, если заменить «работали» на «гнули спины», а тусклое «монеты» на блестящее «злато», это подчеркнет их подразумевающуюся бедность. А если скромного сержанта повысить до капрала или капитана, строка получится убедительнее. Он поспешно исправил написанное и перечел результат. Строки расцвели, точно фруктовое дерево.

Пайеса обуял почти непристойный восторг: так ребенок, вспомнив былое веселье, смеется среди безмолвной молитвы. С первых же строк становилось понятно, к чему все придет, но оставалась и недосказанность: кто знает, куда повернет сюжет? Как во всех хороших историях, здесь тоже был выбор. Как бы на месте двух братьев поступили слушатели? Кто здесь герой, кто злодей? Тут его осенило: «брат» — слишком общо. Но «Николас» — длинно, не уместится в размер. Пайес перебрал в памяти имена всех знакомых мужчин, точно перелистал страницы толстенного фолианта. Чье имя займет столько же места, сколько фраза «с братом вдвоем»? Может, Джона Фьюри, фермера из Россавила? Пайес видел его раза два от силы и, разумеется, никогда не работал с ним в поле, но его имя и фамилия — «мы с Джоном Фьюри» укладывались в нужные четыре слога. Он записал новую строчку и перечел про себя:

Мы с Джоном Фьюри гнули спины на поле.

Нет. Все-таки «мы с братом»» намного лучше. Он вычеркнул имя, вернул строчке первоначальный вид — и навсегда стер из памяти мимолетного кандидата на бессмертие, Джона Фьюри из Росса в ила.

В то утро он отправился работать на болото с таким чувством, будто несет в голове свет всего мира: не уследишь — и пламя прорвется наружу. «Умоляю, матушка, не отнимай, его». Впервые за долгие годы он читал про себя розарий. Впредь он не будет грешить, больше никогда ничего не украдет, не совершит нечестивого поступка ни один, ни с кем-либо. Каждый день своей жизни он станет читать молитвы у всех четырнадцати стояний крестного пути, лишь бы пламя в душе не угасло. В тот же день, когда он вместе с братом копал землю, ему на ум, словно из ниоткуда, пришли еще две строки:

И вновь Малви испугался, что забудет их. Он нацарапал их на лопате, чтобы не ускользнули в небытие. Потом преклонил колени близ корней лежавшего на болоте мореного дуба и разрыдался о матери и милости Господней. Он рыдал, как не рыдал никогда, ни у смертного одра ее, ни у могилы. Он оплакивал ее смерть, свою утрату, все, о чем не успел ей сказать. Когда к нему подошел брат, чтобы выяснить, в чем дело, Пайес заключил его в объятия и, всхлипывая, точно ребенок, признался: Николас лучший брат на свете, и ему, Пайесу, очень жаль, что в последнее время они отдалились друг от друга. Брат уставился на него как на умалишенного. Пайес рассмеялся. Захохотал во все горло. Запрыгал по болоту, как горный козел.

Вечером Пайес Малви никуда не пошел. Сидел на полу родительского дома с пером в руке и неистовством в сердце. Из событий того зимнего дня трудно было составить балладу — их и событиями-то можно было назвать лишь с натяжкой. И Пайес их чуть поменял, чтобы легли в рифму. Какая разница? Все равно никто не узнает, как было на самом деле, а если и узнает, подумает, что об этакой мелочи не стоило и петь. Когда пишешь балладу, главное — чтобы ее можно было пропеть. Не важно, что было на самом деле, вот в чем секрет. Он писал, вычеркивал, переписывал, совершенствовал. Главное — добиться легкости. Захватывающий сюжет и запоминающиеся слова. Чтобы каждому казалось, будто их написал он сам, а певец, который поет балладу, — лишь средство передачи. Он не поет песню. Он сам — песня.

Последняя строфа далась ему не сразу. В подобных песнях в конце следовало сказать что-то об Ирландии. На Ирландию Малви было плевать (он подозревал, что слушатели равнодушны к ее судьбе так же, как он, если не больше), но гуляки любят покричать на кутежах. И пренебречь этим — все равно что не доделать работу или оставить дом без крыши.

Когда он впервые пропел ее на конной ярмарке в Кладдадаффе в канун Дня всех святых, грянули такие аплодисменты, что он даже испугался. К ногам его посыпались монеты, и душа Пайеса Малви наполнилась светом. Он обнаружил волшебную силу, которая обращает события в вымысел, нищету в изобилие, историю в искусство. Плоть стала хлебом, кровь — вином. Он обрел истинное призвание.

Поздно вечером он встретил девушку с черными-пречерными глазами, и, когда они легли вдвоем в придорожной канаве, Пайес ощутил нечто сродни тому, что ощущал его брат, рассуждая о тайнах Господних. Сперва ты готов отдать всю кровь до последней капли ради страсти, чтобы потом почувствовать мир Божий, который превыше всякого ума [28]. Ему было девятнадцать, он стал мужчиной и почувствовал себя королем. Девушка призналась ему в любви, и Малви поверил ей. Он знал, что наконец-то достоин любви.