Проклятие королей - Грегори Филиппа. Страница 7

– Наверное, – добавляет она.

– А остальные домашние как?

– Пара мальчишек тоже заболела, один еще до Генри. И служанка с кухни, которая ходила за курами, умерла. Но больше пока никто не заразился.

– А в деревне?

– Я про деревню не знаю.

Я киваю. Про деревню придется спросить у врача, все болезни в наших землях – моя забота. Надо будет распорядиться на кухне, чтобы в дома больных посылали еду, попросить священника их посетить, а если умрут, удостовериться, что у них есть деньги на могильщиков. Если нет, то за могилу и деревянный крест заплачу я. Если дела пойдут хуже, я должна буду распорядиться, чтобы выкопали чумные рвы, чтобы хоронить тела. Таковы мои обязанности в качестве хозяйки Стоуртона. Мне нужно заботиться обо всех в своих владениях, не только о своих детях. И, как всегда, – как всегда и бывает, – мы понятия не имеем, в чем причина болезни, что может ее вылечить, перекинется ли она еще на какую-нибудь несчастную деревню и станет ли убивать там.

– Вы написали милорду? – спрашиваю я.

Мажордом, ждущий на пороге, отвечает за няньку.

– Нет, миледи, мы знали, что он едет с принцем Уэльским, но не знали, где они сейчас. Мы не знали, куда ему писать.

– Напишите от моего имени и пошлите в Ладлоу, – говорю я. – Принесите мне, прежде чем запечатывать, я отправлю письмо. Он будет в Ладлоу через пару дней. Возможно, он уже там. Но мне придется остаться здесь, пока все не поправятся. Я не могу подвергать принца Уэльского и его невесту опасности заболеть, будь это корь или оспа.

– Боже упаси, – благочестиво произносит мажордом.

– Аминь, – отзывается нянька, молясь о принце, даже когда ее рука лежит на горячем покрасневшем лице моего сына – словно нет никого важнее Тюдоров.

Я больше двух месяцев провожу в Стоуртоне с детьми, пока они медленно, один за другим, избавляются от горячки в крови, пятен на коже и боли в глазах. Урсула поправляется последней, но даже когда болезнь уходит, малышка быстро устает и капризничает, а от света заслоняется рукой. В деревне тоже заболели несколько жителей, один ребенок умер. На Рождество мы не устраиваем праздник, и я запрещаю селянам приходить в замок на двенадцатую ночь за подарками. Все недовольны, что я отказалась раздавать еду, вино и монетки, но я боюсь, что в деревне болезнь, и меня приводит в ужас мысль о том, что, если я позволю жителям прийти с семьями в замок, они принесут болезнь с собой.

Никто не знает, в чем причина болезни, никто не знает, насовсем ли она ушла или вернется с теплой погодой. Мы беспомощны перед нею, как скот перед падежом; мы можем лишь мучиться, как мычащие коровы, и надеяться, что худшее нас минует. Когда наконец выздоравливает последний больной, я плачу за мессу в деревенской церкви, чтобы вознести благодарение за то, что болезнь, похоже, пока оставила нас, что нас помиловали в эту тяжелую зиму; даже если этим летом жара принесет нам чуму.

Лишь постояв в церкви и увидев, что она полна прихожан, – их не меньше, они не грязнее и не выглядят более отчаявшимися, чем обычно, – лишь проехав по деревне и спросив у каждой ветхой двери, здоровы ли в доме, лишь убедившись в том, что у нас дома никто не болен, от мальчишек, отгоняющих птиц от посевов, до мажордома, лишь тогда я понимаю, что могу спокойно оставить детей, и возвращаюсь в Ладлоу.

Дети стоят на пороге и машут мне на прощанье, нянька держит на руках младенца Реджинальда. Он улыбается беззубой улыбкой, машет пухлыми ручками и кричит:

– Ма! Ма!

Урсула прикрывает ладонями глаза, заслоняясь от утреннего солнца.

– Встань как следует, – говорю я, садясь в седло. – Опусти руки и перестань хмуриться. Будьте умницами, все четверо, и я скоро приеду с вами повидаться.

– Когда ты приедешь? – спрашивает Генри.

– Летом, – отвечаю я, чтобы его успокоить.

