Отдаляющийся берег. Роман-реквием - Адян Левон. Страница 32

Взяв меня под руку и прижавшись щекой к моему плечу, Рена не отводила глаз от восхитительного зрелища.

Море звало нас.

…Повинуясь этому зову, держась за руки, мы спустились к морю. Что произошло в изменчивых, резвых мыслях Рены, в этот момент было неясно. Лучезарно улыбаясь, она быстро сняла обувь и, скользнув пальцами в туфли, надела их на руки, второпях, пересекла трассу и босиком побежала на пляж.

И, пока я, обойдя редкие кустики, бьющие из-под небольших острих камней роднички, дошел до нее, она уже разделась, скинув одежду на песок, в купальнике бросилась в море, рассекая воду, равномерными движениями точённых ног и рук отдалялась от берега.

— Далеко не уходи, Рена, — громко крикнул я, — там акулы.

Однако, среди гула, несущегося из глубины моря, рокота волн, бесконечного крика чаек, вряд ли, она меня могла услышать.

Акулы были и в самом деле. Причем, не одна. несколько… Образовав круг, они то подгружались в воду, на мгновение оставляя за собой небольшие воронки, то появлялись вновь, черные, как смоль, мерцая в ярких лучах солнца.

Роберта все не было, наверное, он ест там ежевику.

Вдалеке, где небо опустилось и слилось с морем и, действительно, не возможно было различить, где кончается море и начинается небо, виднелся белоснежный корабль. С берега не было видно: возможно он не и стоял, а медленно двигался вперед. Также не понятно было, пассажирский ли это корабль с палубами и каютами или рыболовецкое судно, бросившее якорь вдали, в той синеватой дымке, где море сливается с небом.

Рена развернулась, и, как прежде, разрезая руками воду, плыла к берегу.

— Иди, — позвала она издалека. — Ты думаешь, вода холодная? Совершенно нет. Не бойся, иди! — Она улыбалась своей лучезарной, прелестной улыбкой, и это было не только улыбкой, это было обольщением, приглашением. С ревностным восхищением я смотрел на нее, действительно завидуя самому себе в том, что она — моя.

Я быстро разделся и вошел в воду, которая вначале показалась очень холодной, и поплыл навстречу Рене. Когда были уже совсем близко, она протянула мне руку, поймав её пальцы, я притянул Рену к себе, прижал к груди и так, обнявшись мы раскачивались на волнах, сверкающих в лучах солнца.

— Какое блаженство, — с закрытыми от этого самого блаженства глазами, сказала Рена, и, наклонив голову, прильнула лицом к моей щеке. Медовый аромат ее дыхания сводил с ума, глядя на нее и восхищаясь ее очаровательной внешностью, я, улыбаясь, подумал, что прелесть блаженства, видимо, можно почувствовать только с закрытыми глазами.

— Блаженство — это и есть счастье, — наконец, мечтательно произнесла Рена.

— Наверное, — сказал я.

— А ты можешь сказать, где начинается счастье, и где оно кончается?

— Моя сладкая Рена, — опалёнными зноем губами касаясь ее обнаженных плеч, ответил я, внутренне испытывая это восхитительное удовольствие в бескрайнем море. — Для меня счастье начинается с тебя и заканчивается тобой.

Рена с умилением взглянула на меня и сказала ласковым голосом:

— Цавд танем, но неужели ты можешь любить, как я? Ты не можешь любить, как я. Знай, мужчины и женщины любят по-разному. Любовь для мужчины — это часть его жизни, а для женщины любовь — не часть ее жизни, а ее жизнь полностью.

— Поэтому женщину нужно боготворить, тем более, что она не знает себе цену. Ты — мое совершенство, Рен. Ты — мое дыхание, моя душа и вдохновение. Ты достойна только преклонения. Ты слышишь меня?

Рена взволнованно затрепетала в моих объятиях, будто пытаясь проникнуть в меня.

Волны, залитые ярким солнечным светом вокруг нас, то приступали белой пеной, то исчезали и снова появлялись, ослепительно сверкая, на волнующейся поверхности моря.

Чайки неустанно парили над морской гладью, а то опускаясь и садясь на воду, раскачивались на волнах.

— А ты знаешь, что я люблю тебя? — широко раскрывая глаза, обрамленные длинными ресницами, неожиданно спросила Рена, улыбаясь глядя на меня.

