Свадьба - Лагерквист Пер. Страница 4

Из кухни доносится запах съестного, и женщины начинают гадать, чем будут потчевать, верней всего, подадут жаркое, как уж заведено. Фрида — она такая, ей чтоб было все не хуже, чем у людей, достатки-то, видно, немалые. Сколько у нее доходу с этой лавчонки, поди узнай. А Хульда, стало быть, подавать будет, ну-ну. Передничек-то на ней кружевной, скажи пожалуйста.

Пастор выступает вперед и объявляет, что ему пора… Стоит ли задерживаться дольше на такой свадьбе. Его ждет работа, безотлагательные, как говорится, дела. Да, не знает он, что за человек Фрида, какое она приготовила угощение. И откуда ему знать-то.

Фрида надеялась, что он останется. Непременно останется, вот увидите, думала она. С ним бы так торжественно было. Но он вынужден уйти. Что ж, раз у него так много дел. Это и понятно, духовный пастырь, он в ответе за все самое важное в жизни, за человеческие души. Сколько же должно у него быть работы, которая другим и не видна. Она благодарит его за то, что он сделал этот день таким торжественным для них, за все прекрасные слова, которые он им прочитал. Вместе с Юнасом она провожает его до двери, а Юнас подает ему пальто, отворяет калитку на улицу, стоит и кланяется до тех пор, пока пастор не скрывается за деревьями.

Тем временем еда поспела, и все садятся за стол. Новобрачные — на почетном месте, посредине длинной стороны стола, а остальные располагаются вокруг них на этом пиршестве в честь молодоженов. Мужчины толкуют о стоке для нечистот, выходящем в море слишком близко от поселка, затеяли этот разговор, так надо его докончить, а то хуторяне, оказывается, не знают, какой был шум во время обсуждения. Но закуски и рюмки уже дожидаются их, пора за еду приниматься. Угоститься есть чем, стол ломится от всякой снеди. Да и водочка тоже без обману, не грех и еще по одной пропустить. Мало-помалу все веселеют и оживляются, как и должно быть на свадьбе. Раз уж ей понадобилось выйти замуж, старушке Фриде, они, так и быть, позаботятся, чтоб все прошло как полагается. И наедятся и упьются всласть, благо потчуют щедро.

— Эй, Юнас, промочи-ка горло-то. Это не во вред.

— Он что, не пьет? — рявкает через стол Эмиль из Эстрагорда, Фридин троюродный брат. — Да ему только впрок! А ну хлебни, может, хоть язык развяжется.

И Юнас с улыбкой повинуется, хотя вообще спиртного не употребляет. Что ж поделаешь, раз им хочется, чтобы он с ними выпил.

— Вдруг взять и на свадьбе очутиться нежданно-негаданно, а?

— Ну уж и нежданно, бывает хуже. Иной раз смотришь, такая спешка, что и призадумаешься, с чего бы. А тут ничего такого и в помине нет!

— Чего нет, того нет, верно, брат Юлиус. Твое здоровье! Тебе бы все шуточки шутить.

— Нет уж, черт их дери, хотят у меня волов выменять — пусть самую что ни на есть лучшую скотину пригоняют да еще в придачу чего дают. Я им так и сказал. Ей-богу, сроду не видывал ярмарки захудалей нынешней.

— Неужто и водки не было?

— Да нет же, закрыто было.

— Ну тогда, ясное дело, много не наторгуешь.

— Эй, вы там, Эмиль, подкиньте-ка и нам! Ишь какие, все на свой конец загребли!

Принесли жаркое, к нему и подавно надо выпить. И Юнасу приходится со всеми пригубить, хоть он и предпочел бы воздержаться.

— Да что ты, черт возьми, за мужик такой, коль до выпивки не охоч!

Раз все пьют, значит, и он должен. И Юнас пьет, хоть и старается поменьше. Он не из тех, кто умеет отказывать. И ведь они ему добра желают, хотят, чтоб и на его долю перепало.

— Пей давай, силушки прибавится. Ты небось этой работенки-то, что тебя сегодня ждет, ни разу в жизни не пробовал.

— Хочешь, чтоб Фрида довольна осталась, беспременно надо, чтоб разило от тебя покрепче.

— Эх, брат Юнас, и заживешь же ты теперь припеваючи. Уж теперь тебе можно не надсаживаться.

— Из гостиницы-то уйдешь или как? Ах, не знаешь? Она еще тебе не сказала.

