Насмешливое вожделение - Янчар Драго. Страница 30

Ее голос тоже показался ему знакомым.

Мужчина назвал какое-то имя. Сказал, что он видел. — Я видел. — Нет, — возразила она, — ничего не было, вообще ничего. — Он здесь был, — сказал мужчина, — этот подонок. Твой бывший. — Не было его, — ответила она, никого не было. — Иди домой, — сказал он. Она покачала головой. Он потянул ее за рукав. Она не хотела домой. Он отпустил. Он поднял руки, точно в молитве, и начал ее умолять. Потом его руки опустились и повисли вдоль тела, несколько мгновений они молча стояли друг против друга, женская тень склонила голову. Вдруг его правая рука поднялась и молниеносным коротким выпадом ударила ее по лицу. Раздался звук пощечины, волосы упали ей на лицо. Он тут же ударил еще раз. Тут она пошатнулась. Оба удара последовали так быстро, что Грегор вначале даже не понял, что происходит. Она пошатнулась и схватилась за уличный фонарь. Ее волосы как занавес закрывали лицо. Мужчина шагнул к ней, Грегор видел, его крепкую спину, как она надвигается. Его руки в опасном спокойствии висели вдоль тела. Она подняла руки над головой. Он стоял и ждал, когда она их опустит. Дождавшись, ударил снова. Тут уличный фонарь осветил ее лицо. Грегора охватила тоска.

Это была Луиза.

Наклонившись, она пыталась поднять сумочку. Казалось, что он пнет ее, склонившуюся, ногой.

Сжав ладонь в кулак, он ударил снизу, голова у нее дернулась, из носа пошла кровь. Она упала и тут же поднялась. Огляделась вокруг, словно размышляя, убегать или позвать на помощь. Когда он ударил, она только тихо охнула. А теперь молча смотрела на него. Убрала волосы со лба. Может быть, даже не знала, что у нее из носа течет кровь.

Вот он поднял руки к лицу. Обхватил лицо и зарыдал так, что плечи затряслись. Грегор узнал эти рыдания.

Это был Гамбо. Это он на улице избивал Луизу.

Грегор хотел открыть окно и вмешаться. Его трясло. Хотел выбежать на улицу и остановить Гамбо. Хотел схватить его за рубашку и хорошенько потрясти, как однажды уже делал. Но Гамбо рыдал, его плечи ходили ходуном. Лицо заросшее. Трясущимися руками Грегор натянул штаны. Штаны, конечно, были малодушной отсрочкой: не было нужды вмешиваться немедленно.

Луиза шагнула к круглой тени. Медленно подняла руку к его лицу и погладила. Гамбо порывисто отвернулся и быстрыми шагами двинулся к дому. Грегор услышал, как открылась входная дверь. Луиза медленно последовала за ним. Он слышал, как она тихо идет по коридору. На другой стороне улицы кто-то закрыл окно. Кто-то еще безмолвно наблюдал за ночной сценой.

Бедная Луиза. Теперь добрый ангел, и правда, ее покинул.

Добрый ангел смеха, каждый добрый ангел незримо погружен в двоих, в две части целого. Бывает, правда, и в одного, он может быть рядом с кем-то одним, только с Луизой и больше ни с кем. Он никогда не бывает третьим. Мир только для двоих и для их доброго ангела, с появлением третьего начинаются трудности. Добрый ангел никогда не сопутствует множественному числу, оно — третий лишний, несущий зло. Множественное число — плохо, двойственное — хорошо. Хуже, чем множественное число, только толпа, имя ей — Сатана. Словенский язык — самый красивый, потому что в нем есть двойственное число. Двойственное число прекрасно, двойственное число несет теплоту, двойственное число — это «Снаг Харбор». В английском и во всех других языках двойственное число нужно маркировать, в словенском языке оно появляется автоматически: sva spala — мы вдвоем спали, bova zajtrkovala — будем вдвоем завтракать. Двойственное число исключает третьего, в нем не может быть бывшего парня Луизы, подлеца, landlord’а, подлеца. У меня заболела спина, когда мы с тобой заснули на траве, пишет Анна. Когда двое спят на траве, они спят как единое целое, спят вдвоем, и спина болит у обоих, особенно когда оба вспоминают этот сон. Нельзя сказать про двоих: у нас заболела спина, когда мы заснули на траве, нельзя. У двойственного числа есть общие любимые места и общие вещи, то, что берет начало в двойственном числе, неразделимо: ребенок — его органическая часть, память, озеро, туманное утро — все начинается с одного или двух и никогда с множества, множественное число не думает, не чувствует, не болит. С третьего начинаются все несчастья, из-за третьего Гамбо ударил Луизу ночью, из-за третьего ангел самоустранился. С третьего и до бесконечности простирается эта terra incognita с остро выступающими опасными краями, отсюда смутное ощущение, что мир опасен, расплывчат, темен. Двойственное число спит на траве, катается на лодке, залезает на балкон и прекрасно себя чувствует даже в гостиничном номере возле лифта, в котором всю ночь буянят и выпивают алкоголики во множественном числе.

