Гамсун. Мистерия жизни - Будур Наталья. Страница 23

Сам того не зная, он следует за Зигмундом Фрейдом [67] , призывая понять происходящие в душе человека процессы, динамику его души, влечения, подавленные желания и представления, душевные конфликты – бессознательную духовную жизнь, которая должна быть главным объектом писателя.

Для литературы нового типа не годились тона и полутона реализма. Здесь были нужны новые средства: автор должен был описывать не только свет человеческого разума, но и тьму его подсознания.

Кроме того, когда иррациональное – антипод рационального – оказывается в центре внимания автора, из художественного произведения исключаются всякая тенденциозность и возможность моральной оценки. Искусство, по мнению Гамсуна, призвано быть «благородным», изображать «аристократов духа», утонченные, избранные натуры, к которым он причисляет и себя в силу своей особой нервной организации и художественного таланта.

Ниспровергающий пафос Гамсуна уравновешивался его высокой оценкой норвежской литературы в целом, «которая по праву пользуется известностью во всем мире». Однако эта литература годна лишь для «крестьянского населения» с его «мещанскими устремлениями». Поэтому «четверка великих» и пишет на потребу дня о «банкротстве фирм и мошенничестве, о судьбах влюбленной парочки и узкоколейки, о внутренних делах паствы прихода Святого Петра... об американских врачах-гинекологах и ошибках в норвежском переводе Библии».

Гамсун утверждает право писателя на изображение противоречивых, непоследовательных, «современных людей», переживающих кризисы и крушение надежд от колыбели до могилы, находящихся в нервном возбуждении, в душевной дисгармонии, в смутной, неопределенной тоске. Писатель имеет право писать обо всем субъективно. Новый герой и новый писатель-психолог должны, по мнению Гамсуна, обновить литературу, расширить рамки психологизма прежней, реалистической литературы, исследовавшей типические характеры в типических обстоятельствах в соответствии с наукой.

Лекции Гамсуна, по его приезде в столицу, вызвали такое внимание публики, что на них пришли многие известные деятели культуры: Эдвард и Нина Григ [68] , Фритьоф Нансен и даже Хенрик Ибсен, на которого (из норвежских писателей) молодой коллега нападал больше всего.

О предстоящих чтениях ходило много слухов. Говорили о словесной казни великих писателей, о надвигающемся скандале, поэтому нет ничего удивительного, что послушать Гамсуна собралось столько народа.

Скандал действительно грянул: молодой революционер камня на камне не оставил от классиков реалистической литературы.

Особую «пикантность» происходящему придавало присутствие на лекциях Ибсена, который был единственным из «четверки», пришедшим на выступление Гамсуна.

У нас есть воспоминания свидетелей и участников той знаменательной встречи. Особенно интересны воспоминания Хильдур Андерсен, последней музы Ибсена, талантливой пианистки.

Она вспоминала, как 7 октября вместе с Ибсеном сидела в первом ряду среди публики на первой в Кристиании лекции молодого Кнута Гамсуна. Гамсун был явно встревожен, обнаружив, что Ибсен принял приглашение и пришел на его лекцию. А пронзительный взгляд Ибсена, «неприкосновенной святыни» норвежской литературы, еще более усилил остроту нападок автора и одновременно увеличил его нервозность.

По словам Хильдур, Ибсен сказал ей через несколько дней: «Надеюсь, ты помнишь, что сегодня вечером мы идем на вторую лекцию господина Гамсуна?»

«Не хочешь ли ты сказать, – удивилась она, – что собираешься вновь отправиться слушать этого бесстыжего молодого господина?»

На что Ибсен ответил: «Должен же я поучиться, как мне следует писать свои вещи».

Своими лекциями, как мы уже говорили, Гамсун во что бы то ни стало пытался устранить старую литературу и заменить ее новой. А потому «четверку великих» надо было просто смести в сторону, убрать ее прочь с дороги!

