Дело шести безумцев - Чак Элла. Страница 2

Камиль был интересен мне, как любая загадка, лишенная света. Каменное лицо на поверхности Марса волновало меньше, чем окаменевшее лицо Камиля. Может, я и правда немного Горгона?

Я непременно должна узнать – что с ним не так. И почему Воеводин упорно ставит нас в пару на все совместные выезды, куда отправляется сам?

Сидя в темноте и полумраке с шепотками Аллы в голове, уткнувшись носом в белую шкурку Гекаты, что свернулась на шее белым воротником, я снова не отправила СМС Максиму. От необходимости принять решение меня спасло входящее сообщение от Воеводина. Приложенная записка гласила, что завтра в семь утра состоится незапланированный выезд в дачный поселок Костино на осмотр места, где была обнаружена человеческая кость.

Что ж, Максим подождет. Его опередило Костино.

– Кость в Костино? – спросила я Воеводина, когда приехала на своем самокате-Франкенштейне (спаянном из мусора) к особняку Страховых, где располагалось бюро.

– Доброе утро, Кира. Да… говорящее название. Но дело мне показалось занятным.

– И чем же?

– Тем, что Костино в трех часах езды от бюро.

Вот и пойми его. Как связаны три часа и человеческая кость в дачном поселке?

Воеводин достал часы на золотой цепочке из кармана жилета и продолжил:

– Судя по снимку, который мы получили от участкового, – протирал Воеводин брегет с откидной стеклянной крышкой, – обнаруженный фрагмент тела – часть берцового сустава взрослого мужчины. Такой вывод сделал Камиль.

– Опять Смирнов…

– Опять Журавлева… – раздался разочарованный выдох Камиля у меня за спиной. – Без шлема? – покосился он на Франкенштейна, а потом на мое ухо. – Торможение твоей головы об асфальт прибавит мне часов к смене. Придется твои мозги пипеткой по пробиркам засасывать.

Я не стала представлять «засос» пипеткой моих мозгов в исполнении Камиля (он и так без устали выносил их при каждой нашей встрече). Тем более из-за долгого отсутствия у меня парня подобные слова провоцировали на излишнюю дрожь, но чаще на воспоминания то о Максиме, то о Косте.

Камиль хотел меня взбесить, но я лишь непроизвольно мечтательно улыбнулась, взбесив этим его.

– Кость в Костино… – покосилась я на Воеводина, думая о том, как принятые мной и Максом решения не смогли минимизировать людские потери в оранжерее.

Мы их МАКСИМизировали. Вместо того чтобы уничтожить яды Аллы, мы уничтожили их повелительницу – богиню тайн, которая хранила секрет в том числе и о пыльце, от которой веяло терпким ароматом герани. Алла взорвала свое хранилище сама, планируя убить меня. Она выиграла в том сражении, придя к финишу первой.

К тому, где победитель пересекает черту и разрывает похоронную черную ленту.

Когда в машине по пути в Костино Воеводин перечислял три основных мотива преступлений: страсть, деньги и месть, я повернула голову к Смирнову, который ссутулился на заднем сиденье, делая вид, что читает книгу, и спросила:

– Ты веришь в страсть, Камиль? Веришь, что она способна убить?

– Месть, – буркнул он, – только месть способна убить. А страсть так… отшлепать.

– Страсть – это восклицательный знак любви. Она сильнее, чем шлепки.

Его плечо дернулось, а пальцы скользнули по шраму-паутинке на виске, пытаясь прикрыть его копной волос.

– Норадреналин, серотонин и допамин. Фенилэтиламин, эндорфины и крохи окситоциновой обезболки – вот что такое «любовь». Гормоны. Химия. Наука. Точка. Никакого восклицания.

– Раз ты ученый, ты должен верить в любовь. Хотя бы в допаминовую.

– Я верю в физику, – продемонстрировал он обложку книги, – в этой науке нет никаких глупостей. Никакой, – перекорежило его губы, – допаминовой бурды. – Так и не смог он произнести ругательное в его понимании слово на «л».

– А как же уравнение Дирака? В нем зашифровано признание в любви. Когда две частицы вступают в контакт, их связь остается навечно, даже если они отправятся на противоположные концы планеты. То, что случается с одним, влияет на другого.

– Как у журавлей, – бросил реплику Воеводин, который вел машину, – когда в один день и час они возвращаются друг к другу с противоположных краев планеты.

