Гамсун. Мистерия жизни - Будур Наталья. Страница 3

Для Педерсенов и Гармутреетов это разорение было не просто тяжелым ударом, а настоящей трагедией, ведь усадьба в Боге принадлежала семье на протяжении нескольких веков, да и сам род Торы был одним из самых старейших и почтеннейших в долине Гюбдрансдален, корни его уходили на глубину девяти веков. Но делать было нечего – и семья приняла решение переехать из одного из красивейших уголков Норвегии на север, к старшему брату Торы Хансу, который еще до замужества сестры смог там «закрепиться».

Ханс Ульсен Гармутреет, который сыграл заметную и, вероятно, роковую роль в жизни Кнута, родился в 1827 году. Он был очень трудолюбивым и целеустремленным, в отличие от своего брата Велтрейна [4] , который предпочитал веселиться, рассказывать разные невероятные истории и был не прочь пропустить рюмочку-другую. После переезда на север – в Нурланн – Ханс весьма успешно вел дела в Хамарёй на пасторском хуторе Престейде, держал лавку, покупая и продавая разные товары, был почтмейстером и занимался районной библиотекой – закупал книги и выдавал их на руки. Дела его шли так хорошо, что вскоре после переезда ему удалось прикупить собственный хутор – Гамсунд. Но работать в усадьбе было некому – и Ханс решил пригласить в качестве бесплатных работников своих родственников.

Прежде чем решиться на ответственный шаг, Педер съездил, посмотрел на дом – и семья перебралась туда в полном составе.

Сначала жизнь на новом месте, если не для взрослых, то для малышей, была похожа на сказку. В очерке из раннего детства «Среди животных» Гамсун описывает настоящий рай для детей на лоне природы. Однажды Кнут с братом повстречали в лесу олененка, который сам пошел за ними в усадьбу и остался там жить. Но идиллическая жизнь в усадьбе была наполнена не только играми и развлечениями. Дети заботились о домашних животных, как это положено в крестьянских хозяйствах, – и именно на них лежала обязанность избавляться от старых и больных любимцев, дабы не длить их мучений. Почти не меняя тона, все в том же очерке Гамсун рассказывает, как мать попросила его избавиться от старой и больной кошки – и он повесил ее. Что ж, такова была жизнь на хуторе, и смерть составляла ее неотъемлемую часть...

Ощущение счастья в детстве было во многом связано у Гамсуна с Велтрейном, его любимым дядей, который переехал на север вместе с отцом и семьей сестры. Своих же собственных детей и жену он оставил в Гюдбрансдалене.

Два дяди – два мира.

Один – Велтрейн – весельчак и балагур, бродяга и чудесный рассказчик, мечтатель и пьяница, разбудил в душе Кнута жажду творчества. Сам Гамсун вспоминал, что в счастливые минуты узнавал в себе Велтрейна, слышал, как произносит его словечки, а став писателем, совершил то, к чему дядя так и не смог приблизиться.

Другой – Ханс Ульсен – угрюмый и больной, расчетливый и раздражительный. Он был замкнут и подозрителен даже с теми, кто желал ему добра.

Исследователи творчества Гамсуна не раз указывали на то, что все радостные страницы его книг так или иначе связаны с Велтрейном, а все мрачные и трагичные – с Хансом Ульсеном. Сам же писатель признавался, что причиной «неврастении», мучившей его всю жизнь, стали тяжелые годы, проведенные у дяди.

Ханс Ульсен страдал paralysis agitans. Ему было трудно двигаться, у него дрожали руки, и большую часть времени он был вынужден проводить в заточении у себя дома. Естественно, что приключившаяся с ним беда не способствовала улучшению характера. Но мириться с бессилием и невозможностью заниматься делами Ханс не собирался – и довольно быстро придумал выход из, казалось бы, безвыходного положения. Поскольку родичи были ему должны, он решил долг «обменять» на их сына Кнута, который к тому времени уже научился читать и писать. Тора не раз с радостью рассказывала брату, что мальчик – самый смышленый из младших детей, да и пишет он быстро, и еще у него такой красивый почерк... Все это очень устраивало Ханса. А потому, придя к родственникам в гости, он буквально потребовал отдать ему на время Кнута – чтобы мальчик стал выполнять кое-какие его поручения, пас скот, писал деловые письма и читал вслух по вечерам.

