Дорога в 1000 ли - Федотов Станислав Петрович. Страница 27

Нет, хватит! Этот коньяк, вместо того чтобы успокоить, разбередил душу.

27 июня пришёл по телеграфу шифрованный приказ генерал-губернатора Гродекова об отправке к устью Сунгари войск, скопившихся в Благовещенске в результате мобилизации. Он вызвал у Константина Николаевича двоякое чувство.

С одной стороны – облегчение: наконец-то город избавится от огромной нагрузки – не только продовольственной, но и психологической, поскольку праздношатающиеся по городу толпы людей, хоть и безоружных, но тем не менее военных, напрягали полицию, предпринимателей, купцов и просто обывателей. Они ежедневно, если не сказать ежечасно, устраивали драки с работающими во многих домах, мастерских, магазинах, лавках, трактирах и тому подобных заведениях маньчжурами и китайцами. Били без различия – все были на одно лицо, и оно было лицом врага.

С другой – тревога: вставал вопрос о безопасности самого Благовещенска. Да, конечно, КВЖД от города далеко, Пекин с его боксёрскими ужасами ещё дальше, китайцы на своём берегу ведут себя спокойно, казачьи разъезды между пограничными постами вдоль Амура курсируют постоянно, охрана телеграфной линии обеспечена, но в то же время в городе множатся слухи о скрытном передвижении солдат в лесах за Айгуном и Сахаляном, и если это правда, то вполне можно ожидать нападения, и тогда после отправки войск какими силами прикажете защищаться? Не случайно многие жители уезжали из города – кто на прииски, кто на дачи, а кто и в Россию, то бишь подальше за Урал, поближе к столицам. Вполне можно сказать: побежали. Добавляли тревоги сведения о том, что китайские купцы закрывают свою торговлю и забирают деньги из банков, причём не бумажками, а золотом. Правда депутация китайских торговцев приходила с просьбой о защите, причём не совсем понятно – от кого? От русских или от повстанцев? Что касается русских, губернатор заявил, что их никто не тронет, но был ли он сам в этом достаточно уверен – тоже большой вопрос. Что же касается повстанцев, то в городе останутся всего две роты стрелков и одна батарея – это разве защита?!

Тем не менее, 29 июня город провожал отбывающие войска. Насколько возможно торжественно.

У пристани близ военных складов были пришвартованы пароходы и баржи, на них грузили пушки, военное снаряжение, лошадей, фураж, продовольствие…

Воинские части построились на площади перед канцелярией военного губернатора. Константин Николаевич в парадном мундире при всех орденах собирался как главнокомандующий пройти в сопровождении офицеров штаба вдоль строя, произнести напутственные слова, пожелать воинам бодрости и успехов в ратном деле, однако висок остро уколола мысль, что они, эти воины, молодые здоровые парни, сейчас уйдут в неизвестность и, может быть, не вернутся, или вернутся калеками, он ощутил внезапную слабость в ногах и приказал привести лошадь. Верхом на ней объехал все части, каждой отдал честь и произнёс полагающиеся при этом слова. Чувствовал, что нужны другие, тёплые, сердечные, но не мог их найти, оттого был собой недоволен и говорил сухо и официально.

Далее состоялся молебен с пожеланием многая лета царствующему дому и окроплением святой водой воинских знамён.

Трижды прокричали «ура». Войска двинулись на пароходы и баржи.

Военный оркестр играл марши и военные песни.

Всего отправлялись 17 судов: 5 пароходов с одиннадцатью баржами, из которых одна была загружена скотом и провизией, и один пароход, «Ханка» без баржи, был с разведывательным отрядом.

Как только заработали колёса первого из каравана парохода «Павел», оркестр смолк, а в толпе горожан, облепивших берег, раздались крики «ура», подхваченные отбывающими. Крики эти сопровождали отход от пристани каждого судна, но губернатор всем существом своим ощутил, что происходит что-то не так.

В толпе на берегу не ощущалось привычного патриотического ажиотажа – поначалу он был, но постепенно словно улетучился, угрюмая подавленность невидимым облаком окутала берег и людей. Оттого и «ура» звучало иначе. Хотя русские обычно презрительно отзывались о воинской доблести китайцев, считая их народом трусливым, но война есть война, словить смертельную пулю на ней легче лёгкого. И губернатор, пребывая в сочувственной воинам тревожности, явственно ощутил единение с народом.

