Непокорная фрау Мельцер - Якобс Анне. Страница 36

– Почему вы терпите это, Элизабет?

– Что же мне, по-вашему, следует сделать?

Он глубоко вздохнул и объяснил, что не его дело давать ей советы. Все ее попытки получить утешение от Себастьяна, в том числе и физическим путем, потерпели неудачу. Хотя она была абсолютно уверена, что Себастьян Винклер желал ее как безумный, он все же смог сдержать себя. Даже ее появление поздно вечером в неглиже не побудило этого целомудренного Иосифа к действию.

Чего он хотел добиться? Чтобы она развелась? Чтобы она стала его женой? И на что бы они тогда жили? На его мизерную зарплату учителя – если он вообще получит место. О, когда-то у нее были далеко идущие планы, еще при жизни папы. Она хотела стать учительницей, учить деревенских детей и вести скромную жизнь, полную лишений. Но теперь у нее больше не было таких устремлений. Здесь, в имении, она была хозяйкой, и ей это нравилось. А Клаус фон Хагеман был отличным управляющим. Ей не хватало только Себастьяна. Его любви. Не только в словах и взглядах. Она хотела чувствовать его. Всем телом. И была уверена, что он тоже этого хочет.

Элизабет задумчиво посмотрела на письмо и решила, что в нем есть некоторые нестыковки. Почему, например, Мари сама не купила картины матери? Она ведь должна была хорошо зарабатывать в своем ателье. Но без согласия мужа она не могла совершать крупные траты. Она не могла распоряжаться заработанными деньгами по своему усмотрению – ей нужно было спрашивать мужа. Вот в чем дело. Пауль отказался покупать картины? Это было вполне возможно. Мама делала лишь несколько намеков в своих письмах, но, похоже, между ее братом Паулем и его женой Мари возникли какие-то разногласия. Особенно с тех пор, как Мари открыла ателье.

Элизабет вынуждена была признаться себе, что ее это не особенно печалит. Напротив. Ей даже было приятно. Почему только она должна страдать от несчастной любви? Нет, даже Пауль и Мари, счастье которых она до сих пор считала идеальным, не были застрахованы от судьбы. В конце концов, в мире есть справедливость.

Ее настроение улучшилось. Может быть, ей следует проявить больше настойчивости, и в конце концов, она достигнет своей цели. Был полдень, и на улице стоял прекрасный майский день. Фруктовые деревья были усыпаны белыми и розовыми цветами, леса полны молодой зелени, а посевы уже пошли в рост. Не только на лугах – повсюду трава уже была до пояса, и не позднее начала июня начнется заготовка первого сена.

Тетя Эльвира вместе с Риккардой фон Хагеман отправилась за покупками в Гросс-Юстин. Они собирались навестить Элеонору Шмальцлер, которая жила с семьей своего брата, и вернутся только вечером. Вооружившись газетой, Кристиан фон Хагеман отправился в сад, где, скорее всего, заснул в шезлонге. Почему бы ей сейчас не заскочить в библиотеку и не уговорить Себастьяна немного прогуляться? Вдоль ручья до опушки леса, затем по луговой тропинке мимо старой хижины – где они могли бы немного отдохнуть, посидеть на скамейке на солнышке – и, наконец, по дороге обратно в усадьбу. Трава была очень высокой, и если им придет в голову идея присесть где-нибудь или даже лечь в траву, никто их не заметит.

– Прогуляться? – спросил он, оторвавшись от своей книги.

Она ошибалась, или он действительно смотрели на нее с упреком? Она была не уверена.

– Прекрасная погода… Вам не следует всегда сидеть здесь, среди книг, Себастьян.

Он выглядел бледным. Как будто похудел? Или ей так показалось, потому что он так странно на нее смотрел.

– Вы правы, Элизабет, я действительно не должен постоянно сидеть за книгами.

Он говорил еще медленнее, чем обычно. У нее возникло ощущение, что теперь она должна взяться за дело более энергично. Казалось, он снова в мрачном настроении, которое в последнее время посещает его все чаще.

– Наденьте прочные ботинки, тропинка вдоль леса еще немного сырая. Я буду ждать вас у ворот усадьбы. – Она улыбнулась ему и уже была у двери, когда он позвал ее по имени.

– Элизабет! Подождите… пожалуйста.

