Чудесная свеча - Лагерлеф Сельма Оттилия Ловиса. Страница 5

Все это время Раньеро жил доброхотными даяниями. Большей частью пилигримы, во множестве теперь стремившиеся в Иерусалим, делили с ним свои хлеб.

Несмотря на то, что Раньеро почти все время ехал один, дни его не были длинны и однообразны. Ему все время приходилось наблюдать за пламенем свечи, относительно которого он не мог не беспокоиться. Стоило подуть ветру или упасть дождевой капле — пламя угасло бы.

Во время путешествия по пустынным дорогам, в постоянной .заботе о том, чтобы не дать погибнуть священному огню, ему пришло в голову, что когда-то он уже встречал нечто подобное. Он уже знал прежде человека, охранявшего нечто, столь же ненадежное, как и пламя свеча.

Вначале это представлялось ему смутно, он подумал, что видел это во сне.

Но по мере того, как он ехал в одиночестве по чужой стране, ему все настойчивее казалось, что нечто подобное уже было с ним раньше.

— Как будто всю жизнь свою я ни о чем ином не слышал, — говорил он.

Однажды вечером Раньеро въехал в какой-то город. Смеркалось, и жены стояли в дверях, поджидая мужей. Среди них Раньеро увидел женщину, высокую и стройную, с серьезным взором. Она напомнила ему Франческу дельи Уберти.

В ту же минуту Раньеро стало ясно то, в чем он никак не мог разобраться, о чем недоумевал. Он понял, что для Франчески ее любовь была, наверно, такой же горящей свечой, пламя которой ей хотелось сохранить навечно и за которую она постоянно боялась, что Раньеро потушит ее. Он изумился этой мысли, но все более, более убеждался, что так на самом деле и было. Впервые он стал понимать» почему Франческа ушла от него, и что вернуть ее он сможет не воинскими подвигами.

Путешествие Раньеро было весьма продолжительным. В немалой степени это зависело от того, что он не мог выехать в дурную погоду. Он сидел тогда в караван-сарае и оберегал пламя. Это были тяжелые дни.

Однажды, проезжая по горам Ливана, Раньеро увидел, что собирается гроза. Он ехал среди страшных пропастей и стремнин, высоко и далеко от человеческого жилья. Где-то на гребне одинокого утеса он заметил могилу сарацинского святого. Это было маленькое четырехугольное каменное строение с куполообразной крышей. Лучше было укрыться здесь.

Едва Раньеро вошел в склеп, как разразилась снежная буря, бушевавшая два дня. Настал такой ужасающий холод, что он чуть не замерз.

Раньеро нетрудно было бы набрать топлива для костра: он знал — на склонах горы много сучьев и хвороста. Но он считал пламя, которое вез с собой, святым и не желал зажигать им ничего, кроме свечи перед алтарем Пречистой Девы.

Непогода разыгрывалась все пуще, наконец, загрохотал гром и засияли молнии. Одна из них ударила в гору, прямо перед могилой, и зажгла старое дерево. Раньеро смог тогда развести костер, не пользуясь священным огнем.

Раз, в полуденный час, было очень жарко, и Раньеро лег в кустах отдохнуть. Он крепко спал, а свеча стояла рядом между камнями. Пока Раньеро спал, пошел дождь. Когда Раньеро, наконец, очнулся ото сна, земля вокруг была мокрой, и он не смел взглянуть, на свечу из боязни, что она погасла! — Но свеча тихо горела под дождем, потому что две маленькие птички летали над пламенем. Они держались в воздухе на распростертых, трепещущих крыльях, защищая свечу от дождя. Раньеро мигом снял плащ и развесил его над свечой. Затем он протянул руку за птичками, ему захотелось приласкать их. Они не улетели, он поймал их и погладил.

Раньеро удивился, что птицы не испугались его, а потом подумал: «Они не боятся, потому что знают, у меня одна мысль: защитить то, что нежнее всего».

Раньеро находился уже в окрестностях Никеи. Здесь он встретил западных владетелей, ведших подкрепление крестоносцам в Святую Землю. Среди них был и Роберт Тальефер, странствующий рыцарь и трубадур.

Раньеро ехал в своем ветхом плаще со свечой в руках, и солдаты стали по обыкновению кричать:

— Сумасшедший, сумасшедший!

