Крылатая смерть (сборник) - Уондри Дональд. Страница 12

Ответ знали только звезды, одна за другой появлявшиеся на быстро темневшем небе.

Говард Филлипс Лавкрафт, Хейзел Филлипс Хилд

Крылатая смерть

I

Гостиница «Оранжевая» расположена на Хай-стрит, возле железнодорожного вокзала в городе Блумфонтейн, что в Южной Африке. В воскресенье, 24 января 1932 года, там, в одном из номеров четвертого этажа, сидели, трепеща от ужаса, четверо мужчин. Одним из них был Джордж К. Титтеридж, хозяин гостиницы; вторым — констебль Ян де Уитт из Главного полицейского управления; третьим — Иоганнес Богарт, местный следователь по уголовным делам; четвертым и, по всей видимости, более всех прочих в этом обществе сохранившим самообладание был доктор Корнелиус ван Келен, медицинский эксперт при следователе.

На полу, в очевидном несоответствии с душным летним зноем, лежало холодное мертвое тело — но не оно наводило ужас на этих четверых людей. Взгляды их блуждали попеременно от стола, где в странном сочетании были разложены несколько вещей, к потолку над их головами, по гладкой белизне которого были в несколько рядов выведены огромные, неровные, как бы шатающиеся из стороны в сторону каракули. Доктор Келен то и дело поглядывал искоса на небольшую, в потертом кожаном переплете, записную книжку, которую держал в левой руке. Страх, охвативший этих людей, казалось, в равной степени исходил от записной книжки, каракуль на потолке и необычного вида мертвой мухи, плавающей в бутылке аммиака. Кроме нее на столе наличествовали открытая чернильница, перо, стопка бумаги, черный чемоданчик врача, бутыль с соляной кислотой, а также стакан, на четверть с небольшим наполненный густым раствором марганцовки.

Книжка в потертом кожаном переплете принадлежала лежавшему на полу мертвецу — из нее только что выяснилось, что оставленная им в гостиничном журнале запись «Фредерик Н. Мэйсон, Горнорудные Имущества, Торонто, Канада» была от начала до конца фальшивой. Подобным же образом выяснились и иные, по-настоящему жуткие, обстоятельства; но сверх того должно было обнаружиться и еще многое, куда более ужасное, на что указывали факты, никак не проясняющие все до конца, а, напротив, совершенно невероятные. Смутные, мрачные подозрения собравшихся питались гибелью нескольких людей, связанной с темными секретами потаенной жизни Африки, столь тесно обступавшей их со всех сторон и заставлявшей их зябко поеживаться даже в эту иссушающую летнюю жару.

Книжка была невелика по объему. Первые записи в ней были сделаны прекрасным почерком, но с каждой страницей они становились все более неровными, а к концу — и вовсе лихорадочными. Поначалу они вносились отрывочно, время от времени, но позже почти ежедневно. Едва ли их можно было назвать дневником, ибо они отражали лишь одну сторону деятельности автора. Имя мертвого человека доктор Келен признал сразу же, как только бросил взгляд на первый лист — то был выдающийся представитель его же собственной профессии, с давних пор близко связанный с жизнью Африки. Однако, в следующий же момент он с ужасом вспомнил, что оно сопряжено с подлым преступлением, сообщениями о котором около четырех месяцев назад полнились газеты, но которое так и не получило должного воздаяния. Чем дальше бежали его глаза по строчкам, тем глубже пронизывали его отвращение, страх и панический ужас.

Вот, в кратком изложении, тот текст, который доктор Келен читал теперь вслух в этой зловещей и становящейся все более отвратительной комнате, в то время как остальные трое мужчин ерзали на своих стульях, тяжело дыша и бросая взгляды на потолок, на стол, на мертвое тело и друг на друга.

раскрывающий обстоятельства наказания Генри Сарджента Мура, доктора философии из Бруклина, г. Нью-Йорк, профессора биологии беспозвоночных в Колумбийском университете, г. Нью-Йорк. Предназначен для прочтения после моей смерти, а ныне доставляет мне удовлетворение предстоящей оглаской факта совершения мести, каковое иначе никогда не будет вменено мне в вину, даже если окажется успешным.

5 января 1929 года. Я окончательно решил умертвить доктора Генри Мура, а один недавний случай натолкнул меня на мысль, как сделать это. Отныне буду придерживаться последовательного плана действий, и отсюда берет начало данный журнал.