Она повернулась к нему с тревожным предчувствием. Себастьян встал и стал разглаживать свой пиджак. Он выглядел так, словно собирался произнести важную речь.

– Что… что случилось?

– Я принял решение уйти с этой должности.

Она не могла поверить в то, что услышала. Просто стояла и смотрела ему в лицо. Ждала объяснений. Но он молчал.

– Это… очень неожиданно. – Все, что она могла сейчас сказать.

Понимание того, что он уйдет, пришло не сразу. Она потеряла его. Себастьян Винклер не был мужчиной, с которым можно долго продолжать игру. Он хотел владеть ею полностью или не хотел вовсе.

– Мне нелегко далось это решение, – продолжал он. – Я прошу вас дать мне неделю. Я еще должен закончить работу и, кроме того, жду вестей из Нюрнберга, где думаю остановиться у родственников. – Теперь, когда Себастьян объявил о своем решении, ему, казалось, стало намного легче, он даже стал более разговорчивым. – Я больше не могу смотреть в зеркало, Элизабет. Тот, кто смотрит на меня, больше не я, кто-то другой. Это зависимый, лживый лицемер. Человек, потерявший всякое уважение к себе. Как я могу надеяться, что в таком состоянии вы будете меня уважать? О, нет – это решение не только спасет мою жизнь, но и мою любовь.

Что он там бормотал? Элизабет стояла, прислонившись к дверной раме, и у нее было ощущение, что она смотрит в черную бездну. Пустота. Одиночество. Только сейчас она поняла, что его присутствие здесь, в усадьбе Мейдорн, было ее жизненной силой. То трепетное волнение, когда она шла к нему в библиотеку. Мысль ночью, что он сейчас тоже лежит без сна и желает ее. Думает о ней. Многочисленные разговоры, взгляды, осторожные прикосновения… Однажды, всего один раз, он обнял ее и поцеловал. Это было на Рождество. А теперь он уезжает. На следующей неделе она будет стоять здесь, в этой комнате, и смотреть на пустой стул. На голый стол, на котором скапливается пыль.

Она взяла себя в руки. Если он хотел, чтобы она умоляла его остаться, то он ошибался. У нее тоже есть самоуважение.

– Что же… – Она закашлялась. – Если вы твердо решили, то я не могу вас удерживать. Даже если я… – Она запнулась, потому что он теперь настойчиво смотрел на нее. Неужели он надеялся на признание в любви? Именно тогда, когда собирался уйти? Не был ли его уход равносилен шантажу? – Хотя мне очень жаль терять вас.

На мгновение они замолчали. Невысказанное висело в воздухе, оба чувствовали это, оба жаждали искупительных слов, но ничего не произошло.

– Мне тоже жаль, – тихо произнес он. – Но моя работа здесь давно закончена. И я не желаю получать незаслуженные деньги.

Она кивнула. Конечно, он был прав. По сути, ему здесь делать было нечего.

– Школьники будут скучать по вам.

– Да, мне будет не хватать детей…

Понятно, с горечью подумала она. Он скорбит по сопливым детишкам, которых был вправе дополнительно обучать. Прощание со мной, похоже, волнует его меньше. Приятно слышать. Значит, и мне не нужно горевать по нему… Это была чистая самозащита, она все понимала. Конечно, она будет сильно тосковать и горевать.

– Тогда… тогда я не буду вас больше беспокоить. Вы ведь сказали, что хотите закончить какую-то работу. – Он махнул рукой, как будто это теперь совсем неважно, но она не обратила на это внимания. – Я займусь сегодня вечером вашим расчетным листком. – Она закрыла за собой дверь и на мгновение прислонилась к ней спиной. Нужно оставаться сильной. Нельзя бежать назад и говорить ему, что не может жить без него. Нужно медленно, твердыми шагами спуститься по лестнице и некоторое время посидеть в гостиной внизу, чтобы преодолеть первый шок.

Спускаясь по ступенькам, она знала, что он прислушивается к ее шагам. Когда она добралась до конца коридора, ее ноги дрожали. Чашка кофе, подумала она. Сейчас мне действительно нужно взбодриться.

Она открыла дверь кухни и обнаружила, что ни кухарки, ни горничных не видно. Конечно, не успела Риккарда фон Хагеман выйти из дома, как на столе уже плясали мыши. Наверное, девушки встречались с польскими сезонными рабочими в сарае. Не могли даже дождаться, когда заготовят сено.