Горячий угон - Корецкий Данил Аркадьевич. Страница 22

– Что значит «фраерок»? – спросил Сергей, окончательно запутавшийся в незнакомых словах и непонятных правилах. – Почему он с тобой делился?

Никитос снова хлопнул его по плечу.

– Приходи ко мне, я тебе все про настоящих пацанов, про правильную жизнь обскажу… Понравишься – в пристяжь к себе возьму… Потрешься возле меня, с авторитетными людьми познакомлю… Подрастешь, может, толк из тебя и выйдет!

Никитос тронул вожжи, худая лошадь, выйдя из дремы, рванула вперед, и телега, вздымая пыль, с грохотом покатилась к селу. Серега долго смотрел вслед – ему было лестно, что такой крутой парень обратил на него внимание. Так, с ножа, началось их знакомство.

Правда, «крокодил» во всей красе продержался недолго: сломалось острие – сухой столб оказался крепче, из дуба, наверное, был. Отец сточил обломок наискосок шлифовальным кругом – нож стал вдвое короче, утратил изящество и хищность, словно у крокодила отрубили половину морды… Теперь он мало отличался от клинообразного сапожного ножа деда Тимофея, сделанного из полосы железа с намотанной вместо рукоятки синей изолентой. Правда, рукоятка оставалась прежней и на ней красовались маленькие крокодильчики…

Искалеченный «австралийский крокодил» исправно служил хозяину ещё почти год, пока Серега не потерял его на бахче. Искать маленький нож на огромном поле, между черными и зелеными с полосой арбузами, среди бескрайней донской степи, продуваемой жарким ветром с пылью, было бесполезно, и хотя Сергей очень старался, успехом его старания не увенчались.

Когда он подрос, отец разрешил пользоваться оружием посерьезней: от деда остались старая тульская двустволка «БМ –16» и припасы к ней: несколько десятков патронов, гильзы, порох, дробь. Сергей выходил из села к лесополосе, стрелял ворон, пулял в надетые на палки консервные банки… Он научился снаряжать патроны и мог бы стать настоящим охотником – кругом в изобилии водились зайцы, лисы, куропатки, на реку частенько садились утки. Но настоящие трофеи его не интересовали – просто нравилось стрелять. Что по банкам, что по воронам – никакой разницы. Банки с жестяным звоном подпрыгивали и, изрешеченные, слетали с палок, противно кричащие вороны замолкали и камнем падали вниз, а черные перья еще долго кружились в воздухе…

Он удивлялся осторожности ворон, которые обычно не обращают внимания на людей, но если у тебя за плечами ружье или даже палка в руках, – то хитрые птицы ни за что не подпустят тебя на расстояние выстрела!

– Недаром вороны по триста лет живут! – объяснил ему отец.

– Значит, у них ум есть? – спросил Сергей.

Отец покачал головой.

– Ум не ум, а хитрость имеется! Всякая тварь жить хочет, а ворона, выходит, больше других…

Но Серега перехитрил птиц: прятался в шалаш, насыпал в десятке метров зерно – и бил наверняка! Это был настоящий азарт: кто кого? Только вороны быстро раскусили его хитрость и перестали приближаться к шалашу, не обращая внимания на приманку. Тогда он избрал другую тактику: садился то тут, то там – в кустах под деревьями, замаскировавшись ветками, и часами ждал, пока черная цель не окажется в пределах прицельной дистанции. Но и такой метод недолго давал результат: вороны вообще перестали летать к этому месту – кружились вдалеке, над соседней лесополосой, а когда он пытался организовать там засаду – возвращались туда, где его уже не было… А стрелять по банкам ему уже было неинтересно: одно дело изрешетить неодушевленную жестянку, и совсем другое – перехитрить осторожное живое существо и метким выстрелом отнять у него жизнь, пусть маленькую, птичью, но для вороны – самую настоящую и единственную…

– Фрайер – тело бесполезное, лох одним словом, – свысока вещал Никитос, развалившийся на старом диване, выставленном во двор, под навес. Сергей напряженно сидел рядом на краешке табуретки и внимательно слушал.

– Но не всегда! Есть чел, который хоть зону и не топтал, но живет по понятиям, воровской закон соблюдает, черной масти помощь оказывает… Тогда его зовут козырным фрайером, за людской стол пускают, с грева долю выделяют. Короче, вроде как в авторитете ходит. А если помощи от него, как с козла молока, если он просто наблатыкался для виду, чтобы себе жизнь облегчить да масла с салом перехватить, тогда другое дело! Тогда он просто набушмаченный фрайер, и никакого к нему респекта быть не может… Понял?

