Звезда морей - О’Коннор Джозеф. Страница 46

Сам грузчик считал себя «искупленным библейским протестантом», Силой Духа Святого причисленным во избавление к евангельской вере. Малви не понимал, что значит «искупленный» и «причисленный» в таком возвышенном смысле, почему искупление грехов — цель, к которой непременно следует стремиться, и от каких таких тяжких грехов требуется избавление. Но Малви казалось, что способность подобным образом рассуждать о вере придаст ему весу. Он принял крещение как евангельский христианин в храме-палатке в Лисберне и тем же вечером по дороге домой посетил католическую мессу в Дерриагн, хотя одежда на нем еще не высохла после крещения. Ни то, ни другое не приобщило его к Силе Духа Святого, но, как говаривал отец, когда пропускал стаканчик-другой, глупо ждать от Бога чудес.

Со временем Малви утомила портовая жизнь с ее зарождающимся недоверием и усиливающимся взаимным подозрением, и он решил попытать счастья в другом месте. Некий Дэниел Монаган записался на скотовоз, курсировавший между Белфастом и Глазго. Через месяц в Белфаст вернулся уже Гэбриел Эллиот: работы в нищем шотландском городе не нашлось, зато существовали многие разногласия из тех, что назревали и в Белфасте.

Физический труд ему прискучил, и Малви стал гадать, чем бы еще заработать себе на жизнь. Вечерами он обходил портовые кабаки и пел там балладу, которую сочинил. Он выучился приспосабливать ее ко вкусам слушателей и ступать осторожно в многочисленных границах Белфаста. Если в кабаке сидели протестанты, оскорбленный сержант превращался у него в ленивого ирландца-католика, просящего милостыню; католикам Малви пел о фанатике-викарии, стремящемся обратить в свою веру благочестивых голодающих. В конце концов (он подозревал, что рано или поздно эта минута настанет) выяснилось, что он, по сути, поет одну и ту же песню двум противоборствующим сторонам, и те, накоротке объединившись, избили его до полусмерти и вышвырнули из города.

Очнулся он под брезентом на палубе углевоза, в лохмотьях и с пустыми карманами. Матросы переговаривались на незнакомом ему языке, диковинном, с обилием гласных: Малви решил, что это немецкий. Он далеко не сразу осознал, что это английский, поскольку никогда не слыхал такого говора. Гласные они глотали, согласные произносили излишне четко. «Едва» означала у них голову, «бух» — бога. Должно быть, норманны, подумал Малви. Современные викинги. Или американцы. Те любят всякие капризы и выкрутасы. И лишь когда капитан предложил выпить «за дброе здрвье краля Вильма» (Хрни ево бух), Малви догадался, кто эти странные создания. Те, в честь кого назван язык.

Он просидел в укрытии еще день и отважился выйти, лишь когда показалась земля. Туземцы встретили его появление удивленно-веселыми криками, но не побили и не выбросили за борт (хотя он ожидал не одного, так другого). Вместо этого его накормили, напоили, подбодрили, назвали «славным малым». К нему обращались «голубчик», «милок» и «мил человек»: Малви понял, что все эти слова выражают дружеское расположение. Путнику объясняли в точности, где он находится, называли невиданные земли, маячившие вдали. Остров Фаулнис. Саутенд-он-Си. Поселение Рочфорд, обитатели которого славятся воинственностью. Базилдон, графство Эссекс, родина древних племен.

Легендарный Ширнесс. Остров Шеппи. Они заплыли в устье Темзы, миновали Пурфлит и Дагенем, Вулидж и Гринвич, Айл-оф-Догс, Дептфорд и Лаймхаус, Степни и Шедуэлл; над портом клубился красновато-желтый туман. Потом красно-желтый туман рассеялся, точно поднялся занавес в гигантском театре, и показался Лондон, столица всех городов. Величественная в сумерках, библейски-великолепная, в миллионе мерцающих огней, одинокая, будто утратившая былую славу примадонна в чужих украшениях. Ошеломленный Малви не мог вымолвить ни слова. Эта дива, пусть и сомнительного происхождения, уже его покорила.