Тем не менее литературоведы неоднократно с удивлением писали, насколько слеп был лектор в своем отрицании Ибсена, как не смог он разглядеть, что великий драматург уже давно встал на тот путь, за который ратовал сам Гамсун.

Самое интересное, что разглядеть своего преемника смог как раз Ибсен, который, справедливости ради стоит отметить, обладал не менее сложным и «упертым характером», чем Гамсун.

Зимой того же (1891/1892) года Ибсен начинает работу над пьесой, которая безоговорочно признана автобиографической, – «Строитель Сольнес». Сам автор и не отрицал, что строитель – он сам.

Совесть строителя нечиста: в прошлом он не был неподкупным и часто предавал собственные же принципы, да и перед будущим он в долгу, ибо часто давал надежды молодым и так же часто их не оправдывал [69] .

Суть «Строителя Сольнеса» – ответственность таланта. Поэтому главному герою противостоит еще один персонаж – молодой художник Брунвик, новый строитель, которому не дает пробиться Сольнес, но которого он оценивает по достоинству как талантливого человека. В образе Брунвика нетрудно узнать молодого Кнута Гамсуна.

Так что Ибсен прекрасно знал цену Гамсуну и понимал, что тот просто вынужден был выступить со своими революционными чтениями, чтобы расчистить себе дорогу [70] . Однако речи молодого коллеги его тем не менее сильно ранили.

Герман Банг [71] вспоминал, что как-то Ибсен присутствовал и на его лекции о «Гедде Габлер», в которой было указано на ряд неточностей в пьесе.

«Когда на следующий день, – пишет Банг, – я встретил Мастера на улице, он остановил меня и с какой-то мягкой иронией сказал:

– Вы были, по крайней мере, добры ко мне. (Он намекал на лекции Кнута Гамсуна, который скальпировал всю норвежскую литературу и предъявил публике отрезанную голову Хенрика Ибсена на золотом блюде своего красноречия.)» [72] .

Надо сказать, что к критике весьма восприимчив был и сам Гамсун. Когда его три лекции, прочтенные в столице, вызвали резкое неприятие и многие журналисты разразились гневными статьями по поводу дерзости молодого писателя, Гамсун был очень уязвлен. Особенно же его задела резкая рецензия в «Верденс ганг», написанная редактором Томмесеном, которого он ценил и которого не смог простить: исследователи полагают, что именно Томмесен стал прототипом главного героя в созданном через несколько лет романе «Редактор Люнге».

Несмотря на нападки прессы, Гамсун продолжает турне с лекциями по Норвегии, а когда выдается время, работает над «Мистериями». По его замыслу, это должен быть роман, «подобного которому еще не было». Он хотел продолжить начатую в Кристиании революцию на Парнасе и совершить переворот в национальной литературе. «Я обязан написать этот роман хотя бы для четверки доморощенных пророков, – пишет он Скраму. – Меня переполняет материал, и я чувствую себя сильным, как лев».

«Мистерии» выходят в Копенгагене осенью 1892 года.

* * *

В «Мистериях», как и в «Голоде», писатель ставил перед собой задачу «исследовать иррациональную душевную жизнь современного человека». Поэтому нет ничего удивительного в том, что сын Гамсуна, Туре, назвал этот роман «самой странной, самой страстной и самой живописной из всех книг Гамсуна – неповторимым калейдоскопом необъяснимых сплетений, загадочным тропическим лесом».

Художественная архитектоника «Мистерий», самый принцип изображения жизненной ситуации, положенный в основу повествования, был отмечен новизной и оригинальностью.

Вся поэтика романа, система отношений его героев зиждутся на недосказанности, недоговоренности. Гамсун набрасывает на все происходящее покров тайны. Действие в его романе – драматичное, напряженное, строящееся на крайне острых психологических конфликтах и столкновениях – затянуто пеленой загадочности, неразгаданности. Истинные первопричины поступков действующих лиц, и в особенности главного героя романа Нагеля (он же Симонсен), скрыты под поверхностью событий.