Горячий угон - Корецкий Данил Аркадьевич. Страница 35

Ещё двое из неразлучной троицы тут же появились рядом.

– Я не спал…

– Молчи, дух, тебя не спрашивают! – прикрикнул писклявым голосом Кириллов.

Этот крик напомнил Гаврошу верещание свиней, дерущихся за хлебную корку.

Дзюра подошёл вплотную, Гаврош даже почувствовал противный запах изо рта. «А от этого воняет, как от свиньи», – подумал он и невольно отвернул лицо в сторону.

– Ты чё кривишься?! – на повышенных тонах начал Дзюра. – Борзый, что ли? В глаза мне смотри!

Гаврош посмотрел в ничего не выражающие оловянные зенки.

– С тебя штраф за нарушение устава!

Про такие штрафы новобранец ничего не знал. Хотя чувствовал свою вину и не видел ничего странного в том, что сон на посту наказывается.

– А сколько? – спросил он.

– Давай сколько есть! И каждый месяц платить надо на общие нужды!

– Какие «общие нужды»?

– Какие, какие. Такие! Ремонт казармы, покупка лампочек, сахара, чая. Чего расспрашиваешь? Самый умный, что ли?

– Да у меня вообще нет денег…

Дзюра ударил его в живот.

– Это никого не интересует! Все платят, и ты будешь!

– Да где же я их возьму? – искренне не понимал Гаврош.

– Предкам позвони, пусть перевод сделают! И посылку пришлют – колбасу, сало, конфеты… Конфеты себе оставишь, остальное – нам!

Гаврош представил свой дом-развалюху, деревенскую нищету, больную спившуюся мать… Какие там деньги! В основном селяне расплачиваются натурпродуктами: мясом, салом, зерном, самогоном… А у них и сала-то уже нет. Может, теть Галя со своим муженьком хозяйство поднимут, хотя вряд ли… Да и когда это будет…

– Мне некого просить, – попытался объяснить он. – Понимаете, у меня мать болеет, отца убили, хозяйство захирело…

«Деды» переглянулись. Этот «дух» явно не въезжал в ситуацию: несет какую-то пургу, на жалость давит… А ведь они в своем праве требовать все, что хотят – они уже отволокли почти всю службу, теперь они хозяева положения, и командиры с ними заодно… И этот несчастный увалень – жалкая букашка против теневой, слаженной лучше, чем легальная, армейской машины, как муравей против бронетранспортера! Так что выбор у него небольшой: или выполнит все, что от него требуется, или… Мало ли что может случиться «или»! Может, сам в петлю залезет, может, придется внутренности отбить – и загнется в госпитале…

Виновных все равно искать не будут: командирам такие ЧП на себя вешать впадлу – отчитаются как за несчастный случай, или отпишут, что «не выдержал тягот воинской службы»! А те, что отправили молодого пацана на тот свет, будут по-прежнему ходить как ни в чем не бывало, ухмыляться, да еще гордиться тем, как укатали «духа», и пугать его примером других новобранцев! Так что этот Гаврин не первый и не последний. И хотя он здоровый как сарай, удары принимает словно комариные укусы, да и говорит спокойно, не боится, но деваться ему некуда!

Правда, в схеме доведения жертвы до петли иногда случаются очень неприятные сбои… Бывает, попадется «дух» с причекундахом, и вместо того, чтобы вешаться, возьмет автомат и положит своих обидчиков, да еще и тех, кто случайно попадет под раздачу… Но такое бывает крайне редко: на взвод покорно принявших смерть найдется один, который даст «оборотку». А может, и один на роту, или даже батальон! Во всяком случае, борзая троица за время своей службы с такими огорчительными примерами не сталкивалась.

– …сестра матери с мужем, может, хозяйство поднимут, пришлют посылку, тогда я поделюсь, не сомневайтесь, – бубнил рядовой Гаврин.

– Да мне плевать, где ты что возьмёшь! – заорал Дзюра так, что брызги слюны долетели до лица дневального, а в казарме кто-то зашевелился и скрипнула кровать. – Или делай, что говорят, или вешайся!

– Как «вешайся»? – оторопел Гаврин. Он же так подробно и доходчиво все объяснил, любой человек должен его понять. Но Дзюра не понимал. Почему?!

Он внимательно всматривался в лицо старослужащего, но видел перед собой лишь тупую свиную морду.