Сергей кивнул, хотя на самом деле запутался в уркаганских правилах и непонятных словах, а потому понял меньше половины. Похоже, Никитос видел его насквозь – он усмехнулся.

– Конечно, здесь блатные премудрости туго доходят, – он обвел рукой небольшой двор со сваленными в углу молочными бидонами и бутылками из-под дешевого портвейна, мычащей в хлеву коровой, матерью – тетей Еленой, кормящей с крыльца оживленно кудахчущих кур. – А попадешь в зону, там мозги перестроятся, живо все поймешь!

Сергей не собирался попадать в зону, но возражать наставнику не стал.

– А ты за что сидел? – спросил он.

– Не «сидел», а «чалился»! Или «зону топтал»! Или «у хозяина гостил», – назидательно поправил Никитос. – За что правильные пацаны попадают? За вымогалово! Не по бакланской же статье, за хулиганку… Баклан еще хуже фрайера!

Они помолчали.

– А что такое «чухан» и «форшмак», – в очередной раз поинтересовался Сергей.

– Запомнил? – загоготал Никитос. – Чухан, или чушок – грязный, вонючий чел. А форшмак – это какая-нибудь харкотина, сопли, дерьмо… Уронил сигарету на парашу, а потом закурил – вот и офоршмачился. Или с опущенным законтачил… Короче, позор полный… За этим следить надо строго! Если кто тебя обозвал чушком, а еще хуже – козлом или петухом – тут же ответку давай по полной. Не дашь – значит, ты и есть тот, кем тебя назвали!

– А что надо сделать?

– Да спросить, как с гада! Ливер отбить или на пику насадить!

– А если он сильнее?

– Неважно! Ни на что смотреть нельзя, какой бы он ни был! Одолеть не можешь – глаз выбей, ухо откуси!

– Так за это же срок добавят!

– Ну и что? Пусть добавляют! Лучше десятку авторитетным пацаном мотать, чем год опущенным! Пацан свой срок на одной ноге отстоит, а «петух» через месяц вздернется или вскроется…

– А если свиньей обзовут?

– Свинья – это только свинья, за ней дурного смысла нету. Можешь в ответ сказать: «Сам свинья!» – и дело с концом. Тут еще важно, кто назвал: если свой, кент, дружбан, семейник, то это дело шутейное. А если чужой – дай в рыло для порядка – и хватит с него!

И, видно заметив сомнения на лице слушателя, добавил.

– Имей в виду: надо быть духовитым и ничего не бояться. Всегда бей первым! Какая бы ни была кодла – определи, кто главный, и дай ему в рог! Тогда для остальных ты будешь главным! И не думай о том, что будет дальше. Кто думает – спит в кутке для обиженных! Запомни кавказскую пословицу: «Если ты волк – кусай, если баран – терпи!» Так что, выбирай, кем быть: волком или бараном!

Сергей уже несколько месяцев ходил к Никитосу. Слушал рассказы о его героической жизни, о громких «делах», огромных сроках, о том, как он наводил порядок в зонах, сидел в карцерах, вскрывал себе вены, поддерживал блатных и воевал с ментами… С его слов выходило, что во всех колониях знают его имя, да и вообще блатной мир и за проволокой, и на воле уважает Никитоса и признает его авторитет настолько, что даже приглашает «разводить» серьезные споры. Как он умудрился в свои двадцать девять лет совершить столько подвигов, было непонятно, у Сергея даже шевелились смутные подозрения.

Иногда у Никитоса сидели Чага и Худой – из Климовки, они приезжали на «Ниве», держались уверенно и развязно. Чага был маленький, но верткий, его изрытое следами от угрей лицо ничего не выражало, он рассказывал, что занимался боксом и любого может с ног свалить. Худой оправдывал свое прозвище: высокий, тощий, с тонким острым носом и развинченными движениями, он о себе вообще ничего не рассказывал. Климовские были с Никитосом примерно одного возраста, но тюремного опыта не имели и старшинство хозяина признавали, как бы молчаливо подтверждая его заслуги. Старшие пили какой-то шмурдяк почти черного цвета, бросая пустые бутылки в угол двора, из-за чего тетя Елена не раз поднимала крик. Предлагали выпить и Сергею, но тот отказывался, ссылаясь на строгость отца.