Я продолжал ласкать ее, гладить и целовать её гладкие плечи, на которых сверкали хрустальные капельки воды.

— Нет, скажи, ты знаешь, что я люблю тебя?

Я кивнул в знак согласия… да, я знаю, что она меня любит.

— И что я до умопомрачения люблю тебя, и об этом знаешь?

Я снова утвердительно кивнул головой и с улыбкой сказал:

— Любовь всегда совершенна и прекрасна, по-своему, только бы она была в сердце, шла от сердца. Однако то, — продолжил я, — что те слова, которые я произнес тебе в моем кабинете, ты можешь повторить наизусть, я не знал.

Рена, повернувшись, снова затрепетала в моих объятьях.

— Смотри ка, помнит, — засмеялась она, — ишь какой хитрый… а когда ему выгодно, жалуется на память. — Сказала и с нежностью добавила: — Я хочу все время быть с тобой, Лео. Разлука сводит меня с ума. Это так!. Я постоянно хочу видеть тебя, считаю минуты до встречи, и когда ты рядом, когда я с тобой, то забываю обо всем на свете, начинаю верить во всё самое — самое хорошее… И эта, так называемая, жизнь, кажется, в сравнении со счастьем, чем-то мелким и ничтожным, и в душе моей порхают разноцветные бабочки, окутанные этим счастьем…

Я резко повернул ее к себе, с бурной страстью целуя строптивые губы, шею, глаза, снова и снова гладкую шею и пламенные губы… Не мог насытиться.

Потом, держась за руки, мы заплыли далеко, до буйков, дальше которых заплывать строго запрещалось.

Затем, касаясь спинами волнующейся поверхности моря, долго качались на волнах и глубокое темно-синее безбрежное море нежно убаюкивало нас, а высоко над нами простиралось ни менее синее небо с белыми клочьями облаков да чайками, которые постоянно сопровождали нас, то отставая, то снова приближаясь и оглашая пространство своими криками.

Далее Рена, операясь на мои руки, скользила по ослепительным водам.

После мы плыли параллельно, пальцы моей правой и ее левой руки были сплетены.

Потом Рена сказала: «Моя любовь к тебе с каждым днем и с каждым часом становится сильнее, все больше и больше, иногда кажется, что без тебя мое сердце от тоски разорвется на куски», и от этих слов душа моя ликовала, сердце в груди стучало беспорядочно.

А с берега нас уже звал Роберт. Он принес собранную ежевику.

Мы возвратились с берега, когда солнце спускалось, садилось на леса и высокие макушки деревьев горели, пылали под светом слоистого зарева.

— Изумительные места, Лео, — как и до того, как войти в море, когда мы еще стояли по ту сторону шоссе, снова сказала Рена, с признательностью глядя на меня. — Никогда в жизни не забуду… Я и не знала, что есть у нас в республике такая красота.

— А если бы ты оказалась в Белоканах или Лерике, в пятидесяти пяти километрах от Ленкорани, ближе к горам. Знаешь, какие места? Чудо!

Мы направились за хлебом. Рена и Роберт остались у входа, а я зашёл внутрь. Чего только здесь не было, в этом сельском магазине с въевшимся в стены, как и в любом сельмаге, запахом сырости. Купив хлеб, я посмотрел, чем тут ещё торгуют. И увидел на витрине французские духи «Шанель № 5». Сколько времени я искал их для Эсмиры. Рене я купил «Климу», её любимые духи. В городе их трудно достать. И — о диво! — продавщица показала мне красивую вещицу — золотой кулон с голубоватым бриллиантом в размере головки иглы посередине. Работа была очень тонкая, я не мог не восхититься, потому что уже давно по специальному заказу купил для Рены у знакомого ювелира золотую цепочку вязки «Лючия», а вот достать кулон никак не удавалось. Из магазина вышел в приподнятом настроении. Рена дожидалась у двери, не сводя с неё глаз, и как только меня увидела, широкая улыбка озарила её лицо, словно успела соскучиться в разлуке.

— Очередь, что ли, за хлебом? — удивился Роберт.

— Смотри, Рена, что я тебе купил! — открыв изящную коробочку, радостно выпалил я. — До чего красив! Красивый, правда?