Непокорная фрау Мельцер - Якобс Анне. Страница 27

– Ну, у кого есть необходимые средства на это…

– Говорят, что она даже создала несколько платьев для Менотти.

– Для этой певицы? А, ну да – их, вероятно, оплатил ее нынешний любовник… Молодой Ридельмайер, не так ли?

– Конечно. Моя соседка сказала, что он присутствовал на каждой примерке.

– Ну вы только посмотрите…

Пауль энергично нажал на ручку двери и вошел в приемную. В комнате секретарш разговоры смолкли, и вместо них раздался шум пишущих машинок. Невероятно – его сотрудники болтают друг с другом вместо того, чтобы работать.

– Доброе утро, дамы.

Обе улыбнулись ему с радостными невинными лицами. Генриетта Хофман поднялась со своего места, чтобы взять его пальто и шляпу, Оттилия Людерс объявила, что почта, как обычно, лежит на столе и что господин фон Клипштайн хочет с ним поговорить.

– Благодарю. Я дам вам знать, когда буду готов.

Хофман уже несла в его кабинет поднос с чашкой кофе и маленькой тарелкой домашнего печенья – предположительно оставшегося с Рождества. Все было в порядке, в сущности, у него не было причин жаловаться.

Почему бы госпоже Людерс и госпоже Хофман не поговорить об ателье мод Мари? Он, конечно, знал, что Мари очень успешна и уже имеет длинный список клиентов. Он был ею доволен, все это подтверждало его прогнозы. Пауль гордился своей женой. В самом деле гордился. Однако до сих пор он не знал, что на примерках присутствуют и господа. Это показалось ему, мягко говоря, необычным. Вероятно, тот случай было исключением, и не стоило затрагивать эту тему с Мари.

Пауль сел за стол, пролистал стопку почты, вытащил самые важные письма, воспользовавшись для этого специальным ножом из зеленого нефрита. Прежде чем перейти к первому письму – сообщению из городской налоговой службы, он сделал глоток кофе и откусил кусочек печенья с корицей. Глотать было трудно, видимо, горло воспалилось. Но бисквит на вкус оказался совсем неплохим – интересно, сама ли Хофман его испекла? Вкус корицы навеял воспоминания о предыдущем Рождестве.

На самом деле все было как всегда. В этом году он рубил ель вместе с Густавом. Юлиус помогал, а Лео мешался под ногами. К сожалению, мальчик был ужасно неуклюж в таких делах.

Додо, в свою очередь, вместе с Герти собирала ветки, которыми позже украшали комнаты. Малышка Герти была довольно смышленой, поэтому хорошо, что ее взяли на работу. Чего, к сожалению, нельзя было сказать о Серафине фон Доберн. Ей пришлось нелегко: дети были упрямы, не слушались ее распоряжений и использовали любую возможность, чтобы обмануть гувернантку. Дело осложнялось тем, что Серафина была близкой подругой Лизы, и поэтому с ней нельзя было обращаться как с обычной служанкой. Он несколько раз говорил об этом с Мари, но они не пришли к какому-то решению. Наоборот, это привело к ненужным спорам, потому что Мари считала, что Серафину нужно как можно скорее уволить.

– Эта женщина холодна как лед. И она терпеть не может детей. Я ни за что не хочу, чтобы она больше мучила Додо и Лео!

Она не хотела понимать, что расстраивает маму и наносит вред ее хрупкому здоровью. Его огорчало, что жена может быть такой бесчувственной. Несколько раз знакомые говорили с ним о болезненном виде мамы, госпожа Манцингер даже предложила отвезти дорогую Алисию в Бад-Вильдунген на лечение. На что мама, естественно, ответила отказом:

– На курорт? Но, Пауль, я ведь не могу просто уехать на несколько недель. Кто будет заботиться о домашнем хозяйстве? О детях? Нет-нет – мое место здесь. Даже если это не всегда дается мне легко!

Пауль честно пытался примирить дам на Рождество, уговаривал маму, относился с радушием к Серафине и проявлял особую нежность к Мари. Он лепил с детьми снеговиков в парке и разрешал им лазить по старым деревьям. При этом он заметил, что его дочь Додо была гораздо более ловкой и, главное, бесстрашной, чем ее брат. Лео мало интересовало лазанье по деревьям, и он незаметно вернулся в дом, где снова играл на фортепиано. Ему было непонятно, как Мари могла считать эту чрезмерную страсть к музыке безвредной.