Тора плакала и молила брата не отнимать у нее ребенка, а Педер обещал отдать долг. Вот только отдавать его было нечем – всё, что было у семьи Педерсенов, принадлежало Хансу, и все прекрасно это понимали. И в конце концов после долгих раздумий в полном отчаянии родители приняли решение отправить Кнута к дяде – как они говорили, «на пробу». Однако задержаться в доме Ханса мальчику пришлось на пять лет.

* * *

Гамсуну действительно было нелегко. Он перебрался в дом дяди, когда тому исполнилось всего сорок два года, но болезнь превратила его в дряхлого полупарализованного старика. Эгоистичному и жесткому, ему даже в голову не приходило, что в дом пришел не взрослый человек, а маленький девятилетний мальчик, которому не по силам работать с утра до вечера. Ханс и помыслить не мог, что ребенок хочет играть, что для него это, собственно, и есть главная форма работы и познания жизни. О таких глупостях мальчик не мог и заикнуться.

Кнут должен был стать опорой больного – в прямом и переносном смысле этого слова. Он должен был не только выполнять работу по дому и различные деловые поручения, разносить письма и газеты, читать и писать то, что требовал дядя, но еще и ухаживать за ним, помогать передвигаться. Быть может, если бы Ханс был с ребенком добр и приветлив, тот и ответил бы ему взаимной любовью, но ничего хорошего, кроме тычков и оплеух, Кнут от дяди не видел.

Когда мальчик делал необходимые записи в книге почтовых расходов и учета корреспонденции, Ханс всегда сидел рядом, зажав в руке линейку – и стоило Кнуту ошибиться, как линейка со свистом опускалась ему на костяшки пальцев, рассекая кожу до крови. Однажды Ханс ударил мальчика своим «педагогическим» инструментом по голове, да с такой силой, что линейка разлетелась на части. И с тех пор перешел на тычки костылем.

Работать приходилось с утра до вечера – и никто никогда не хвалил ребенка, а потому нет ничего удивительного в том, что вскоре Кнут возненавидел своего мучителя. Чувство это было столь сильно, что, даже глубоким стариком, Гамсун постоянно вспоминал, как за все пять лет, проведенных в доме дяди, так ни разу и не лег в постель сытым.

Воспоминания о том ужасном периоде жизни легли в основу его рассказа «Привидение», написанного в 1898 году, – через год после смерти Ханса Ульсена.

«Пасторская усадьба была построена на берегу фьорда в необычайно красивом месте, совсем рядом с домом днем и ночью грохотала Глимма, приливное течение.

...Церковь и погост были расположены неподалеку, на холме. Вокруг деревянной церкви в беспорядке располагались могилы, на плитах которых никто не клал цветов, зато у каменной ограды на тучной кладбищенской земле выросли настоящие заросли малины с крупными сладкими ягодами. Я знал каждую могилу... и часто разговаривал с могильщиком.

...Я часто находил на погосте кости и пряди волос, которые всегда старательно предавал земле, как и учил меня могильщик.

...Но однажды я нашел на кладбище зуб».

Этот зуб принес мальчику много несчастий – за ним пришел хозяин-мертвец и постучал ночью в окно. Кнут страшно испугался, но понял, что зуб надо закопать в кладбищенскую землю. Он так и сделал, но мертвец не успокоился – и приходил вновь и вновь.

Рассказ этот очень важен для понимания не только творчества Гамсуна, но и его внутреннего мира. Издевательства дяди нанесли психике мальчика такой вред, что он не только стал видеть галлюцинации, но и на всю жизнь сохранил удивительную веру в потусторонние силы.

Надо сказать, что Кнут предпринимал не одну попытку освободиться от дяди и его «опеки». Однажды он сбежал от Ханса и его чудом нашли почти замерзшего в поле у соседнего хутора. В другой раз он нанес себе увечье только для того, чтобы попасть домой и побыть хоть немного с родными. Мальчик поранил себе ногу тяжелым топором, когда рубил дрова во дворе. Но сделал он это так, что все выглядело как несчастный случай. Ногу-то он себе покалечил, а вот домой его не отправили. Несколько дней мальчик пролежал в постели в доме мучителя. Его навестила мать, и по ее заплаканным глазам Кнут увидел, что она все поняла – но сделать все равно ничего не могла.