Ночное лицо - Андерсон Пол Уильям. Страница 11

Он услышал шум и резко обернулся, держа руку на пистолете. На лунный свет вышла Эльфави.

— О-о, — глуповато произнес он, — не спится, миледи?

Она усмехнулась.

— Нет. Крепко я сплю лишь в своей постели в Инстаре. — Она шагнула ближе, — Я проснулась час или два назад, но не хотелось даже шевелиться. День по крайней мере! Потом увидела тебя и… — Голос ее замолк. Ворон сдерживал биение сердца. Это плохо у него получалось.

— Кто-то должен стоять на страже, — сказал он, — почему не я.

— Нет необходимости, даль-друг. Здесь нет опасности.

— А дикие звери?

— Их отгоняют роботы. Другие роботы следят за землей. Она показала на небольшую колесную машину, пропалывающую розовую клумбу тонкими усиками.

Ворон широко улыбнулся.

— Ах, но кто же следит за роботами?

— Глупый! Конечно, автомат. Каждые пять лет — местных лет, я имею в виду, так что это примерно раз в поколение — наши инженеры проводят в середине зимы церемонию, где они осматривают аппаратуру и подают питание.

— Понятно. И кроме этого никто никогда не приходит сюда за исключением, э-э Бейля?

Она кивнула.

— Нет причин. Посмотрим тут? Может от ходьбы у меня исчезнут судороги.

Она сделала предложение без тени трепета или благоговения, словно предлагала показать ему обычную местную достопримечательность.

Они бесшумно ступали по мху, и его мягкость и пружинистость, казалось, снимали всю усталость. Здесь, под суровой массой Колумкилла, здания казались волшебными; но подойдя к дверному проему, Ворон увидел, что их стены были крепки и массивны, как и остальные строения Гвидиона. Внутри свет исходил из флюоров, скрытых на высоком потолке. «Возможно солнечные батареи», — подумал Ворон. Освещение было тусклым, да и смотреть было почти нечего: элегантная передняя, сводчатые проходы и коридоры.

— Нам нельзя заходить очень далеко, — сказала девушка, — а то мы можем заблудиться и долго бродить здесь, пока не найдем выход. Смотри.

Она показывала вглубь дома, в направлении места, от которого расходились пять других проходов.

— Это всего лишь край лабиринта.

Ворон потрогал стену. Она была податливой под его пальцами, тот же эластичный серый материал, которым был покрыт и пол.

— Что это? — спросил он. — Какой-нибудь синтетический эластомер? Он проходит по всему интерьеру?

— Да, — ответила Эльфави. Тон ее стал равнодушным. — Да здесь нет ничего. Давай поднимемся на одну из башен, тогда можно увидеть всю структуру.

— Одну минуту, если позволишь.

Ворон открыл одну из дверей ближайшего коридора. Она была стальной, как обычно, хотя покрыта мягким пластиком и имела внутренний засов. Комната за дверью проветривалась через прорезь-окно. Унитаз и водопроводный кран были единственной обстановкой, однако один угол был заполнен кучей набитых мешков.

— Что в них? — спросил он.

— Продукты, запечатанные в пластиковые мешки, — ответила Эльфави. — Искусственные продукты, которые хранятся бесконечно. Боюсь, вы будете не в восторге, когда нам надо будет жить на них, но сюда входит все необходимое для питания.

— Похоже во время Бейля вы живете как аскеты, — сказал Ворон, искоса наблюдая за ней.

— Это не время для заботы о материальных нуждах. Вместо этого хватаешь пакет, разрываешь ногтями, когда голоден, пьешь из крана или фонтана, когда хочешь пить, и просто ложишься куда-нибудь, когда хочешь спать.

— Понятно. Но что же это такое важное вы делаете, что даже сохранение жизни — это что-то несущественное.

— Я уже говорила.

Нервным, быстрым шагом она вышла из комнаты.

— Мы есть Бог.

— Но когда я спросил, что вы под этим подразумеваете, ты не смогла объяснить.

— Я не могу.

Она избегала его взгляда. Голос ее не был совершенно ровным.