– Но Пауль, ему всего семь лет. К тому же умение хорошо играть на фортепиано никогда никому не повредит.

Пауль сделал еще один глоток кофе, поморщился из-за боли в горле и решительно принялся за просмотр входящей почты. Два заказа, один существенный, другой – мелкая рыбешка. Запросы на образцы тканей, предложения по хлопку-сырцу. Чертовски дорого – когда же они наконец снизят цены? Он все равно заказывал, клиентов надо было обеспечивать, даже если прибыль пока была совсем небольшой; бывали случаи, когда он даже не покрывал расходы. Но производство нельзя было останавливать, рабочие и служащие должны получать зарплату; с Божьей помощью дела скоро наладятся.

Он решил взять еще одно печенье с корицей и допил остывший за это время кофе. Рождество. Нет, все было не так, как всегда. Несмотря на все его усилия, ему не удалось ослабить напряженность в семье, из-за чего праздник был не таким веселым. В канун Рождества им не хватало Китти, которая праздновала его с Гертрудой и Тилли в своем доме на Фрауенторштрассе. Само Рождество они встретили вместе на вилле, но из-за постоянных колких замечаний со стороны Китти и там не было настоящей радости.

Хуже того, в тот вечер он поссорился с Мари – почему, уже даже и не помнил. Единственное, что можно было сказать с уверенностью, так это то, что повод был нелепый, и в результате он сказал то, что лучше было бы оставить при себе. Вполне понятно, что Мари уставала по вечерам, она ведь много работала. Нет, он не был мужем, который винил в этом свою жену, он все понимал, умел держать себя в руках. И все же его разочарование вылилось в тот вечер, он утверждал, что она любит его меньше, чем прежде, что она отстраняется от него, отвергает его нежные ухаживания. Это очень расстроило Мари, она предложила ему закрыть ателье, что, конечно, было бы большой глупостью. И тогда – что еще хуже – ему пришлось сказать то, о чем он думал уже много лет и что было более чем неуместно в данной ситуации:

– Меня давно удивляет, почему у нас больше нет детей, Мари.

– Я не могу тебе ответить на этот вопрос.

– Может быть, стоит как-нибудь пойти к доктору?

– Мне?

– Кому же еще?

И тогда его милая, нежная жена фактически обвинила его в том, что он явно слеп на один глаз.

– Причина может быть в тебе!

Он ничего не ответил, а просто отвернулся, натянул одеяло до плеч и выключил лампу на тумбочке. Мари сделала то же самое. Они лежали неподвижно, вжавшись в подушки, едва осмеливаясь дышать. Каждый надеялся, что другой скажет хоть несколько слов, чтобы смягчить это ужасное напряжение. Но ничего не происходило. Ни слова, ни даже осторожного прикосновения руки, обозначающего желание помириться. Только ранним утром, когда он почувствовал рядом с собой спящую жену, его желание было настолько велико, что он разбудил ее нежным поцелуем. Примирение было чудесным, и после него они пообещали друг другу никогда больше не затевать таких глупых и ненужных ссор.

Теперь уже невозможно было отрицать боль в горле, а также неприятное ощущение в бронхах. Что-то там назревало, черт возьми.

Пауль бегло просмотрел остальную почту, а затем вызвал госпожу Хофман:

– Передайте господину фон Клипштайну, что я готов сейчас с ним встретиться. – Он мог бы просто подойти, как обычно и поступал, но сегодня ему почему-то не хотелось этого делать. – И принесите мне еще кофе, пожалуйста. Кстати, печенье с корицей превосходно.

Она покраснела от похвалы и объяснила, что рецепт получила от хорошей знакомой, госпожи фон Опперман.

– Она восторженная клиентка вашей жены.

Пауль уже знал это, но все равно дружелюбно улыбнулся, чтобы она не подумала, что он завидует успеху своей жены. Только бы они оставили его в покое с этими сплетнями.

Эрнст фон Клипштайн, как всегда, был безупречно одет: серый костюм, жилетка в тон, он даже менял обувь в холодное время года, потому что не любил носить зимние ботинки в бюро. Он прекрасно ладил с обеими секретаршами, что, несомненно, объяснялось тем, что он вызывал в них материнские чувства. Несколько лет назад, во время войны, Эрнста привезли в лазарет на виллу с несколькими осколками в животе, и он еле выжил, шрамы до сих пор доставляли ему беспокойство.