— Глядишь, вышивки начнешь продавать на старости лет. Плохо ли, красота, а не работа. Опять же с цветочками будешь ковыряться, она вон какую пропасть цветов-то развела, Фрида.

— Так как же, в лавке он у тебя будет или куда ты его приспособишь?

Фрида может не отвечать, все говорят разом, сплошной галдеж стоит. Она сидит, устремив в пространство взгляд больших кротких глаз, с венцом, слегка съехавшим набок, но полная спокойного достоинства, в своем белом венчальном платье, которое, если подумать, очень ей к лицу. Время от времени она сжимает Юнасу руку под столом, и тогда лицо ее освещается счастливой улыбкой, и они с затаенной радостью взглядывают друг на друга. А потом она снова делается серьезной, чуть печальной.

Начинает смеркаться, и Хульда приносит лампу. На столе появляется сладкое. Оно удалось на славу, но Фрида не может есть, только пробует, чтобы убедиться, что получилось хорошо. Еще бы не хорошо, столько с ним было возни. А потом очередь доходит до торта. Он и в самом деле замечательно хорош. Посредине розовым вареньем выведено «Ю» и «Ф», но этого никто не замечает, они такие перевитые, буквы-то. Зато Юнас и она сразу их видят и обмениваются нежными, счастливыми взглядами, держась за руки под столом. К торту подают вино. Да, если бы пастор смог остаться, он бы, наверное, сказал сейчас речь в их честь. Непременно сказал бы. Он умеет при случае очень красиво говорить. Но ведь и так все идет хорошо. Торт съедают без остатка.

На этом общая трапеза кончается, теперь будет кофе. Оторвавшись от стола, они разбредаются по комнате, мужчины переговариваются, шумят, слегка пошатываются. Им подают сигары, разливают по чашкам кофе.

— А коньячку-то не найдется у тебя, Фрида? — интересуется Эмиль.

Нет, об этом она не подумала. Не ожидала, верно, что будут столько пить в такой день.

— Это ж срамота, в такой торжественный день, — изрекает Эмиль. — Где свадьба, там и коньяк должен быть, неужто не ясно! У меня в повозке есть бутылочка, по дороге в товариществе прихватил. Так и быть, уступлю.

И он с шумом выходит из комнаты и в скором времени возвращается с коньяком.

— Вот теперь гульнем!

Все принимаются снова пить. Они не говорят, а орут так, будто находятся у себя в усадьбах и перекликаются через дворы, сыплют бранными словами так, будто готовы при первой же возможности отправить друг друга на тот свет, — хотя в самом деле стоят все тесной кучей и, полные самых дружеских чувств, болтают наперебой. Время идет, и они все больше хмелеют, приваливаются друг к другу, с грохотом плюхаются на стулья. Которые из станционного поселка, те попристойней держатся, не какая-нибудь деревенщина, а хуторяне так, пожалуй, через край хватили. Дым виснет клубами, и алкогольные испарения разливаются по комнате, наполняя ее своим жарким духом.

Женщины тоже не скучают: сбившись в своем углу, болтают про тех, кого здесь нет, да про разные происшествия в округе, давненько уж вместе-то не собирались, последнее время редко кто гостей созывал. Потом, слово за слово, выкладывают не таясь, что думают, покачивают головой и поджимают губы, шепчут что-то друг другу, прислушиваются и снова говорят, кто уж их разберет о чем. Фрида сидит некоторое время с ними, потом на минутку заглядывает в кухню, потом ставит на место цветы, убранные не туда, куда нужно, потом подправляет лампу. А под конец просто стоит посреди комнаты, сцепив руки и глядя прямо перед собою, и вслушивается в окружающий шум.

— Экая дуреха, в белое платье вырядилась, — вдруг доносится до нее сзади.

Тогда она идет и садится рядом с Юнасом. И, едва сев, не может удержать слез.

Но это не настоящий плач, просто слезы катятся у нее из глаз, тихо, беззвучно. Никто ничего и не замечает, кроме Юнаса. А он в совершенном испуге гладит ей руку, нежно сжимает ее в своих ладонях и все спрашивает, спрашивает, что же такое случилось, отчего она плачет. И тогда она поднимает на него глаза и улыбается ему своей кроткой и доброй улыбкой, как всегда, когда они друг с другом разговаривают.

— Ничего, Юнас, — говорит она, — это просто от радости.