Лучший исторический детектив (СИ) - Цветкова Ирина. Страница 23

Пан Эдвард ел горько-сладкий торт с абрикосовым джемом. Он отламывал коричневые куски бисквита, пропитанные шоколадной глазурью и перемазанные абрикосовым джемом, и направлял их в рот. Потом отпивал кофе маленькими глоточками, закрывал глаза и медленно жевал. Конечно же, пан Эдвард был эстет. Он мечтал, что когда-нибудь он заведёт себе жену, которая так же незаметно будет ставить на стол всякие вкусности и так же незаметно исчезать, чтобы в нужный момент подать обжигающий ароматный кофе, сваренный по всем правилам, и снова исчезнуть. Желательно при этом иметь приличное приданное, добрый и кроткий нрав, немного говорить и не чахнуть от тоски. Но чем больше он жил на этом свете, тем больше убеждался, что такая жена — это миф, фантазия эстетствующего холостяка и вообще невозможное само по себе явление. Подумав, что всё это полнейшая чушь и мысли такие мешают пищеварению, пан Эдвард отрыгнул, вздохнул и принялся снова читать новости в газете. В газете, на последней странице, был размещен некролог о смерти пана Зеленского, на похороны приглашались близкие и родственники. Прощание состоится в доме покойного.

— А вот и предлог, — грустно проговорил вслух Мрозовский. — Придётся мне вас посетить, пани Зеленская.

— Вы что-то хотели ещё? — любезно спросила пани Марьяна из-за прилавка.

— Нет, это я сам с собою… Дела, знаете ли, погоды жаркие — начинаешь уставать и забываться, — Мрозовский грустно улыбнулся и снова задумался о предстоящем разговоре с пани Зеленской.

Зеленские жили в старинном доме, с замысловатой лепниной по карнизу и херувимчиками над входом в арку. Дому было лет двести, и семейство поселилось примерно так же давно. Все войны и перемены власти их миновали — врачей почему-то не трогали, а может быть, не трогали по иной причине: в доме жили те, кто стоял за переменами.

Пани Зеленская из дома не выходила. Она выкатывала кресло на большой балкон и оттуда смотрела в маленький театральный бинокль. И не куда-нибудь, а на Синагогу, которая несколько лет тому назад горела, и семейство пани Зеленской решило выделить средства на реконструкцию. Пани Зеленская теперь любовалась ренессансным сооружением, денно и нощно памятуя о деньгах потраченных на архитектурный комплекс. Она даже считала эту синагогу своей собственностью, в известном смысле. Когда-то пани Зеленская любила бывать в ней по большим праздникам, любила ездить во Львов, чтобы посетить премьеры сезона в оперном театре. Но это было так давно…

Пятеро детей пани Зеленской, кроме младшей дочери, жили отдельно, но окружали мать заботой по мере сил, и сиделками по мере возможностей.

Во время последних родов у пани Зеленской что-то приключилось со спиной и ноги отказали ходить. Жизнь как-то сразу поменялась во всех смыслах. Пани Зеленская более не могла выполнять супружеский долг, и со временем в их отношениях с мужем наметился разрыв, переросший в ровные, но холодные соседские отношения. В доме всегда находилась прислуга, потому остаться одному получалось едва ли. Некогда Мрозовский бывал у Зеленских, теперь же не любил по двум причинам: пани Зеленская всегда выкатывалась к столу и жалостливо смотрела в глаза, а везде и всюду снующая прислуга ни на минуту не давала забыть о финансовом состоянии семейства. Собственно не так и много их было, но суетились изрядно.

Мрозовский подошел к тяжелой двери и позвонил в звонок. Пока переливы гулко затихали в глубине огромной квартиры, он имел возможность оценить состояние своего костюма и туфель. Более всего его коробило то, что экономка Зеленских имела наряды куда более дорогие, чем мог себе позволить сам Мрозовский. Он разбирался в модах, потому считал, что она либо ворует, либо имеет связь на стороне и ворует. Но ворует вне всяких сомнений. Марта работала в доме давно. С гостями держалась важно и даже заносчиво, а прислугу муштровала, как солдат.

Наконец, дверь тяжело отворилась и на пороге возникла Марта. На ней было, поблёскивающее в полумраке, тёмное платье, лёгкие туфли на каблуке и маленькие, в полкарата, брильянтовые серёжки. Серёжки сверкали, но не так ярко, как бесцветные глаза Марты в окружении белёсых ресниц.

