Дьявол среди людей. Подробности жизни Никиты Воронцова (сборник) - Стругацкие Аркадий и Борис. Страница 15

– Моисей Наумович, – сказал я, – у меня для вас новости.

– Это плохо, – сказал он. – Рассказывайте, Алексей Андреевич.

Я рассказал. Он выслушал. Лицо его закаменело. С минуту мы молчали, потом он проскрипел:

– Как это Волошин сказал? Собаке собачья смерть… Совсем получается по Фрейду, на Пугачевку указывает…

Он заторопился. Напяливая свою облезлую шубенку и кое-как обматываясь шарфом, произнес невнятной скороговоркой:

– Но ведь и опять у него ничего не вышло! Мозги изрезаны, потроха искромсаны… Видно, не предусмотрел. Значит, будем ждать следующего случая…

Смысл этой странной сентенции он объяснил несколькими днями позже.

15

Явившийся на очередной «чек-ап» и на уколы лейтенант С. сообщил мне (как всегда, по секрету, конечно), что у них в управлении имело место чрезвычайно чрезвычайное происшествие. Оказывается, еще со времен странной истории в райкоме милиция с подачи нашей ГБ взяла под колпак некоего Кима Сергеевича Волошина. («Да вы его должны помнить, Алексей Андреевич, это тот, что в газете про Полынь-город… После райкомовских падений мы его разыскивали, я вам рассказывал…») И вот после смерти Барашкина его вызвали в управление. Беседовал с ним сам капитан в своем кабинете за закрытой дверью.

Вдруг Волошин распахнул дверь и гаркнул: «Эй, вертухаи! Ваш начальничек упаковочку дает!» Кинулись. Капитан лежал головой на столе и стонал. Выяснилось, что он навалил себе в брюки. Еще не успела подойти «Скорая», как капитан очнулся, огляделся с очумелым видом, узрел Волошина и слабым голосом приказал удалить его из управления. Что и было сделано весело и беспечно. Врач же «Скорой» констатировал легкий спазм мозговых сосудов и порекомендовал сотрудникам отвести злосчастного начальника отмываться.

Признаюсь, я преисполнился злорадства. (Силен враг добра в человеке!) А как же! Ничего им не стоит упечь какого-нибудь пархатого Григория Рувимовича или, скажем, завуча Второй школы (был такой эпизод), но вот столкнулись лоб в лоб с бесом – и полные штаны…

– Ну, и как? – спросил я, демонстрируя серость и невинность почти девичью. – Вы его, конечно, снова вызвали?

Но лейтенант С. тоже, видимо, подумал насчет бесов. Он считает, что с таким типом лучше не связываться. И все в управлении так считают. И капитан тоже. Нет, это не дело милиции. Об этом ведь и реляцию толком не напишешь. Представляете, Алексей Андреевич, приходит к нашему полковнику в Ольденбург бумага! Да еще о том, как наш капитан обос… А если у гэбэшников так свербит, то пусть сами и занимаются, а мы полюбуемся со стороны…

Когда С. ушел, я бросился к Моисею Наумовичу. Выслушав меня, он невесело ухмыльнулся и бесцветным голосом выразил опасение, что дальше будет еще хуже. И он оказался прав. Дальше получилось так плохо, что и вспоминать не хочется. Но из песенки этой ни единого слова выкидывать нельзя.

Узнали мы об этом страшном деле во всех подробностях от насмерть перепуганной сестры-хозяйки Грипы, а та – от пресловутой тетки Дуси, соседки Волошиных, очень прилепившейся в последнее время к Люсе и ее убогой дочке. Устойчивая информационная цепочка, я бы сказал, совсем как в случае с Нужником… и очень для нас удобная, если здесь уместно такое слово.

Так вот, Ким сидел себе дома у окна и что-то мастерил на подоконнике, поглядывая на падчерицу, игравшую во дворе. Люся и тетка Дуся стряпали на кухне и напевали, а Ким им подсвистывал и все поглядывал да поглядывал, следил, чтобы Тася, упаси бог, не сбежала бы со двора на улицу, где машины. А денек был отменный, и собралось на дворе дюжины полторы дошкольниц и девочек-первоклашек, катались со снежной горки кто на салазках, кто на дощечках, а кто и просто так. Мальчишки, как водится, играли отдельно. Такова была диспозиция к началу трагедии.

