Римский сад - Латтанци Антонелла. Страница 68
Дом грохнул взрывом смеха, затрясся от хохота. Франческа потеряла равновесие. Прислонилась к стене. Но та внезапно оказалась уже не из кирпича и извести, а из резины или пластилина и прогнулась под весом Франчески. Она почти повалилась на пол, но тут стена затвердела и вновь стала надежной опорой.
«Давай, продолжай, Пресвятая Франческа, мать сирых и убогих [34]», — сказал дом.
Но она устала спорить. И хотела получить ответы. «Ты знаешь, почему они взъелись на Фабрицио, не так ли, дом? Знаешь! Ты знаешь все».
«Хватит, Франческа, время уходит. Тик-так, тик-так. Иди к Фабрицио, или через минуту пора будет забирать Эмму. Те, у кого есть дети, не могут импровизировать. Только организовывать».
«И давно ты это знаешь?»
«Ах, Франческа, — сказал дом. — Только дурак не понял бы этого. С самого начала».
«Тогда расскажи мне. Расскажи. Ты должен мне рассказать!»
«Я ничего не должен, моя дорогая пресвятая мать и просветленная женщина. У меня нет обязательств. Я делаю, что хочу. И говорю, что хочу».
«Тогда просто скажи».
Тишина. Вдали пронзительная тревожная сирена.
«Дом?»
Тишина. Сирена. Свирепые крики чайки.
«Ты не можешь сейчас молчать! Ты должен говорить!»
«Тик-так, тик-так».
«Дом, пожалуйста!»
«Жизнь — это вопрос логики, Франческа. Причина и следствие. Разве тебя не учили этому в начальной школе? Ты такая глупая. Ты как ребенок, только постаревший. В конце концов, посмотри на свое тело: оно сдает позиции».
Франческе хотелось взглянуть на себя, но пока ей удавалось сопротивляться этому желанию.
«Пожалуйста, дом, клянусь, не буду…»
«Прыгни раз, прыгни два, — скандировал дом. — Поклонись. Повинись» [35].
«Поговори со мной!»
«Ладно, ладно», — сказал дом, словно отмахиваясь от комара. И замкнулся в себе, в глубине себя, и Франческа знала, что, даже если она встанет на колени, он больше не заговорит.
«Пошел ты», — сказала она и вышла.
Прыгни раз. Прыгни два. Поклонись. Повинись. Она остановилась перед лифтом. Может, дом выполнил ее просьбу. Все дело в логике. Ей придется прыгнуть.
Совершить логический прыжок. Залезть в головы обитателей кондоминиума. Поклонись — Фабрицио никому не желал зла и не совершал его. Повинись — в том, что он сделал. Но что?
Ответ взорвался не в ее голове, а в груди. Ослепил.
И как она раньше не подумала об этом?
19
Теперь она знала, почему соседи ополчились на Фабрицио. Это было ужасно. Настолько абсурдно, что ее разум отвергал это изо всех сил. Но хватит. Теперь Франческа столкнулась с реальностью. Жильцы сошли с ума.
Однако оставался один вопрос, который не переставал мучить ее, пока она стояла перед дверью Фабрицио. Массимо все знал? Знал о судебном процессе без возможности подать апелляцию, на который жильцы кондоминиума выставили Фабрицио, и о бессмысленном приговоре, который вынесли ему без каких-либо доказательств (давно ли это случилось)? Или эти засранцы потихоньку делают ее мужа одним из них и, когда окончательно приручат, взорвут ее жизнь?
Но почему, черт возьми, почему, если Массимо все знал и был согласен с ними, он не заставил ее покинуть это опасное место? Ее и девочек.
Дверь открылась.
Фабрицио молча впустил ее и направился в гостиную.
Алтарь, возведенный вокруг виолончели, опустел. И это причиняло боль. Франческа, ничего, по сути, не зная о Фабрицио, ощутила ее. Должно быть, он очень страдал, но никому не было позволено это увидеть.
Фабрицио выглядел как обычно, хотя где-то внутри него зияла рана. Он деловито ходил по комнате, не глядя на Франческу.
— Спасибо, что пришла, — обронил он. Официальным тоном.
Но она хотела пробиться сквозь защитную броню и понять. И потому осыпала его вопросами — они следовали один за другим, как если бы она прокручивала их у себя в голове.
— Ты видел, как они смотрели на тебя, как молчали в ответ на приветствия и отворачивались, когда ты проходил мимо?