Роберт остановил их и заговорил с Раньеро.

— Издалека ли ты так едешь? — спросил он.

— Я еду так от самого Иерусалима, — отвечал Раньеро.

— Много раз твоя свеча гасла дорогой?

— Она горит тем самым пламенем, от которого я зажег ее в Иерусалиме, — сказал Раньеро.

Помолчав, Роберт Тальефер сказал:

— Я тоже один из носящих пламя и хочу, чтобы оно горело вечно. Можешь ли ты, довезший свою свечу горящей от самого Иерусалима, сказать мне, что мне делать, чтобы пламя мое никогда не гасло?

Раньеро ответил:

— Господин, это тяжелая работа, хотя и кажется маловажной. Я не посоветовал бы вам брать на себя такое дело. Это крохотное пламя потребует, чтобы вы перестали думать обо всем другом. Оно не позволит вам иметь возлюбленной, если у вас есть к тому охота, из-за него вы не решитесь принять участие в пирушке. У вас не должно быть в мыслях ничего, кроме него, вы не будете иметь никакой другой радости. Но в особенности я не советую вам предпринимать такое путешестве, какое предпринял я, потому что ни единой минуты вы не будете чувствовать себя спокойно. От скольких опасностей ни уберегли бы вы пламя, вы постоянно должны ожидать, что в следующую же минуту счастье изменит вам.

Роберт Тальефер гордо поднял голову и ответил:

— То, что сделал ты для своего пламени, наверное, сумею сделать и я.

Раньеро прибыл в Италию. Однажды он ехал по пустынной дороге среди гор. Вдруг его догнала женщина и попросила позволить ей взять огня от его свечи.

— Очаг в моем доме погас, — сказала она, — дети мои голодают. Дай мне огня, чтобы я могла затопить печку и испечь им хлеба!

Она протянула руку к свече, но Раньеро поднял ее. Он не хотел дозволить, чтобы что-нибудь зажглось от этого огня, кроме свечей перед образом Святой Девы.

Тогда женщина сказала ему:

— Дай огня, пилигрим, жизнь моих детей — это пламя, которое я должна блюсти горящим!

За эти слова Раньеро позволил ей зажечь фитиль в лампе от его огня.

Через некоторое время Раньеро ехал по деревне. Это было высоко в горах, где царил холод. Молодой крестьянин, стоявший у дороги, увидел беднягу в дырявом плаще. Он быстро снял с себя короткий плащ и бросил его проезжавшему. Плащ упал прямо на свечу и потушил ее.

Раньеро вспомнил тогда женщину, которой одолжил огня. Он вернулся к ней и зажег свечу от священного пламени.

Собираясь ехать, он сказал ей:

— Ты говоришь, что пламя, которое ты должна блюсти, — это жизнь твоих детей. Не можешь ли сказать мне, как называется пламя, которое я везу столько времени?

— Где оно было зажжено? — спросила женщина.

— У Гроба Христа, — сказал Раньеро.

— Тогда оно не может называться иначе, как кротостью и любовью к людям, — отвечала женщина.

Раньеро рассмеялся над ответом, находя, что он странный апостол для подобных добродетелей.

Раньеро продвигался между прекрасными синими холмами. Он видел, что близка Флоренция!

Думая, что скоро освободится от свечи, он вспомнил свою палатку в Иерусалиме, которую оставил полной военной добычи, и храбрых своих воинов, оставшихся в Палестине, которые, несомненно, порадуются, что он вернулся к военному ремеслу и снова ведет их к победам и завоеваниям.

И вдруг Раньеро заметил, что не испытывает никакой радости, думая об этом, что мысли его охотнее направляются в иную сторону.

Раньеро впервые понял, что он уже не тот человек, каким был, выезжая из Иерусалима. Путешествие с горящей свечой научило его радоваться всем миролюбивым, разумным и сострадательным людям и гнушаться дикими и воинственными.

Он радовался, думая о людях, мирно работавших в домах, и почувствовал, что охотно вернулся бы в свою старую мастерскую к прекрасным художественным занятиям.

«Поистине, это пламя пересоздало меня, — думал он. — Оно сделало меня другим человеком».