Как известно, дети – цветы жизни. Но весьма часто без видимой причины они разом обращаются все против одного, причем, как правило, слабейшего и самого робкого или, что совсем уже предпочтительно, против увечного. В тот день дьявол науськал детей на Тасю. Начала кампанию дочка монтера, жившего этажом выше Волошиных, ученица второго класса, девочка крупная, грубоватая и задиристая. Она повалила Тасю и с торжествующим воплем: «Дура глухая, корова мычливая!» – принялась возить ее мордочкой по снегу. Веселые подружки не замедлили присоединиться. И все это увидел Ким.

Он взревел, вскочил, запутался ногами в упавшем табурете, разбил его и, оттолкнув выскочившую в прихожую жену, бомбой вылетел на лестничную площадку. Он проскочил два пролета, а на ступеньках третьего поскользнулся, с размаху сел и так и остался сидеть, стиснув голову руками, весь в поту, с фиолетовой лысиной. Наверное, именно в этот момент и произошло умертвие. Дети с отчаянным визгом брызнули в разные стороны, и на месте остались двое: ворочавшаяся на снегу, мычавшая от страха Тася и неподвижно распластавшаяся дочка монтера. Мертвая. Необратимо мертвая.

Так рассказала нам, трясясь и закатывая глаза, наша Грипа. Уже на следующий день. «Внезапная смерть», как сформулировал корифей из кардиологической бригады «Скорой». «Рефлекторная остановка кровообращения», как занес в справку мертвеющей рукой Моисей Наумович.

Дальше начались последствия. Соседям и особенно родителям было как день ясно, что доктора либо не разобрались, либо морочат людям голову, что никакой такой «рефлекторной» у девочки не случилось, а была девочка убита, и убил ее непостижимым образом Ким Волошин, всем известный колдун и злодей. Тех, кто сомневался, давили прецедентами – происшествием с Нужником и смертью Барашкина. Скоро весь город кипел возбуждением, близким к панике.

Конечно, требовались объяснения, и загуляли ужасные слухи. Материалисты убеждали, будто злодей Волошин вооружен неким ручным газометом, мистики талдычили насчет дурного глаза, порчи и какого-то авестийского волшебства. Но требовались не только объяснения, требовалось и немедленное отмщение. В райком, в милицию, в газету посыпались письма. Арестовать и произвести доскональное расследование. Если потребуется, то и с применением форсированных методов допроса. А еще лучше – просто взять и повесить на площади Ленина…

И были соответствующие делегации. Ветеранов партии и труда. Общества защиты животных. Воинствующих безбожников и воинствующих патриотов. В райкоме им сказали, что проблема сложная, необходимых специалистов нет, послан запрос в область. В милиции объявили, что никакие действия Волошина К.С. ни под какую статью УК РСФСР не подпадают, попытки же самосуда над Волошиным К.С. будут пресекаться строго и беспощадно. А редактор нашей славной газеты, хоть и рад был бы свести счеты с бывшим сотрудником, самоустранился, ибо только недавно получил втык за статью о высадке инопланетян в соседней области.

Характерно, что градус гражданского возмущения не был одинаков для всего города.

Больше всех волновались в районах, наиболее удаленных от Черемушек, – за Большим Оврагом. В доме же, где жили Волошины, и ближайших окрестностях население держалось тише самой застойной воды и ниже самой низкой муравушки. Похоронив дочку, монтер немедленно увез обезумевшую от горя жену куда-то к родственникам, и все замерло. Некоторые по примеру монтера тоже вывезли свои семьи – от неведомого греха. Не играли больше детишки во дворах. Самые бесшабашные сорвиголовы, старшеклассники, пэтэушники, молодые рабочие стремглав шарахались в ближайшие подворотни, когда Ким выходил из своей берлоги в магазин или прогулять Тасю. (Люся не выходила из дому ни на шаг. Навещала ее украдкой, когда уходил хозяин, одна лишь тетка Дуся. По ее словам, Люся, осунувшаяся и поблекшая, дни напролет сидела на кровати, сложив руки на коленях, и глядела в окно, говорила мало и нехотя.)

Прошла неделя, и монтер с женой вернулись в дом. Вечером жена монтера, пьяная и растрепанная, отпихнув мужа, пытавшегося ее удержать, спустилась к дверям квартиры Волошиных и принялась колотить в нее кулаками и ногами, крича во весь голос.