Солярис. Эдем. Непобедимый (сборник) - Лем Станислав. Страница 32
Я почувствовал себя палачом и уже хотел вернуться, когда широкую полосу солнечного света заслонила тень человека. Ускорив шаги, я вошел в комнату. Снаут стоял у самого порога, как будто шел мне навстречу. Красное солнце пылало прямо за его спиной, и от его седых волос, казалось, исходило пурпурное сияние. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Он словно изучал мое лицо. Его лица я не видел, ослепленный блеском. Я обошел Снаута и остановился у высокого пульта, из которого торчали гибкие стебли микрофонов. Он медленно повернулся, спокойно следя за мной, и, по обыкновению, слегка кривил рот в гримасе, которая иногда казалась улыбкой, а иногда выражением усталости. Не спуская с меня глаз, он подошел к металлическому шкафу во всю стену, по обеим сторонам которого громоздились сваленные кое-как груды запасных деталей радиоаппаратуры, термоаккумуляторы и инструменты, подтащил туда кресло и сел, опершись на эмалированную дверцу.
Молчание, которое мы по-прежнему хранили, становилось по меньшей мере странным. Я сосредоточенно вслушивался в тишину коридора, где осталась Хари, но оттуда не доносилось ни звука.
– Когда вы будете готовы? – спросил я.
– Можно бы начать даже сегодня, но запись займет еще немного времени.
– Запись? Ты имеешь в виду энцефалограмму?
– Ну да, ты ведь согласился. А что?
– Нет, ничего.
– Я слушаю, – проговорил Снаут, когда молчание стало угнетающим.
– Она уже знает… о себе. – Я понизил голос до шепота. Он поднял брови:
– Да?
У меня создалось впечатление, что он не был удивлен по-настоящему. Зачем он притворялся? Мне сразу же расхотелось говорить, но я превозмог себя. «Пусть это будет лояльность, – подумал я, – если уж нет ничего больше».
– Начала догадываться после нашей беседы в библиотеке, наблюдала за мной, сопоставляла одно с другим, потом нашла магнитофон Гибаряна и прослушала пленку…
Он не изменил позы, по-прежнему опирался о шкаф, но в его глазах зажглись огоньки. Стоя у пульта, я видел открытую дверь в коридор. Я заговорил еще тише.
– Этой ночью, когда я спал, она пыталась себя убить. Жидкий кислород…
Что-то зашелестело, словно бумага на сквозняке. Я застыл, прислушиваясь к тому, что происходило в коридоре, но источник звука находился ближе. Что-то заскреблось, как мышь. Мышь! Чепуха! Не было тут никаких мышей. Я исподлобья посмотрел на Снаута.
– Слушаю, – сказал он спокойно.
– Разумеется, ей это не удалось… во всяком случае она знает, кто она.
– Зачем ты мне это говоришь? – спросил он быстро.
Я не сразу сообразил, что ответить.
– Хочу, чтобы ты ориентировался… чтобы понимал положение…
– Я тебя предостерегал.
– Ты хочешь сказать, что знал… – Я невольно повысил голос.
– Нет. Конечно, нет. Но я объяснял тебе, как это происходит. Каждый «гость» в момент появления действительно только фантом и вне хаотичной мешанины воспоминаний и образов, почерпнутых у своего… Адама… совершенно пуст. Чем дольше он с тобой, тем больше очеловечивается. Приобретает самостоятельность, до определенных границ, конечно. И поэтому чем дольше это продолжается, тем труднее…
Он не договорил. Посмотрел на меня исподлобья и нехотя бросил:
– Она все знает?
– Да, я же сказал.
– Все? И то, что один раз уже была здесь, и что ты…
– Нет!
Он усмехнулся.
– Кельвин, слушай, если до такой степени… что ты собираешься делать? Покинуть станцию?
– Да.
– С ней?
– Да.
Он молчал, как бы задумавшись над моим ответом, но в его молчании было еще что-то… Что? Снова этот неуловимый шелест тут, прямо за тонкой стенкой. Он пошевелился в кресле.
– Отлично. Что ты так смотришь? Думаешь, я встану у тебя на пути? Сделаешь, как захочешь, мой милый. Хорошо бы мы выглядели, если бы вдобавок ко всему начали еще применять принуждение! Я не собираюсь тебе мешать, только скажу: ты пытаешься в нечеловеческой ситуации поступать как человек. Может, это красиво, но бесполезно. Впрочем, в красоте я тоже не уверен. Разве глупость может быть красивой? Но не в этом дело. Ты отказываешься от дальнейших экспериментов, хочешь уйти и забрать ее. Так?