— Разве ты не понимаешь, это вне языка. Любого языка. Человечество, кроме речи, как ты знаешь, используют и другие. Математика — это один, музыка — другой, живопись — третий, хореография — четвертый и так далее. И, судя по тому, что ты мне рассказывал, Гвидион кажется единственной планетой, где был разработан — обдуманно и систематично — и миф, как еще один язык — не примитивными людьми, которые путают его с понятием науки или здравого смысла, а людьми, подготовленными по семантике, которые знали, что каждый язык описывает одну единственную грань действительности, и которые хотели, чтобы миф помог им говорить о том, для чего другие языки были недостаточны. Ты же не можешь, например, поверить в то, что математика и поэзия взаимозаменяемы!

— Нет, — сказал Ворон.

Она откинула назад взъерошенные волосы и продолжала уже с воодушевлением.

— Так вот, то, что происходит во время Бейля, может быть описано только слиянием всех языков, включая и те, которые не может себе представить пока ни один человек. А такой супер-язык невозможен, потому что он был бы внутренне противоречив.

— Ты хочешь сказать, что во время Бейля вы воспринимаете или общаетесь с абсолютной реальностью?

Они снова вышли на воздух. Она поспешно прошла через форум, пересекая полосатую тень колоннады, к шпилям. Он никогда не видел ничего красивее, чем вид бегущей в лунном свете девушки. Она остановилась у входа в башню, накрывшую се темнотой, и оттуда, из темноты, сказала:

— Это просто другой набор слов, лиафа. Я бы хотела, чтобы ты сам был здесь и все узнал.

Они вошли во внутрь и стали подниматься. Мягкие, подбитые сходни вились вокруг небольших комнат. Проход был тускло освещенным и душным. После некоторого молчания Ворон спросил:

— Как это ты меня назвала?

— Что? — В темноте он не мог быть уверен, но подумал, что на лице ее выступил румянец.

— Лиафа. Этого слова я не знаю.

Ресницы ее дрогнули.

— Ничего, — пробормотала она. — Такое выражение.

— А-а, позволь отгадать. — Он хотел пошутить, предположив, что оно означает мужлан, варвар, злодей, но вспомнил, что у гвидионцев нет таких выражений. Так как она смотрела на него огромными, полными ожидания глазами, он должен постараться на ощупь. — Дорогой, любимый…

Она остановилась и в испуге отпрянула к стене.

— Ты сказал, что не знаешь! — Приученный за свою жизнь к дисциплине, он не остановился. Когда она догнала его, он заставил себя сказать:

— Ты очень добра, миротворец, но мне ничего так не льстит, как то, что ты нашла время для меня.

— Для всего остального еще будет время, — прошептала она, — когда ты уйдешь.

Самая высокая комната, сразу под куполом была единственной, где имелось настоящее окно, а не прорезь. Сквозь его бронзовую решетку лился лунный свет. Воздух был теплым, но этот свет производил впечатление, будто волосы Эльфави потрескивали от мороза. Она показала на замысловатые соединения лабиринта, башен и цветочных клумб.

— Шестиугольники, вписанные в круги, означают законы природы, — начала она приглушенным голосом, — их система вложена в некую более крупную схему. Это знак Ована, Кузнеца Солнца, который… — Она замолчала. Ни он, ни она не слушали. Под отраженным светом луны оба всматривались в лицо друг другу.

— Тебе обязательно уходить? — наконец спросила она.

— Я давал обещания дома, — ответил он.

— А когда они все будут выполнены?

— Не знаю.

Он рассматривал чужое, незнакомое небо. В южном его полушарии, которое находилось в стороне, откуда он пришел, созвездия не будут так изменены. Но в южном полушарии никто не жил.

— Я знал людей из одного мира, одной культуры, которые пытались обустроиться в другом, — сказал он. — Это редко получалось.

— Может получиться. Если бы было желание. Гвидионец, например, мог бы быть счастлив даже на… ну, на Лохланне.

— Интересно.

— Ты смог бы для меня кое-что сделать?

Пульс его участился.

— Если смогу, миледи.

— Допой мне песню. Ту, что ты пел, когда мы встретились в первый раз.

— Какую? Ах, да — «Беспокойная могила». Но ведь ты не могла…

— Я попробую еще раз. Раз она так тебе нравится. Пожалуйста.