Изумрудный шторм - Дитрих Уильям. Страница 32

Но теперь, после десятилетней войны, склады и фабрики были закрыты. На бульваре было малолюдно и грязно, кругом валялись сломанные тележки, которые никто не собирался чинить. Ветер гонял по мостовой мусор. Здесь же, под соломенными навесами, ютились бездомные негры, хозяева которых погибли от лихорадки. Эти негры не убегали, так как боялись, что за стенами крепости их перехватит Дессалин со своими повстанцами. Они были больше никому не нужны, работы для них не осталось, а стало быть, и кормить их тоже никто не собирался. Бездомные рылись в отбросах, воровали и ждали, когда город падет.

За бухтой высились колокольни католических храмов и начинались улицы, где было чисто, как в каком-нибудь римском лагере. Они вели к административным зданиям, казармам, паркам и плацу для проведения парадов. А позади высились горы, поросшие непроходимыми тропическими лесами, – они служили естественной преградой, и влажность там стояла такая, что над вершинами постоянно нависали облака, подобные занавесу в опере, расцвеченные радугами. Эта непролазная чаща в сочетании со скользкой грязью под ногами и крутизной склонов не позволяли большой армии атаковать город с данного направления. В дождь грязевые потоки низвергались вниз с гор и заливали город.

Однако на востоке с Гаитянской равнины, где некогда располагалась целая сеть плантаций, на открытую местность вытекала река. Между этой рекой и защитной горной преградой и лежал Кап-Франсуа – город практически открытый с восточной стороны. Там тянулись бесконечные давно заброшенные поля, и как раз отсюда могла прокрасться армия повстанцев. Вдоль реки до самых гор тянулись бастионы и редуты, построенные французами из глины, земли, бревен и камней, чтобы защитить эту последнюю французскую столицу. Трехцветные флажки отмечали расположение артиллерийских батарей. Вдали поднимались столбы дыма, и мы с Астизой подозревали, что где-то там и находится известный своей жестокостью генерал, которого мы должны найти, чтобы узнать как можно больше о сокровищах Монтесумы. Если Туссен-Лувертюра называли Черным Спартаком, то Жан-Жак Дессалин заслужил от своих сторонников прозвище Черный Цезарь, а от своих врагов – Черный Аттила.

Мы сошли на берег с захваченного корсарского судна, доступ на который обеспечил нам лорд Лавингтон, и его английская команда сняла французский флаг, только когда вышла из гавани в открытое море.

Местным властям мы сказали, что этот бриг под названием «Тулон» направлялся из Чарльстоуна к Мартинике и что по дороге он просто высадил меня с супругой здесь с дипломатической миссией. С разрешения Бонапарта я должен был выяснить, могут ли французы и дальше успешно удерживать Санто-Доминго, и если нет, составить рекомендации для американского и французского правительств в отношении Луизианы.

Все это звучало достаточно убедительно, однако местная охрана взирала на нас как на людей пропащих.

К чему это нам понадобилось высаживаться на берег в настоящий ад?

Должно быть, этот Париж Антильских островов некогда был изумительным городом! Чистая и теплая вода лизала поросшие мхом каменные ступени причала, который выходил на площадь между морем и городом. Вода в бухте отливала всеми оттенками сапфирового, а прибрежный песок – золотом. По периметру набережной тянулась каменная балюстрада, достойная самого Версаля, правда, изрядно пострадавшая за годы войны – пушечными ядрами и выстрелами из мушкетов из нее были выбиты куски мрамора. От изящных декоративных колонн, некогда встречавших мореплавателей, остались одни развалины – их снесло, как нос у Сфинкса. Многие статуи в парке остались без голов – печальное напоминание о десятилетней войне.

Справа, к западу, располагался форт из камня. Два года тому назад армия Леклерка атаковала его, чтобы отбить Кап-Франсуа у повстанцев, и во многих местах в стенах пришлось заделывать дыры. Из амбразур торчали черные стволы пушек, однако солдат видно не было – артиллеристы избегали находиться под палящим солнцем. Меня потрясла гнетущая тишина, царившая здесь. Город ждал своего конца.