Едва ли нужно вновь подробно излагать обстоятельства, приведшие меня на этот путь, — заинтересованной части публики уже знакомы основные факты. Я родился в Трентоне, штат Нью-Джерси, 12 апреля 1885 года, в семье доктора Пола Слоуэнуайта, жившего прежде в Претории, что в провинции Трансвааль Южной Африки. Занявшись по семейной традиции медициной, я сначала учился у отца (умершего в 1916 году во время моей службы во Франции, в Южноафриканском полку), специализируясь на африканских типах лихорадки, а после окончания Колумбийского университета посвятил много времени исследованиям, заставившим меня отправиться из Дурбана в провинцию Наталь, а затем далее, до самого экватора.

В Момбасе я выстроил новую теорию путей передачи и развития перемежающейся лихорадки, в чем мне только отчасти помогли бумаги сэра Нормана Слона, одного покойного врача, состоявшего на государственной службе, найденные мною после того, как я поселился в его доме. Опубликовав результаты своих исследований, я тут же сделался знаменитым специалистом в этой области, Мне намекнули на возможность занять едва ли не высший пост в южноафриканской системе здравоохранения и даже, ввиду моего превращения в натурализованного гражданина, получить дворянство; само собой, я тут же предпринял необходимые шаги.

Тогда-то и случилось то, что теперь побуждает меня убить Генри Мура. Этот человек, мой одноклассник и близкий друг в годы моего пребывания в Америке и Африке, вознамерился лишить всяких оснований мои претензии на создание собственной теории, во всеуслышание утверждая, что сэр Норман Слон предвосхитил меня во многих существенных деталях, и что я, скорее всего, обнаружил в доме покойного гораздо больше рукописей, нежели заявил об этом в свое время. Дабы подтвердить это абсурдное обвинение, он предал гласности несколько писем от сэра Нормана, в которых якобы на деле доказывалось, что старый ученый ушел намного дальше меня в исследованиях и, не будь его смерть столь внезапной, вскоре опубликовал бы их результаты. Это, с известным чувством сожаления, я бы еще мог допустить. Но чего я не в силах простить Муру, так это завистливого подозрения, будто бы я выкрал всю теорию целиком из бумаг сэра Нормана. Британское правительство, проявив понятное благоразумие, игнорировало эту гнусную клевету, но все же воздержалось от утверждения меня на пост, наполовину уже обещанный мне, и отказало в дворянстве на том основании, что теория, предложенная, без сомнения, мной, тем не менее не нова.

Вскоре я обнаружил, что моя карьера в Африке начала давать сбои, хотя я и решился возложить на нее все свои надежды, пожертвовав ради этого даже американским гражданством. Явную холодность ко мне проявило и правительство в Момбасе — особенно же люди, знавшие сэра Нормана. Вот я и решил рано или поздно расквитаться с Муром, хотя еще и не знал как. Он явно ревновал к моей ранней славе и воспользовался преимуществом своей давней переписки с сэром Норманом, чтобы свалить меня. И злоба эта исходила от друга, которого я сам же заинтересовал Африкой — и опекал, и поощрял во всех делах, пока он не достиг некоторой известности в качестве специалиста по африканской энтомологии. Впрочем, даже сейчас я не стану отрицать, что он немало сделал в своей области науки. Но ведь это я создал его, он же в ответ уничтожил меня. И вот теперь — да придет мой час! — я уничтожу его.

Когда стало ясно, что в Момбасе мои дела пошли на спад, я приискал себе новое место — в глубинке, в М'гонге, всего лишь в пятидесяти милях от границы с Угандой. Это фактория, занимающаяся торговлей хлопком и слоновой костью, где служат всего восемь белых людей, не считая меня. Проклятая дыра, почти на самом экваторе, подверженная всем видам лихорадки, какие знает человечество. Повсюду ядовитые змеи и насекомые — да еще негры с их болезнями, о каких никто и слыхом не слыхивал в медицинских колледжах за пределами этого края. Но работа моя не из тяжелых, и у меня имеется масса свободного времени для размышлений о том, что же мне сделать с Генри Муром. Забавно, но теперь самое почетное место на моей книжной полке отведено его опусу «Двукрылые Центральной и Южной Африки». Это и в самом деле толковое пособие — им пользуются в Колумбийском, Гарвардском и Висконсинском университетах, — но лично меня больше всего заинтересовали кое-какие специальные его разделы.