Корабль медленно направился в порт — через Уаппинг и Пеннингтон, к церкви Сент-Джордж-ин-зе-Ист; речная гладь сияла, как лист чеканного золота, купол собора Святого Павла высился, словно медный Кро-Патрик [56]. Пришвартовавшись в порту, спасители пожелали Малви удачи. Он сошел с корабля и, пошатываясь, побрел прочь. Моряки смеялись с дожидавшимися их женами — мол, не привык человек к качке. Но они ошибались. Их пассажир шатался, опьянев от любви. И надеялся никогда не протрезветь.

На пристани играли в кости уличные мальчишки, два маленьких беспризорника, и напевали балладу об отчаянном разбойнике:

Пайес Малви перекрестился. Больше ему не придется менять имя.

Два года Фредерик Холл прожил в Ист-Энде, пробавляясь мошенничеством и грабежом. Это было проще, чем петь, намного прибыльнее и безопаснее — если вести себя благоразумно. Джентльмены, по ночам приходившие в их квартал в поисках девиц, были настолько легкой добычей, что Малви не верил своему везению. Заступи такому дорогу в переулке, пригрози, что у тебя пистолет — и этот болван без слова отдаст тебе свой кошелек. Покажи ему дубинку — сделает, что велишь. А если подойти к такому, когда он вышел из борделя — в тот самый миг, когда он, застегивая брюки, думает, что никто ничего не узнает, — и сказать негромко: «Я знаю, где вы живете, и расскажу вашей жене», он будет умолять тебя взять всё, что у него есть, и еще поблагодарит за согласие.

Вскоре Малви обнаружил любопытную вещь: простейший способ раздобыть деньги — попросить их. Он высматривал на улице джентльмена, который явно нервничает (видимо, новичок в этикете Ист-Энда), бедного неуклюжего дурачка, чьи пошитые на Сэвил-Роу штаны, того и гляди, лопнут от дыбящегося под ними желания. Малви неспешно подходил к нему с самой сочувственной улыбкой, на какую был способен, и, протянув руку, точно метрдотель, встречающий гостя, говорил: «Сэр, у меня неподалеку есть прелестная девчоночка. Красавица, грудки как персики. Привести ее вам, сэр? Ее комнаты тут рядом. Милая, благоразумная. Сделает всё, что вы пожелаете». Если джентльмену от смущения случалось замешкаться с ответом, Малви повторял: «Всё, что пожелаете». Тогда джентльмен протягивал ему горячие монеты, Малви благодарил и шел прямиком в ближайший паб, не сомневаясь, что этот франт не увяжется следом. И не сомневаясь, что даже если он ошибается, никто прилюдно не потребует у него обещанную потаскуху. По крайней мере, ни один джентльмен. Их жизнь подчинена правилам. И правила эти можно обратить в свою пользу: это и есть секрет, на котором зиждется жизнь Лондона. Приезжие выживают или умирают в зависимости от того, ведом ли им этот секрет; Фредерик Холл понимал это лучше многих.

Он любил столицу, как любят жену. Обитателей Лондона он считал порядочными, снисходительными, справедливыми, словоохотливыми в трезвости, расточительными во хмелю — и куда более приветливыми к приезжим, чем ему внушали. Пожалуй, их любезности немало способствовало то, что они сами почти все были приезжими, и многие сознавали, что когда-нибудь уедут. Ходить по улицам Уайтчепела было все равно что путешествовать по миру. Евреи с черными пейсами, с бородками, в кипах на макушках, черноокие женщины в сказочных сари, китайцы с косичками или в островерхих шапках, землекопы, чья густо-черная кожа при определенном освещении отливала синевой рассветной Атлантики. Малви не раз поражался точности слов, какими в Ирландии называют чернокожего: fear gorm, синий человек.

Под провисшими балками чердака, где он ночевал, сквозь дыры в кровле Малви считал звезды и слушал доносящиеся с улицы мелодии, спорящие друг с другом. Если ему не спалось (что случалось нередко), он в рваном исподнем сидел у окошка и наблюдал, как моряки идут из порта в бордели и кабаки, поглазеть на уродцев, раздевающихся женщин, уличный бурлеск. Порой он спускался и бродил в толпе — для того лишь, чтобы оказаться среди людей. Чтобы его толкали, обступали со всех сторон: чтобы не быть одному.