– Нет, – отрезала я, отворачиваясь к окну, – у журавлей не так… пока они возвращаются, их могут подстрелить охотники или сожрать дикие звери.

Воеводин замолчал, но не Камиль:

– Это не уравнение Дирака, а уравнение «дурака», Журавлева. Где ты вычитала такое определение? В статусе социальной сети? – И он продолжил подтрунивать надо мной: – «Меня легко потерять, но невозможно забыть»?

– Камиль, – одернул его Воеводин, – не шути про память и Киру, будь так добр. И коллеги, прошу вас, в Костино вы должны общаться профессионально. С выдержкой и уважением к свидетельнице или участковому. Исключительно деловым тоном. Вы сможете?

Смирнов ответил, не поворачивая головы:

– Отправьте Журавлеву в делопроизводители. У них прекрасный «деловой» тон.

– У нас нет такого отдела, Камиль, – ответил Воеводин.

А я возразила:

– Камиль все устроит. Выкопает мне бункер под своими катакомбами и секционной!

Спускаться в подземные владения Задовича опасались все, кроме меня, Жени Дунаева и его лингвистов-переводчиков, работающих с шифрами. Им не досталось пространства на трех этажах выше уровня земли, и временно (а в переводе с офисного это означало «навсегда») Дунаеву и его команде выделили кабинет недалеко от Смирнова.

Камиль фыркнул:

– Тянет под землю? Думал, ты Журавлева, а не Кротова. Тебе бы в небо. В кабинет на чердаке.

– А тебе бы на остров! На необитаемый! Без коллег и вообще без людей! – выкрикнула я, но Камиль от безобидной фразы (не к черту же я его послала, а почти что в рай) пришел в бешенство, как и его плечо, что дернулось трижды.

Выскочив из машины, Смирнов поправил синие латексные перчатки, в которых провел весь день. Он прибыл в них к особняку еще утром, но для нас с Воеводиным это было нормой. Камиль никогда их не снимал, находясь в бюро, словно не собирался прикасаться ни к чему, что трогали его коллеги.

– Где эта сука?! – взревел Камиль, пока я краснела, закрывая блокнотом лицо, которое приобрело тон моих красных гольфов в клетку. Я думала, что он зовет так свидетельницу Ляпину, но Воеводин меня успокоил:

– Он о собаке, Кира. Кокер-спаниель Ляпиной по кличке Золушка принес в дом ту самую берцовую кость, скорее всего, из мусорного бака неподалеку.

– Бака! – хмыкнул приблизившийся к нам участковый. – Тут же ж мусорный «бак» под каждым кустом! Не люди, а свиньи! Штрафов на них не хватает. Там псина и подобрала кусок мужика!

Камиль не слушал участкового. Вооружившись лупой – треснувшее стекло, рукоять перемотана синей изолентой, – он шарил ею между ног хозяйки Золушки. Уверена, Камиль не замечал босую блондинку в бикини, ее маняще покрывшуюся мурашками шею и спущенные бретельки купального лифа, пока Золушка крутилась и тявкала возле ее ног. Перестав пытаться успокоить псину, Камиль схватился за лодыжки девушки, резко раздвигая их в стороны, и поймал спаниеля за ошейник.

– Тише, девочка, тише, все будет хорошо.

– Вы считаете? – обмахивалась ладонью свидетельница.

Но Камиля никогда не интересовали теплые тела, его привлекали ледяные трупы, с которыми он работал в подземелье с утра до ночи, швыряясь сброшюрованными папками о дверь, когда материал в них был переписан сотрудниками медблока не тем шрифтом или без нужных запятых.

И теперь уже я обхватила себя за локти. Не из-за того, что боялась мертвых. Я представила, как в скором времени и мне придется уворачиваться от папок-бумерангов Задовича, когда Воеводин переведет меня в отдел делопроизводства, где я стану единственным сотрудником.

А ведь так и будет, если мы не сможем работать в команде.

Пока мы ехали в Костино, книга в руках Камиля навела меня на одну идею. Я и сама любила почитать, особенно учебник «Психология криминалиста. Первый курс». Я знала его назубок и парой уловок из главы шесть была готова воспользоваться, чтобы мы с Камилем раз и навсегда разобрались в вопросе: кто сука, а кто кобель и где чья территория, кому достанется чердак, а кому подземелье!