Солнце отца (ЛП) - Фанетти Сьюзен. Страница 10

Эта мысль была мимолетной и теперь исчезла, как и отвращение. Магни помог ей победить и то, и другой. Теперь он будто мог видеть в ней отголосок этой слабости, как видел все другой, и она чувствовала себя обнаженной и смущенной. Она осталась в воде, не позволяя ей спуститься ниже ключиц.

Магни спокойно наблюдал за ней, капли воды заставляли его бороду блестеть в солнечном свете, испещренном тенями деревьев. Она в свою очередь наблюдала за ним, ожидая, когда он заговорит. Ее живот неприятно сжимался, а биение сердца отдавалось в горле.

Протрубил рог — один сигнал, возвещающий об одиноком всаднике. Гонец, без сомнения, принес просьбу о переговорах. Сольвейг сразу же вышла из воды и встала перед Магни, который протянул ей тунику. Но когда она попыталась взять ее, он не позволил.

— Сольвейг…

Внезапно она поняла то созерцательное спокойствие, с которым он наблюдал за ней, и трепетание собственного тела. Большую часть своей жизни они танцевали на грани, думая о том, что когда-нибудь станут парой. Иногда это казалось предрешенным — скрепление долгого союза их родителей и их собственной дружбы. Ее сердце и разум часто тянулись к нему, даже когда они были за сотни миль друг от друга и всегда, когда он был рядом. Магни был частью ее, важной частью.

Но у Сольвейг были амбиции, не ограничивающиеся браком, и она сказала о них Магни. И не один раз.

Она покачала головой.

— Нет, Магни. Я уже говорила тебе.

Скоро ей исполнится двадцать лет. Многие женщины ее возраста, даже Девы-защитницы, были замужем и имели детей — двух, трех или даже четырех. Женщины их народа выходили замуж в том же возрасте, в каком мужчины получали свои браслеты — в возрасте двенадцати лет, правда, чаще в пятнадцать или шестнадцать лет. Люди старше тридцати лет считались зрелыми. Если кто-то доживал до пятидесяти лет — возраст, к которому приблизились ее отец и отец Магни — это считалось удачей. Об этом говорили.

Если женщина проживала двадцать лет и не заводила за это время детей, об этом тоже говорили. Да, к легендарным женщинам было особое отношение, но даже Бренна Око Бога вышла замуж и родила дочь, когда ей еще не было и двадцати двух.

Сольвейг была достаточно взрослой, достаточно одинокой и достаточно обычной, чтобы стать причиной разговоров среди людей в Карлсе.

Она хотела мужчину, детей, теплый дом. Она хотела любви, которая была у ее родителей; прошлой ночью, лежа рядом, пока ее отец и мать горевали вместе, она жаждала почувствовать эту любовь, даже в печали. Но она хотела и еще кое-чего. Только когда она станет воином, достойным звания дочери Грозового Волка и Ока Бога, тогда она задумается о том, чтобы найти мужа.

Если этим мужем станет Магни Леифссон, она не будет разочарована. И их родители тоже. Как и Магни; взгляд, которым он одарил ее сейчас, говорил об этом безмолвно, но ясно. Он хотел ее.

Она любила его как брата по крови. Он знал все ее секреты и дорожил ими. Имея такое доверие и любовь, они легко смогли бы вырастить что-то большее. Возможно, он уже вырастил, хотя она отказывалась думать об этом и погружаться в эти чувства.

Потому что тогда она будет принадлежать ему. А сначала Сольвейг хотела найти себя саму.

— Нет, — снова сказала она. — Я не могу.

Отпуская ее тунику, он склонил голову набок, и его глаза сверкнули.

— Но ты могла бы?

Она знала, что Магни находил свое удовольствие с женщинами Гетланда, и желающих было много. Но сама Сольвейг отвергала ухаживания мужчин и не позволяла себе вольностей. Но свободные женщина и мужчина воспринимались обществом по-разному. Женщины несли большее бремя риска, и это было не то бремя, которое Сольвейг хотела взвалить на себя сейчас.

Она не могла любить телом, пока не полюбила сердцем, а ее сердце еще не знало любви.

Но пусть Магни и не отказывал себе в удовольствии, вопрос, который сейчас он задал, был едва ли не первым проявлением его желания с тех пор, как он поцеловал ее в ночь летнего солнцестояния, несколько лет назад. Он был пьян от меда, и она не была уверена, что он помнил, как это произошло.