— Доброго дня, пани Марта!

— Доброго дня, пан Мрозовский! — сухо кивнула экономка и не отошла ни на сантиметр.

— Я б хотел повидать пани Зеленскую и проститься с паном Зеленским.

— Мадам Зеленская в трауре и не принимает гостей.

Мрозовский сдержал возмущение и попытался быть ещё более вежливым.

— Пани Марта, я прошу вас, доложить о моем приходе пани Зеленской. У меня есть, что ей сказать. Поверьте, это важно! — на последнем слове Мрозовский сделал ударение и многозначительно потряс подбородком.

— Ждите, — ответила экономка и закрыла дверь перед носом Мрозовского.

Он терпеливо выждал около десяти минут, покуда Марта не открыла дверь и не сообщила:

— Мадам Зеленская ожидает вас в гостиной.

Мрозовский протиснулся мимо экономки, будто нечаянно прижавшись к высокой, почти девичьей, груди. Пани Марта вспыхнула, бледные щеки стали пунцовыми, но она промолчала. «Вот курва! — злорадно подумал Мрозовский, — Это тебе не хозяйское серебро из буфета воровать!»

В гостиной было темно как в шкафу. Посреди комнаты, возле камина, в огромном кресле на высоких тонких колёсах сидела маленькая пани Зеленская. Вопреки ожиданиям, Розочка Зеленская не расплылась от неподвижной жизни. Она сохранила и хрупкую фигуру, и здравый острый ум. Ко всем качествам можно добавить властный характер. Розочка держала в маленьких руках всё семейство, приняв по наследству традицию, по которой, в силу твёрдости характера, и её мама, и бабка держали своих мужей, что называется, под каблуком.

Несмотря на летний зной, в камине горела пара поленьев. В квартире Зеленских всегда было как в старинном замке: прохладно и темно. Розочка протянула руку и тихо сказала:

— Я рада видеть тебя, Эдюня.

Металлический голос пани Зеленской ударил Мрозовского по ушам не хуже электрического разряда. Он наклонился к креслу, подхватил хрупкую руку и припал к ней губами.

— Роза, мне так жаль, так жаль…

— Хватит, Эдюня! — прервала его Роза. — Мне врать не нужно. В тебе всегда было мало жалости, бездушная работа в Управе высосала то, что осталось от этого чувства. Да, ты и кошку больную не пожалеешь, такой у тебя характер. Бедная твоя мама! Ей живётся хуже, чем кошке!

Роза заломила руки, приняв трагическую позу.

Знакомы они были давно. Ещё учитель музыки представлял их друг другу в перерыве между уроками.

— Розочка, познакомьтесь, — подобострастно говорил старый Фима, улыбаясь маленькой Розочке и одновременно отвешивая подзатыльник Эдварду. — Эдюня, мужчина должен целовать даме руку. И можешь верить старому Фиме, из Розочки получится настоящая дама.

Пятнадцатилетний Эдюня готов был и сам целовать пятилетней Розочке руки. Девочка происходила из древнего и богатого рода. С такой семьёй следовало дружить. Эдик пытался ухаживать за Розой, но она выбрала долговязого и смешного Зеленского — подающего надежды доктора. Родители одобрили её выбор, когда все поняли, что из Эдика не получится достойный адвокат, а всего лишь сыщик из Управы. А потом юная Розочка отпила вино и разбила бокал. Гости танцевали на их свадьбе, танцевала и Розочка и не по годам смело смотрела на Зеленского, а родители его шептались, что их сын, кажется, попал в надёжные руки, что это явно признак породы, ибо такие руки у всего семейства Ашкенази.

Мрозовский смотрел на профиль пани Зеленской, на, прыгающие на бледной щеке, тени и всполохи.

— Прощание состоится завтра. Считай, что ты приглашен.

Пани Зеленская протянула руку для поцелуя. Это означало, что аудиенция окончена и Мрозовскому следует выйти вон. За пять минут разговора Роза ни разу не взглянула на него, она смотрела на огонь в камине, не поворачивая головы.

На пороге гостиной возникла Марта.

— Подслушивала она что ли…

Мрозовский недовольно бурчал под нос, выходя в переднюю, когда из гостиной его окликнули: