Непокорная фрау Мельцер - Якобс Анне. Страница 40

Китти высадила детей у входной двери и загнала машину в гараж, который был перестроен из садового домика. Когда она заглушила двигатель, то услышала звуки фортепиано – значит, госпожа Гинзберг уже была там. Лео нетерпеливо ждал у двери, Додо исчезла где-то в саду с Хенни. Если, конечно, можно было назвать садом эту буйную зелень, окружавшую их дом летом.

– Повнимательнее, Лео, – предупредила она, открывая дверь. – В коридоре лежат картины, не наткнись на них.

– Да, да.

Его было не остановить. Он чуть не сбил с ног своего друга.

Какая картина: высокий блондин Лео и худощавый Вальтер с черными кудрями, который всегда выглядел таким серьезным. Глаза Китти увлажнились от умиления, когда она увидела, как мальчики ладят друг с другом. Они перешли в гостиную, уселись на диване и открыли нотные тетради. Указывали пальцами на ноты. Смеялись. Сердились. Спорили и снова соглашались. И у обоих светились от счастья лица.

– Можно мне пойти туда? – спросил Лео.

Это звучало так, как будто от этого зависела его жизнь. Китти с улыбкой кивнула, и мальчик побежал в соседнюю комнату, где стояло фортепиано. Вальтер медленно шел следом и тоже исчез в музыкальной комнате. Китти услышала тихий, спокойный голос госпожи Гинзберг. Потом кто-то заиграл прелюдию Баха. Равномерно и с сильной атакой. Можно было следить за каждой партией, слышать каждую линию, каждую ноту. Когда мальчик успел это отрепетировать? Дома ему разрешалось сидеть за фортепиано не более получаса в день.

– Здесь звук намного громче, чем дома.

Неудивительно. Мама попросила настройщика приглушить звуки. Из-за ее головных болей. О, бедная мама. Когда Пауль, Лиза и она сама были еще детьми, у мамы были более крепкие нервы.

– Спускайтесь вниз! Хенни! Додо! Через пять минут вы должны быть здесь, на кухне. Иначе мы съедим торт без вас!

Это была Гертруда. Китти подбежала к окну и обнаружила свою дочь на крыше садового домика. Рядом с ней Додо балансировала на водосточном желобе, она пыталась перелезть по длинной ветке на соседний дуб.

– Всякий раз, когда Додо здесь, начинается черт знает что! – ворчала Гертруда. – Хенни такая хорошая девочка, когда я остаюсь с ней одна.

– Конечно, она просто овечка, – с иронией в голосе подтвердила Китти.

Гертруда, уперев руки в бока, наблюдала через открытое окно за двумя девочками. Судя по пятнам на фартуке, их ждал вишневый торт со сливками и шоколадной стружкой. При жизни мужа Гертруда вела большое хозяйство, и как это было принято, готовкой занимался повар. Но теперь, когда они больше не могли позволить себе нанять прислугу, она открыла для себя страсть к кулинарии и выпечке. Правда, удачно получалось не всегда.

– Что у вас за вид! – возмущалась она, когда девочки со вспотевшими лицами и распущенными волосами стояли в прихожей. – Как такое возможно, что в этой семье девчонки лезут на деревья, а мальчики спокойно сидят в комнате? Дева Мария, так же было с моей Тилли и бедным Альфонсом.

Китти ничего не ответила. Она отправила девочек в ванную комнату и приказала им вымыть руки, колени, лицо, а потом причесать волосы.

– Ты слышишь, Хенни? – гордо произнесла Додо. – Это мой брат Лео играет на фортепиано. Он хочет однажды стать пианистом!

Хенни включила кран и подставила под него руки, так чтобы брызги аккуратно разлетелись по кафелю ванной.

– Я так же могу очень хорошо играть на фортепиано. – Она презрительно сморщила нос. – Госпожа Гинзберг сказала, что у меня есть талант.

Додо отодвинула младшую в сторону, чтобы подойти к крану, и намылила свои руки.

– Талант – ха! Лео – гений. Это совсем другое, чем просто талант.

– Что такое гений?

Додо тоже этого не знала. Это было что-то очень большое, недостижимое.

– Что-то вроде императора.