Она ясно помнила.

Слова, которые он только что произнес, были более прямыми и выразительными, чем его язык у нее во рту.

— Я бы смогла, — ответила она, торопливо одеваясь. — Но не сейчас.

— Ты хочешь, чтобы я подождал?

Она замерла, застегивая пояс на тунике. Если она скажет «да», будет ли он избегать других женщин? А если пройдут годы, прежде чем она будет готова?

— Я не могу ничего от тебя требовать, Магни.

Он протянул руку и схватил ее за руки.

— Ты хочешь, чтобы я подождал?

Если бы она сказала «да», то чувствовала бы бремя его ожидания, его предвкушения все время, пока создавала себя имя. Но она была бы рада, что он не смотрит на других.

— Сольвейг. — Он слегка встряхнул ее. — Чего ты хочешь?

Желание было высказать легче, чем требование.

— Я хочу, чтобы ты подождал.

— Тогда я подожду.

Он притянул ее к своей груди и поцеловал.

Этот поцелуй был не такой, как в ночь солнцестояния. Этот поцелуй был не такой, как их первый, в Гетланде. Он даже не был таким, каким был их второй, когда они пытались подражать Леифу и Ольге и прижимали свои открытые рты друг к другу.

Эти три поцелуя были общим опытом Сольвейг, но с тех пор Магни научился многому. Он был младше нее, но был более опытным. И более мудрым.

Это было верно во всем, как в отношении плоти, так и в отношении разума. Магни видел, думал, и только потом чувствовал. Сольвейг же казалось, иногда она не может ни то, ни другое, ни третье.

Сначала его губы просто касались ее губ, мягкие и теплые, а борода мягко касалась ее кожи. Ни открытые, ни сжатые, просто спокойные губы, и все же это совсем не походило на поцелуй.

Но затем он пошевелился, совсем чуть-чуть, все так же касаясь ее губ. Не собираясь этого делать, Сольвейг тем не менее вдруг открыла рот, и что-то вроде вздоха сорвалось с ее губ. Должно быть, это было приглашение, потому что Магни отпустил ее руки и заключил ее в пылкие объятия, и вот тогда она поняла, что такое поцелуй на самом деле.

Его язык проник ей в рот, но не так нахально, как это было несколько лет назад. Казалось, он ласкал внутреннюю часть ее рта, особенно язык, и это произвело на ее тело такой же эффект, как и холод — заставило напрячься и покалывать, — пусть ей и не было холодно. Ей совсем не было холодно. Ее щеки горели, мышцы, казалось, почти растаяли, а в животе вспыхнул огонь, который до этого только тлел.

И снова ее тело пошевелилось без намерения — руки Сольвейг обвились вокруг его шеи, а бедра подались вперед, прижимаясь к его. Она почувствовала его плоть, твердый стержень у своего живота, и прижалась к нему еще теснее, пока Магни не застонал ей в рот.

Сольвейг, возможно, была неопытна в этих вопросах, но она не была глупой. Она трогала себя и получала удовольствие. Она знала, что такое совокупление, и она видела кучу обнаженных людей во всем разнообразии форм, размеров и расположений. Она много раз видела своих родителей, и не просто раздетыми, но и вполне определенно использовавшими свои обнаженные тела. В конце концов, их кровати стояли в одной комнате.

Она достаточно часто видела обнаженным и Магни… И вдруг ей пришло в голову, что они не видели друг друга обнаженными уже очень давно. В последний раз еще когда были детьми: она с едва проклюнувшейся грудью, а он — гораздо менее широкоплечий с гладкими щеками.

О, она хотела увидеть его снова. Внезапно, сжигаемая огнем, который заставил место между ее ног запылать, она захотела этого больше всего на свете.

Ошеломленная гулом, поднявшимся в голове, Сольвейг вырвалась. Магни сразу же отпустил ее, и он был таким же раскрасневшимся и запыхавшимся, как и она. Они молча смотрели друг на друга, единственными звуками были их тяжелое дыхание и просыпающийся лес вокруг.

— Рог, — сказала она, когда слова снова обрели смысл.

Она двинулась в направлении лагеря, обходя Магни, но он поймал ее за руку.