Горячий угон - Корецкий Данил Аркадьевич. Страница 4

Гаврош подошел к краю тротуара, поднял руку и почти сразу остановил синюю Ладу Калину.

– В аэропорт сгоняем? Плачу, сколько скажешь!

Молодой, но рано начавший лысеть водитель в красной майке с непонятной иностранной надписью на груди кивнул.

– И миллион заплатишь? – улыбаясь, спросил он.

– Столько ты не скажешь, – равнодушно буркнул Гаврош. – Язык не повернется. И это хорошо! Давай только побыстрее…

Водитель перестал улыбаться и набрал скорость. Но, видно, он любил поговорить.

– Небось присмотрели себе какую-нибудь стюардессу? – он многозначительно кивнул на пакет с продуктами и снова заулыбался. – Готовите вечеринку?

На этот раз Гаврош ничего не ответил. Он вообще не любил пустых разговоров. Поэтому просто посмотрел. Как смотрят на докучливого собеседника, которому не хочется отвечать. Но словоохотливый весельчак сразу перестал веселиться, замолчал и больше за всю дорогу не произнес ни слова. И даже не смотрел в сторону пассажира. Гавроша это не удивило: люди часто так себя вели, когда встречались с ним взглядом. Он не задумывался – почему? Он вообще не любил ломать голову над второстепенными вещами. И никогда не задумывался, почему у него такой редкий пульс, хотя те, кто об этом знает, всегда были готовы обсуждать эту тему. А чего тут мусолить? Ну, так есть – и что с того? О чем базарить? Сейчас вот водила заткнулся – и хорошо. Чего тут гадать – зачем да почему? Он думал о конкретном: не шерстят ли менты все машины возле аэропорта? Может, у них какой-то рейд? И что делать, если они сейчас проверяют эту злосчастную «КИА»? Впрочем, даже на этом он не зацикливался: на месте разберемся…

Но ментов там уже не было. И машины не было! Вот это да… Странно! После выстрела прошло меньше часа. Если даже так быстро обнаружили, то должны же были осмотр проводить, фотографировать, снимать отпечатки пальцев, искать возможных свидетелей, опрашивать всех подряд: «Видели, кто на ней приехал? Как выглядел? Куда пошли?» Часа три точно провозились бы… Очень странно!

Но виду он не подал, вышел, не доезжая до шлагбаумов: вокруг них много видеокамер натыкано, расплатился с водителем – тот про миллион забыл и взял сто пятьдесят рублей, только чтоб быстрей отвязаться. Потом перешел дорогу, прошел мимо кафе «Полет», отметив, что повторяет одни и те же отрезки пути – при его профессии это недопустимо. Правда, сегодняшние повторы незапланированные, случайные, а это меняет дело: их невозможно было предусмотреть!

Осмотрел стоянку такси – там было всего три машины, водителя, который вез его недавно, здесь не было, это хорошо. Он сел в первую.

– Давай на Музыкальную площадь, – скомандовал он, устроив пакет между ног.

И когда машина тронулась, подумал, что снова повторяет один из отрезков сегодняшнего дня. Дождь тоже повторялся – то прекращался, то начинался снова. Это какой-то знак: что-то еще должно сегодня повториться…

В магазин второй раз Гаврош не заходил: прошел мимо, спустился на квартал вниз, в сторону реки, сквозь отогнутый лист в глухом металлическом заборе протиснулся на огороженную территорию и оказался в «шанхае» – голимой трущобе, где саманные домики казались дворцами. Основной жилищный фонд был слеплен из чего попало и как попало: из оклеенных клеенкой листов фанеры и ДВП, из деревянных каркасов, обтянутых рубероидом, обитых проржавевшими листами бывшего в употреблении кровельного железа или шифера, – короче, всем, что удавалось собрать на местах сноса старых районов… Имелись и деревянные домишки из старых досок или разобранных железнодорожных контейнеров. Пожарная безопасность при местном строительстве жилья, а тем более его эксплуатации, не соблюдалась, поэтому то тут, то там чернели следы пожарищ… Вдоль узких извилистых улочек текли арыки – как в Средней Азии, с той разницей, что здесь они заменяли не водопровод, а канализацию, и давали соответствующий запах.