Из форта для проверки наших поддельных документов был вызван французский лейтенант, некто Левин. В офисе лорда Лавингтона на Антигуа нам помогли сделать французские и американские документы, соответствующие статусу дипломата.

– Но ваша миссия явно запоздала, мсье, – заметил лейтенант. Обращался он ко мне, но то и дело косился на мою жену, и в глазах его светились восхищение и удивление одновременно. Возможно, он рассчитывал, что я через несколько дней заболею желтой лихорадкой, и таким образом препятствие в виде мужа будет устранено. Я от души пожелал, чтобы этот наглец сам заболел чумой. – Нам говорили, что Луизиана была продана американцам в конце весны этого года.

Новости сюда добираются долго, так что мое удивление было вполне искренним.

– Если продажа Луизианы уже свершилась, я просто счастлив, – благодушно заметил я. – Мне довелось принимать участие в самых ранних переговорах, и вот теперь можно лишь порадоваться, что они столь успешно завершились.

– Не совсем так, мсье. С возобновлением войны между Англией и Францией наше положение здесь стало еще более безнадежным. Блокада англичан может принудить нас к сдаче. Могу лишь сожалеть, что вы привезли сюда супругу и втянули ее тем самым в нешуточные неприятности.

Я обернулся и оглядел морскую гладь.

– Моя жена имеет свое мнение, к тому же я не вижу никаких английских кораблей. – Тут мне выпал случай немного пошутить, поскольку смотрел я прямо на удаляющийся под французским флагом «Тулон». – Но мне хотелось бы получить и донести до американских властей более свежие сведения и оценки. Скажите, возможно ли мне переговорить с командующим, генералом Донатьен-Мари-Жозефом де Вимером, виконтом де Рошамбо?

Левин снова покосился на Астизу. Стало ясно, что он не считает это столь уж блестящей идеей.

– Думаю, это можно попробовать организовать, – тем не менее ответил он. – Вас необходимо где-то разместить?

– Если б вы могли предложить все еще работающую гостиницу…

– Да, она работает. Пока.

Лейтенант вызвал карету. Гардероб наш был весьма скромен, но мы позаимствовали у Лавингтона вместительный пустой сундук, чтобы выглядеть дипломатами с большим багажом. Чернокожий слуга, загружая сундук в карету, удивленно покосился на нас. Надо бы напихать туда побольше одеял, но теперь в любом случае было уже поздно. Щелчок кнута – и мы с Астизой двинулись в город.

Главные бульвары были вымощены булыжником, в отличие от боковых узких улочек, которые, когда шел дождь (а шел он тут почти ежедневно), покрывались грязью. Часть зданий являла собой солидные особняки, крепко укоренившиеся, как какой-нибудь германский бюргер, но по большей части дома были деревянными, в колониальном стиле, и поднимались на сваях на несколько футов от земли. Под них заметались с улицы пальмовые листья, щепки и всякий мусор.

– Сваи пропускают ветер и воду, – с сильным акцентом произнес по-французски наш чернокожий помощник. – Ну, и еще ураганы.

Почти все здания были двухэтажными. От нижнего этажа отходили арки, тянущиеся над землей и хоть немного защищающие тротуары от дождя. Из спальни можно было выйти на узенький французский балкончик с железными перилами – на нем с трудом мог разместиться лишь один человек, вышедший посмотреть на мир, развесить выстиранное белье или опустошить ночной горшок. Из деревянных ящиков под окнами выглядывали цветы – неухоженные, как и все вокруг во время осады, – но буйно разрастающиеся во влажном климате.

Несмотря на удручающую жару и осадное положение, белые (некоторые – уроженцы Франции, но были здесь и местные, креолы, как жена Наполеона Жозефина) одевались нарядно, но несколько странно. Даже в жару мужчины носили великолепные синие мундиры и сюртуки с разрезами на спине, а дамы – глухо, до самого горла, закрытые платья, последний писк парижской моды. Хорошо, хоть гражданские носили широкополые шляпы, часто белые или соломенные, желтоватые.