На китайском берегу также собрались жители Сахаляна и тоже что-то кричали и махали руками – может быть, приветствовали, а может, и проклинали. Скорее всего, последнее, потому что, когда группа конных казаков, провожавшая караван, вдруг свернула к воде, китайцы бросились врассыпную, и берег мигом опустел. Решили, наверное, что начинается форсирование Амура.

Командующий войсками верхом вернулся к своему дому, обогнав первый в караване пароход, сдал лошадь вестовому и встал на берегу, отдавая честь проходящим судам. Возможно, это выглядело излишне пафосно – такая мысль односекундно промелькнула в голове седого генерала, – однако ему очень хотелось поддержать уходящих в неизвестность, а ничем другим он выразить свои чувства не мог. И это нашло мгновенное понимание и отклик в сердцах покидающих родной берег. Солдаты без команды, сами, выстраивались вдоль бортов и одни дружно, другие нестройно кричали «ура» генерал-лейтенанту. Офицеры вытягивались в струнку и бросали руку к козырькам походных фуражек.

С военной точки зрения никуда эта отправка войск не годится, думал командующий. На глазах у китайцев – что на их берегу, что у работающих в городе, – среди которых наверняка полным-полно агентов. Войска должны уходить скрытно, а как эту скрытность обеспечить, если путь лишь один – по реке? По ней летом и днём-то ходить опасно из-за мелей, а ночью – тем паче. Так что волей-неволей всё на виду. И китайцы не дураки, прекрасно понимают, что остающихся войск катастрофически мало для защиты города и области. А вырастет ли из этого понимания заманчивое желание напасть и безнаказанно пограбить – зависит от того, что в человеке возьмёт верх – плохое или хорошее. Нет народов плохих, как и нет хороших – в любом есть разные люди. Другое дело, когда из человека, слывшего добрым и честным, вдруг по неизвестной (а может, известной – когда как) причине вылезает наружу что-то чудовищное. (Говорят «звериное», но не стоит зверей обижать, они свою природу не скрывают.) Вот китайцы – всегда мирные и смирные, услужливые, работящие, не люди, а золото, и вдруг!.. Деревянной пилой распилили пополам живого человека… как его?.. Сюй Цзинчена, китайского сопредседателя правления КВЖД! Это как понимать, что думать о народе?!

Краем глаза Константин Николаевич видел, что кто-то стоит справа от него и чуть позади и тоже отдаёт честь каравану. Кто-то большой и грузный в казачьей форме. Однако поворачиваться не стал, не хотел отвлекаться на мелочи и обернулся лишь тогда, когда последняя баржа миновала его.

Рыжебородый казак с подъесаульскими погонами был староват и казался знакомым. Он, конечно, давно отслужил, но – вспомнилось генералу – был членом совета старейшин, и они несколько раз встречались в Правлении Амурского казачьего войска. Ну да, отец Фёдора Саяпина! Он же был хорошо знаком с самим Муравьёвым-Амурским! А звать, кажется, Кузьмой…

Подъесаул и генерал откозыряли друг другу.

– Как поживаете, Кузьма… – генерал споткнулся. – Простите, запамятовал отчество?

– Потапович, ваше превосходительство. Да зовите просто Кузьмой. Мы привычные. И живём ладно, не вихаемся. Дюж живём.

– Дюжо – это хорошо, – задумчиво сказал Грибский, всматриваясь в тёмное, с рублеными морщинами, лицо в рыжем, практически без седины, обрамлении бороды.

Эк его забусило, думал Кузьма, в свою очередь оценивая размах белоснежной бороды наказного атамана Амурского войска. Небось многонько битья вынес генерал…

– А пойдёмте ко мне, – предложил вдруг Константин Николаевич. – Посидим по-мужски, беды-радости вспомянем, коньячку выпьем… Один я, Кузьма Потапович, как перст, один, поговорить не с кем.

– А можа, к нам? – не остался в долгу Кузьма. – В самый раз банька поспела. Сёдни за-ради проводин истопили. Попаримся, гамырки хлопнем, закусим чем бог послал. Коньячок вы кажный день вкушаете, а вот гамырки под малосольный огурчик, верно, не доводилось. А?