Он достал из пиджака письмо от Анны. Двойственное число приходит ночью, когда Грегора Градника будят голоса с улицы. Когда он снова подходит к окну, на улице удивительно тихо. Толпа педиков этой ночью куда-то свалила. Когда с реки загудел корабль. Не так, как «Натчез», «Натчез» сипит. Этот вот гудит, точно из Владивостока приплыл. Или из Копера. Там сейчас весенний вечер, а здесь тихая и влажная ночь. Я почему-то вдруг вспомнила озеро Бохинь, пишет Анна, зеленую воду, зеленую траву, зеленые горы, горы серые и белые, вода не зеленая, зеленые стволы и кроны, зеленые мухоморы, зеленых пузатых коров. У меня заболела спина, когда мы заснули на траве, это я точно помню. Господи, как же там было хорошо. Теперь у меня болит все, это проклятое ожидание, эти проклятые телефоны, эти проклятые почтальоны, которые никогда не приносят письма, когда их особенно ждешь. Потом вдруг пишет о балконах. Идя по стопам кого-то третьего, превратившего двойственное число в тройственное, в четверное. Смотрю на эти необычные балконы на твоих открытках, и, знаешь, они меня как-то будоражат. Помнишь, как однажды ночью я залезла к тебе через окно? По приставной лестнице, которая валялась на земле без надобности. Надеюсь, ты помнишь, что было потом. Весь мир — это только мы с тобой, мы вдвоем. Сейчас здесь чудная ночь, мне не спится, вот бы мне залезть на твой балкон. Я бы постучала в окно и сказала: Иди ко мне, мой любимый… На самом деле, я бы ничего не сказала, просто забралась бы внутрь. Откуда у тебя взялся этот балкон, здесь на балконах проходят вечеринки, balcony parties, на которых выпивают, грызут лед, потеют, обмахиваются веерами, шепчутся, порой орут. Попеску с балкона блевал на улицу. Прошлой ночью он провожал третье лицо домой, она сказала: Подожди, и через мгновение оказалась на балконе, стояла, прислонившись к перилам. Спросила: Ты петь умеешь? И добавила: Чтобы одинокая девушка смогла уснуть. Плохо же ты будешь спать, если я начну петь здесь под балконом, ответил он. Ничего, сказала она, в другой раз. Спокойной ночи. Спокойной. Спи сладко. И ты. И я. И ты.

Он не спит сладко, он вообще не спит. Эта ночь неожиданно тиха, в ее тишине он вдруг особенно отчетливо слышит голос Анны. Слышит, как она ходит по нескольким квадратным метрам квартиры. И повторяет: Когда ты приедешь, когда ты приедешь? Вдруг Ирэн оказывается рядом, ее тело, вспотевшее в тренировочном костюме, Ирэн смотрит в потолок и слышит голос Питера, оттуда, из Нью-Йорка, ее белое, мягкое, благоухающее тело покрыто одной простыней, она лежит под одной простыней на ее и Питера, Питера и ее, на их общей широкой постели. Вдруг сквозь стену он видит Луизу, которая гладит огромную голову Гамбо, а его мощное тело в это время сотрясается от тихих рыданий.

Отовсюду слышны голоса, ночные голоса, бормотание толпы, голоса во сне, звуки губной гармоники Иисуса, играющего в дверях бара, хрипловатый голос Леди Лили, слова, стенания, приглушенные стоны в подушку, в два, в три часа, тихий ночной гул.