– Так.
– Но это тоже эксперимент. Ты подумал об этом?
– Что ты имеешь в виду? Разве она… сможет?.. Если вместе со мной, то не вижу…
Я говорил все медленней, потом остановился. Снаут легко вздохнул.
– Мы все проводим здесь страусову политику, Кельвин, но по крайней мере знаем об этом и не демонстрируем своего благородства.
– Я ничего не демонстрирую.
– Ладно. Я не хотел тебя обидеть. Беру назад то, что сказал о благородстве, но страусова политика остается в силе. Ты проводишь эту политику в особенно опасной форме. Обманываешь себя, и ее, и снова себя. Ты знаешь условия стабилизации системы, построенной из нейтринной материи?
– Нет. И ты не знаешь. Этого никто не знает.
– Разумеется. Но известно одно: такая система неустойчива и может существовать только благодаря непрекращающемуся притоку энергии. Мне объяснил Сарториус. Эта энергия создает вихревое стабилизирующее поле. Так вот: является ли это поле внешним по отношению к «гостю»? Или же источник поля находится в его теле? Понимаешь разницу?
– Да. Если оно внешнее, то… она, то… такая…
– То, удалившись от Соляриса, такая система распадется, – докончил он за меня. – Утверждать этого мы не можем, но ты ведь уже проделал эксперимент. Та ракета, которую ты запустил… она все еще на орбите. Я улучил минуту и определил элементы ее движения. Можешь полететь, выйти на орбиту, приблизиться и проверить, что стало с… пассажиркой.
– Ты спятил! – крикнул я.
– Думаешь? Ну… а если бы… стащить сюда эту ракету? Это можно сделать. Есть дистанционное управление. Сними ее с орбиты…
– Перестань!
– Тоже нет? Что ж, есть еще один способ, очень простой. Не нужно даже сажать ее на станции. Зачем? Пусть себе кружится. Мы только свяжемся с ней по радио; если она жива, то ответит…
– Но… но там давно кончился кислород! – выдавил я из себя.
– Она может обходиться без кислорода. Ну, попробуем?
– Снаут… Снаут…
– Кельвин… Кельвин… – передразнил он меня сердито. – Подумай, что ты за человек. Кого хочешь осчастливить? Спасти? Себя? Ее? Которую? Эту или ту? На обеих смелости уже не хватает? Сам видишь, к чему это приводит! Говорю тебе последний раз: здесь ситуация вне моральных норм.
Вдруг я снова услышал тот же звук, будто кто-то царапал ногтями по стене. Меня охватило какое-то пассивное безразличие. Я чувствовал себя так, будто всю эту ситуацию, нас обоих, все рассматривал с огромного расстояния в перевернутый бинокль: маленькое, немного смешное, несущественное.
– Ну хорошо, – сказал я. – И что, по-твоему, я должен сделать? Устранить ее? Завтра явится такая же самая, правда? И еще раз? И так будет каждый день? Как долго? Зачем? Какая мне от этого польза? А тебе? Сарториусу? Станции?
– Нет, сначала ты мне ответь. Улетишь с ней и, скажем, будешь свидетелем наступающей перемены. Через пару минут увидишь перед собой…
– Ну что? – спросил я кисло. – Чудовище? Черта? Что?
– Нет. Самую обыкновенную агонию. Ты действительно поверил в ее бессмертие? Уверяю тебя, они умирают… Что сделаешь тогда? Вернешься за… резервной?
– Перестань! – Я стиснул кулаки.
Он смотрел на меня со снисходительной усмешкой в прищуренных глазах.
– А, это я должен перестать? Знаешь, на твоем месте я бы прекратил этот разговор. Лучше уж делай что-нибудь другое, можешь, например, из мести высечь океан розгами. Что тебя мучает? Если… – он сделал рукой утрированный прощальный жест и одновременно поднял голову к потолку, как будто следил за каким-то улетающим предметом, – то будешь подлецом? А так – нет. Если улыбаешься, когда хочется выть, изображаешь радость и спокойствие, когда хочется колотиться головой о стену, тогда не подлец? А если здесь нельзя не быть им? Что тогда? Бросаться на Снаута, который во всем виноват, да? Ну, так вдобавок ты еще и идиот, мой милый…