Он пробирался по жужелке – золе и шлакам сгоревшего угля, которой вместо асфальта были усыпаны раскисшие тропинки между домами. Гаврош не любил сюда ходить, но здесь жил Серюня – его старый знакомый, можно сказать, друг. Дружба строилась на том, что он умело использовал страсть Серюни к зеленому змию, а тот, за небольшую плату, охотно исполнял мелкие необременительные поручения: принести, отнести, передать, снять квартиру, пустить переночевать… Серюня ему настолько доверял, что даже ключ от своего саманного дворца оставлял в треснутом пеньке у крыльца. Брать в доме всё равно было нечего, тем не менее это крыша над головой.

Несколько раз Гаврош здесь отсиживался, а однажды прожил почти неделю. Надо сказать, что в хибаре было непривычно чисто – врождённую тягу к порядку у бывшего интеллигента зелёный змий так и не убил до конца. А главное – посторонние сюда редко заглядывали. Местные же любопытством не отличались – каждый копошился в своём микрокосме, отделённом от остальной вселенной старыми штакетниками.

Серюня оказался дома, Гаврош понял это ещё на улице – по зловонному запаху жареной селёдки, идущему из открытой настежь двери и перебивавшему запах «арыка». Или добавлявшемуся к нему. Символическая калитка символически запиралась на деревянную щеколду-пропеллер. Символический сторож Мухтар, увидев гостя, спрятался в будку, и это свидетельствовало о наличии памяти даже у беспородных собак: когда-то Гаврош ударил его ногой по морде. Незванный гость прошёл через довольно просторный двор и без лишних церемоний вошёл. Хозяин, окруженный сизым чадом, колдовал у электроплитки в проходной кухоньке.

– Выключай! – сказал Гаврош. – Навонял, не продохнёшь… Небось за электричество много накручивает?

– Привет, Наполеон! – оживился повар, безуспешно пытаясь разогнать рукой дым и вонь. – Мы же не платим – у всех жучки!

– Привет, привет от старых штиблет… Уноси отсюда свою рыбу! Собаке отдай!

– Да Мухтар такое и не будет, он у меня привередливый!

– Уноси, говорю! Выбрось в вашу говнярку – я нормальную жратву принёс, – Гаврош поднял туго набитый пакет.

– Хорошее дело! – обрадовался Серюня. – Только выбрасывать не буду, в сарай отнесу. А то знаешь – сегодня густо, а завтра – пусто!

Он подмигнул, выдернул штепсель из раздолбанной розетки, снял с плиты сковородку с мелкой рыбешкой ржавого цвета и вышел во двор.

Гаврош взял из выдвижного ящика стола кухонный нож и прошёл в комнату. Здесь, за занавеской на межкомнатном проёме, дышать было легче. Он открыл окно, залез в шкаф за посудой, выставил на покрытый клеенкой стол водку, разложил по тарелкам нарезку, сало и колбасу, вскрыл консервы – шпроты, сайру, гусиный паштет, раскромсал на четыре куска курицу. Вернувшийся Серюня ахнул.

– Ничего себе, ты развернулся! Да это целый банкет! В честь чего такой размах?

– Заработал, вот и решил с другом отметить, – сказал Гаврош, разливая по стаканам водку – Серюне половину, себе – четверть.

– За дружбу!

Они чокнулись и выпили. Потом набросились на еду: Гаврош проголодался, а Серюня тем более: он жил впроголодь и давно не видел таких разносолов.

Гастрономическое изобилие быстро убывало, а водка – еще быстрее, хотя Гаврош после первой порции пил только томатный сок.

– Что пропал? В командировке был? – спросил Серюня, когда утолил первый голод и разомлел от выпивки.

– Ну да, – кивнул Гаврош. – По деревням ездил.

– Скот заготавливал? – Серюня улыбался во весь рот, демонстрируя отсутствующие с двух сторон зубы.

– Ну да. Свиней. А что?

– Кончай, Наполеон, мне лапшу на уши вешать! – хозяин растянул губы еще шире. – Посмотри на себя: где ты, а где свиньи? Погоняло козырное, курточка дорогая, рубаха фирменная, ботиночки новые, аж блестят… Ты честно скажи, рэкетируешь?

– Почему так решил? – Гаврош допил томатный сок. Рэкет был легендой, прикрывающей его основную профессию. А «Наполеон» – кликухой для тех, кто в эту легенду верил. – С чего ты взял? Тем более ботинки я, пока к тебе дошел, засрал капитально…