Он, стоя к ней спиной, передвинул стул, поставил на него картину — ему явно нужно было чем-то себя занять, что-то делать.
— Шум ночью. Камень в окно твоей квартиры. Это они тебе угрожали, — Франческа вздохнула и продолжила: — А что случилось потом, следующей ночью? Дело и правда было в твоем отце? Что на самом деле произошло? Расскажи мне.
Он высыпал окурки из пепельницы. Поставил ее обратно.
— Подожди, я еще не закончила. На днях в твоем доме сработала сигнализация. Знаешь, да? Да, ты знаешь. А еще знаешь, что однажды вечером за ужином — на ужин пригласили всех, кроме тебя, — они специально заставили меня уйти, чтобы о чем-то пошептаться, но как только я пришла, перестали разговаривать? А теперь это. Колетт — дьявол. Она отвлекла тебя, а ее сообщники подожгли твою машину. Все знали, что там твоя виолончель. Каждую среду в одно и то же время ты ходил на репетицию. Все знали, — она замолчала. — Этого хватит?
Она посмотрела на него, и по его глазам было ясно: он все это знал. Все.
— Фабрицио, ей-богу. Стремясь найти виновного, эти сумасшедшие решили, что это ты похитил и неизвестно что сделал с Терезой. Понимаешь, да? Не знаю почему, но они решили, что это ты. У них нет доказательств, поэтому они хотят тебя запугать. Заставить тебя уехать. Ты все это понимаешь, отлично знаешь и ничего не делаешь? Они думают, что ты убийца Терезы!
Вот. Она это сказала. Ему. Себе.
Фабрицио не отреагировал, он снял с полки несколько книг, перебрал их и положил обратно.
— Ну? Ты сообщишь об этом карабинерам? Расскажешь обо всем, что местные засранцы сделали?
— Хочешь чего-нибудь выпить? — он наклонился поднять что-то с пола.
— Ты сказал, что я могу выступить свидетелем?
Он отправил подобранное в мусорное ведро.
— Ты этого не сделал, так? — она стояла посреди комнаты. В пустоте, оставшейся после виолончели. — А почему, черт возьми?
Фабрицио налил себе в стакан водки. Похоже, не в первый раз. Ну да, он пытался спастись с помощью алкоголя. Франческа только сейчас это сообразила.
— Ну? Почему? — повторила она.
Он выпил и налил себе еще. Понес стакан на кухню. Принялся там возиться. Она присоединилась к нему.
— Значит, ты сдаешься.
Он не ответил. Переставлял с места на место тарелки, столовые приборы, безделушки. Выпил.
— Ты должен сообщить о них, Фабрицио! — она повысила голос, пронзительно крикнула. — Они хотят тебя запугать. И они уже причинили тебе слишком много вреда. Твоя виолончель, Фабрицио, твоя…
Он повернулся и посмотрел на нее. Холодно, свирепо.
— Хватит.
Он отвернулся. Вдруг швырнул на кухонный стол пепельницу. Та упала и разлетелась на тысячу частей.
Несколько секунд они стояли неподвижно. Дышали. Она подошла к нему. Легонько прижалась к его напряженному телу. Почему ты со мной не разговариваешь, Фабрицио?
Постепенно он задышал спокойнее. Мышцы его тела, прижимающегося к Франческе, медленно расслаблялись. Он обернулся. Они оказались очень близко друг к другу.
— Почему они уверены, что это ты? — спросила она шепотом. — Я не понимаю, Фабрицио. А ты? Ты знаешь почему? — она положила руку ему на грудь. — Скажи мне, потому что тогда мы сможем встретиться с ними лицом к лицу, мы вдвоем. Поговори со мной, пожалуйста.
Он секунду смотрел на нее. Что таилось в этих глазах? Выло невозможно сказать. Это могло быть что угодно. Даже самое ужасное из всего, что существует на свете.
А потом он поцеловал ее.
Она почувствовала, что тонет. Он снова поцеловал ее, крепко, словно хотел проглотить. Обхватил ладонями ее бедра и прижал ее к стене.
По всему ее телу разлилось тепло, кровь закипела в венах, тело стало мягким, расплавилось, голова — тяжелой. Легкой, пылающей, какое прекрасное пламя. Кожа пульсировала, что-то билось там, где все начинается, и говорило: не останавливайся, умоляю, продолжай, не останавливайся. Язык, губы, руки, тело Фабрицио прижались к ней, она почувствовала, что его волнение растет, и сказала ему: не останавливайся, прошу, продолжай.