На деле я не знаю. Принц Артур и его молодая жена должны отправиться в летнюю поездку с королевским двором, тогда я смогу вернуться в Стоуртон на все лето. Но пока они в Ладлоу, под защитой моего мужа, я тоже должна быть там. Я не только мать этих детей; у меня есть другие обязанности. Я – госпожа Ладлоу и опекунша принца Уэльского. И я должна исполнять эти роли безупречно, чтобы скрыть, кем я родилась: девочкой из дома Йорков, Белой Розой.

Я посылаю детям воздушный поцелуй, но мои мысли уже не с ними, а далеко в пути. Я киваю мажордому, и наша маленькая кавалькада – полдюжины вооруженных стражей, пара мулов, груженных добром, три дамы верхом и горстка слуг – трогается в долгий путь до Ладлоу, где я впервые встречусь с девушкой, которая станет следующей английской королевой – Катериной Арагонской.

Муж встречает меня в своих покоях. Он работает с двумя писарями, по всему большому столу разложены бумаги. Когда я вхожу, он взмахом велит писарям удалиться, отодвигает стул и приветственно целует меня в обе щеки.

– Вы рано.

– Дороги хорошие.

– В Стоуртоне все в порядке?

– Да, детям наконец-то стало лучше.

– Хорошо, хорошо. Я получил ваше письмо.

На лице у него облегчение; ему, как всякому мужчине, нужны сыновья и здоровый наследник, и он рассчитывает, что трое наших мальчиков станут служить Тюдорам и поспособствуют благополучию семьи.

– Вы обедали, дорогая?

– Нет, пообедаю с вами. Я сейчас увижусь с принцессой?

– Как только будете готовы. Он хочет сам ее к вам привести, – говорит мой муж, снова садясь за стол.

При мысли об Артуре-женихе он улыбается.

– Он жаждет сам вам ее представить. Спрашивал, можно ли в первый раз вам увидеться с ней наедине.

– Очень хорошо, – сухо отвечаю я.

Не сомневаюсь, Артур счел, что представить мне молодую особу, чьи родители потребовали, чтобы моего брата убили, прежде чем они отправят ее в Англию, – это задача, требующая деликатности. В то же время я знаю, что эта мысль и в голову бы не пришла моему мужу.

Мы встречаемся, по желанию Артура, без церемоний – наедине в зале приемов замка Ладлоу, огромной комнате с деревянными панелями, прямо под покоями самой принцессы. В камине горит жаркий огонь, на стенах богатые гобелены. Не роскошный дворец Альгамбры, но и ничего нищенского или постыдного. Я подхожу к металлическому зеркалу и поправляю головной убор. Тусклое отражение смотрит на меня: на мои темные глаза, бледную чистую кожу и розовый бутон рта – мои лучшие черты. Длинный нос Плантагенетов – главное мое расстройство. Я поправляю головной убор и чувствую, как в моих густых темно-рыжих кудрях ворочаются шпильки, а потом отворачиваюсь от зеркала. Все это суетно и достойно презрения, я подожду у огня.

Через пару мгновений я слышу, как в дверь стучит Артур, и киваю служанке, которая открывает дверь, отходит в сторону, пропуская Артура, и коротко мне кланяется, когда я приседаю перед принцем в реверансе, а потом мы целуемся друг с другом в обе щеки.

– Все трое выздоровели? – спрашивает Артур. – А как малыш?

– Благодарение Богу, – отвечаю я.

Артур быстро осеняет себя крестом.

– Аминь. Вы не заразились?

– Удивительно, как немногие в этот раз заболели, – говорю я. – Истинное благословение. Всего несколько человек в деревне заразились, а умерли только двое. У малыша не было никаких признаков болезни. Бог воистину милостив.

Артур кивает:

– Могу я представить вам принцессу Уэльскую?

Я улыбаюсь, слыша, как тщательно он выговаривает ее титул.

– И как вам нравится жизнь женатого мужчины, Ваша Светлость?

Кровь, приливающая к его щекам, говорит о том, что принцесса ему очень нравится и ему неловко в этом признаваться.

– Вполне нравится, – тихо отвечает он.

– Вы ладите, Артур?

Краска на его щеках густеет и заливает лоб.

– Она… – он умолкает.

Ясно, что слов, чтобы описать, какая она, у него нет.

– Красивая? – подсказываю я.