Китти раздала полотенца, велела им осторожно ходить в прихожей, потому что там вдоль стен стояли упакованные картины. Затем она поднялась по лестнице в свою маленькую студию, чтобы еще немного поработать. Она наметила себе серию пейзажей – ничего особенного: хрупкие ветви деревьев, цветы, яркие краски, игра солнечного света. Гуляющие пары, маленькие истории, которые можно было увидеть при внимательном рассмотрении. Картины хорошо продавались, люди тосковали по идиллии и безмятежности. Китти была не против рисовать такие картины, но и восторга не испытывала. Она должна была заниматься этим, чтобы зарабатывать деньги. В конце концов, ей нужно было не только обеспечивать Хенни, но Гертруда и Тилли тоже жили на то, что зарабатывала Китти. И она гордилась этим.

Звуки фортепиано мешались с голосами девочек, возгласами Гертруды и журчанием крана в ванной. Китти чувствовала себя спокойно среди этого шума, она выдавила краску из тюбика на палитру, внимательно осмотрела начатую картину и смешала нужный оттенок. Несколько мазков – и она отступила назад, чтобы критически оценить эффект.

Внезапно ей снова в голову пришли слова Гертруды: «С моей Тилли и бедным Альфонсом». Как странно – она так часто думала о нем в последнее время. Возможно, это было связано с тем, что она уже давно перестала верить обещаниям Жерара. Даже другие молодые люди, которых она встречала по разным поводам и которые волочились за ней с дурными или даже благородными намерениями, больше ничего для нее не значили. Она время от времени ходила на выставки, посещала оперу, встречалась с друзьями в доме госпожи директрисы Визлер или у других поклонников искусства, но ей становилось все скучнее. Не было никого, кто мог бы тронуть ее сердце, как когда-то Альфонс. А ведь их женитьба была вынужденным решением. Любезный, немного неловкий молодой человек, который женился на ней, несмотря на скандал – ведь она сбежала в Париж с Жераром! Этот странный юноша, хитроумный банкир, жесткий бизнесмен и в то же время такой застенчивый и влюбленный муж. Как неуклюже он вел себя в свадебную ночь – она тогда чуть было не рассмеялась. Но потом Альфонс сказал такие замечательные вещи. Что он был влюблен в нее столько лет, что не может поверить своему счастью теперь называть ее своей женой. Что он так взволнован и поэтому ведет себя ужасно глупо…

Она глубоко вздохнула. Нет, в этой жизни она определенно никогда больше не встретит человека, который любил бы ее так глубоко и искренне. А как он радовался своей маленькой дочери! Он был просто без ума от счастья. Почему судьба так жестока? Альфонс с самого начала осуждал эту войну. Но кого это волновало? Он должен был идти на войну, как и все остальные, и она даже не знала, как и где он погиб. Возможно, так было лучше. Самое печальное, что Хенни совсем не помнила своего отца.

– Китти! – позвала Гертруда снизу. – Перерыв на кофе с тортом. Спускайся, мы ждем.

– Одну минуту.

Всегда одно и то же. Не успеешь смешать краски, как кто-то мешает работе. Нет, конечно, хорошо, когда дом полон людей. Но они должны, черт возьми, позволить ей спокойно рисовать. В любом случае в комнате с фортепиано все еще звучала музыка.

Она нанесла несколько мазков на картину, прорисовала контуры тонкой кистью, отошла назад и осталась недовольна. Она думала о картинах, которые стояли упакованными повсюду в ее доме. О картинах Луизы Хофгартнер. Жерар добросовестно отправил их после того, как получил деньги. В первом порыве она развесила в доме все двадцать картин и десять рисунков сангиной. Вся гостиная была заполнена, как и музыкальная комната, прихожая, зимний сад. На стенах не осталось ни одного свободного места.

Несколько вечеров и два воскресенья она провела с Мари в компании этих картин, они рассматривали их, погружались в них, рассуждали о том, зачем и какая подоплека была при их создании. Ее дорогая Мари была совершенно расстроена, она плакала, потому что верила, что у ее матери были задатки великой художницы. Действительно, бедная Мари была совершенно потрясена этими картинами, и если честно, то Китти тоже. Однако она не могла больше трех недель выдержать в своем доме этого мощного превосходства Луизы Хофгартнер, сняла картины и снова упаковала их.