– Так и вешайся! – орал Дзюра. – Можем сами тебя повесить! Знаешь, сколько «духов» мы в петлю отправили?!

Кругом клубился и сгущался зыбкий туман. Родин и Кириллов, будто по условному сигналу, подошли вплотную, зажав Гаврина в плотное полукольцо. Родин поднял за ножку увесистую табуретку, Кириллов намотал на руку ремень, чтобы бить пряжкой. Они угрожающе сопели, обдавая его нечистым дыханием. У них вместо лиц тоже оказались свиные рыла.

Гаврош спокойно воспринимал, когда его заставляли делать грязную работу вместо боевой подготовки: в конце концов, он привык к грязной работе. Он не обижался на оскорбления и побои – оскорбления не затрагивали его глубоко спрятанных чувств, а удары не пробивали мышечный корсет, можно сказать, что он их не чувствовал. Но когда он, по-человечески, объяснил свои сложности, а «деды» не поняли, как будто он говорил на другом языке, – это выбило его из колеи привычного мироощущения. А загадка разрешилась просто: оказалось, что он объяснял свои трудности трем свиньям! Которые, на полном серьезе, грозят его повесить! А свиньям объяснять что-либо бесполезно, с ними нужно поступать иначе, как он и привык…

Сильная рука схватила за загривок Родина, вторая поймала в локтевой сгиб шею Кириллова.

– Трах! – звук от удара лбами был немногим тише, чем грохот упавшей табуретки. Потом мягко повалились на пол два обмякших тела. На ближайших кроватях поднимали головы разбуженные солдаты.

У Дзюры отвалилась челюсть, он попятился, но Гаврош прижал его к стене и уперся предплечьем в горло так, что тот захрипел.

– Шерк, – обманчиво-безобидно проскреб по ножнам выхваченный штык-нож. Острие уперлось «деду» в грудь, прокололо гимнастерку и кожу, капельки крови выкатились из-под клинка и покатились по животу. Дзюра побелел, задыхаясь, и, как выброшенная на берег рыба, хватал воздух широко открытым ртом. Гаврош освободил горло, и тот жадно задышал.

– Не надо… Не убивай… – скосив глаза на штык, просипел он.

– Так скольких вы в петлю отправили? – совершенно спокойно спросил Гаврош.

– Нет, это я так… Был один, Вещёвкин, но он сам…

– Да, он сам, мы ни при чем, – икая, сказал снизу Родин, но Гаврош ткнул его ногой, и он замолчал.

Кириллов тоже пришел в себя, но рта не раскрывал. Все трое поняли, что они нарвались на редкого чокнутого «духа», из тех, которые расстреливали целые караулы. Маловероятная неприятная возможность превратилась в страшную реальность, которая налетела на них, как БТР с пьяным водителем на автомобиль, пересекающий по всем правилам городской перекресток. И не они, пьяные и веселые, сидели за бронёй, а этот чокнутый Гаврин, который был не только трезв, но и совершенно спокоен, как будто просто нёс обыденную службу дневального, а не убивал их, оказавшихся в незащищенной гражданской машине.

В том, что он сейчас завалит всех троих, ни у кого из них сомнений не было. Наверное, потому, что сомнений не было у самого Гавроша. Он настроился на забой свиней, эта ментальная волна распространялась вокруг и на первобытном, животном уровне воспринималась теми, кого она касалась. Выполняя привычную работу, он приложил ладонь к груди Дзюры, как к обречённой свинье, чтобы точно определить – куда колоть.

– Почему у тебя так колотится сердце? – мимоходом спросил Гаврош. – Я зарезал сто восемьдесят три свиньи, и у всех сердце колотилось, как у тебя.

Дзюра молчал, как обычно молчат и свиньи. Лишь в оловянных глазах метались всполохи животного страха.

– А тебе приходилось кого-нибудь убивать? – продолжал Гаврош, как будто они задушевно беседовали в курилке.

– Н-н-н-ет, – еле выговорил гроза новобранцев.

– А пощупай у меня, – предложил Гаврош.

Как загипнотизированный, Дзюра приложил руку к его груди.

– У тебя вообще не бьётся, – с ужасом произнес он.

– Это потому, что у меня нет сердца. И не вы меня будете резать, а я вас. Дело простое и быстрое. Сейчас нажму, клинок проскочит между ребрами – и все! Ну, еще глотку перехвачу, для порядка…