Поздний развод - Иегошуа Авраам Бен. Страница 38
Ну, конечно. Все как обычно – ничего они не читали. Перья перестали скрипеть. В наступившей внезапно тишине слышно было лишь завывание ветра за окнами; встретившись со мной взглядом, они отводили глаза. Что для них означали чьи-то научные изыскания? Я должен был быть благодарен им за то, что они просто пришли и слушают меня. То, о чем я им говорю, им совершенно не нужно. Но они продолжали смотреть на меня. Что я еще для них приготовил? Чего еще от меня ждать? Мне было о чем подумать, тем более что мне предстояла еще одна лекция. Говори, говори, у тебя есть еще пятнадцать минут до перерыва. Жаль, что сегодня нет одного из моих студентов – это въедливый старикан, который никогда ничего не читает, но знает, кажется, все.
Я вспоминаю, что и вчера его не было, и позавчера… с ним я не без общей пользы мог бы поговорить в эти четверть часа. Уж не заболел ли он? Жив ли вообще? Или решил больше не ходить на мои лекции? Или забился в какую-нибудь щель? Моя аудитория совсем не велика, и это беспокоит меня; вот и несколько вольнослушательниц-старушек отсутствуют – ну, эти, скорее всего, из-за пасхального вечера. Однако…
– Прошу внимания! Может ли хоть кто-то из вас сказать мне, в чем состоят основные тезисы Гейнцена?
Стулья поскрипывают.
– Кто читал их?
Они избегают моего взгляда, предпочитая разглядывать потолок или прислушиваться к завыванию ветра, а то и просто погружаясь в раздумья.
– Хорошо. Тогда я спрошу иначе. Кто не читал их?
Лес рук. Несколько человек присоединились к большинству после некоторого колебания. Глядя друг на друга, они ухмылялись.
– Этой книги не было в библиотеке, потому что вы взяли ее оттуда, – раздался голос из дальнего угла.
Вздох облегчения.
– Это верно. Но существуют еще два экземпляра. Я лично поместил их в запасной шкаф в начале года.
Они стали хмуриться, сбитые с толку.
– Честное слово, я пробовала отыскать их, но там их не было.
(В ее воображении.)
Именно так, настаивала студентка. Они числились в запасниках, но потом они исчезли. А библиотекарша ничего вспомнить не может.
– Исчезли куда?
– Кто знает… Исчезли – и все.
Вздох облегчения теперь был общим. Так или иначе, книг этих не было.
– Но почему вы не дали мне знать? Я попросил вас прочитать эти отрывки месяц тому назад. Почему вы тогда не обмолвились об этом ни словом? Ведь здесь у нас аудитория для дискуссий, а не лекций.
Дверь бесшумно приоткрылась, и внутрь просунулась кудрявая голова Дины. «Можно?» – дружелюбно прошептала она, после чего, не дожидаясь ответа, обернулась и сказала звонким голосом, эхом отразившимся от стен коридора:
– Это здесь!
После чего она прокралась к последнему ряду и бесшумно опустилась на стул, в то время как отец, на цыпочках следовавший за ней, опустив голову так, словно он пробирался по низкому тоннелю, старался не глядеть в мою сторону, прижимая к груди маленький саквояж и прокладывая свой путь среди путаницы пустых стульев к самому крайнему из них, стоявшему в темном углу. Не было никого, кто не обернулся бы, чтобы посмотреть на эту пару. Кое-кто из студентов узнал ее, и они начали перешептываться друг с другом, бросая при этом на меня быстрые взгляды. В голову мне бросилась кровь. Черт бы ее побрал. Зачем именно сейчас ей вздумалось войти? Аудитория раздражающе гудела.
«Эссе Карла Гейнцена „Der Mord“ („Убийство“) являлось наиболее важным идеологическим документом раннего террористического движения. Напечатанное несколько раз и широко цитируемое, оно впервые появилось в 1849 году в газете, издававшейся немецким политическим эмигрантом в Швейцарии. В нем Гейнцен, вынужденный бежать из своей страны, сделал попытку создать некую моральную классификацию террора. Сам он был не социалистом, а всего лишь радикальным буржуа, за что Маркс и Энгельс не раз нападали на него, видя в этом отклонение от социализма, что гораздо больше, чем поддержка террора, раздражало их. Позднее Гейнцен эмигрировал в Америку, где редактировал несколько немецких газет. Он умер в 1880 году в Бостоне, городе, который он считал единственным прибежищем культуры в Соединенных Штатах».
Пока я говорил, едва различимая улыбка мелькала по напряженному лицу моего отца, но когда я огласил мнение Гейнцена о Бостоне, она тут же исчезла и он, словно испугавшись чего-то, опустил голову.
А Дина, похоже, ничего не слушала и не слышала, продолжая сиять своей чуть простодушной прелестью. У нее не было времени нанести обычный макияж, отчего ее лицо казалось испачканным. Одета она была в старое, едва ли не детских времен синее платье. Она полностью завладела записями студента, сидевшего рядом с ней, который явно не имел ничего против. Они обменивались какими-то репликами, считая при этом, что они просто перешептываются, но мне они явно мешали. Неужели она этого не понимала? Или, наоборот, понимала слишком хорошо, что дело может кончиться для нее скандалом?
«Гейнцен приводит некоторые исторические примеры примитивного терроризма, в которых замысел индивидуального устранения тиранов возникал и осуществлялся в голове самих исполнителей. Он восхищался такими персонажами, как Гермодий и Аристогон, ведь они убили своими кинжалами тирана Гиппарха…»
Эти имена я с молодых ногтей ношу в своем сердце, и мне не надо заглядывать в конспект. Отец изумленно подался вперед. От интеллектуального запала голос мой звенел, как туго натянутая струна.
«Он показал, что исторически террор как таковой никогда не вызывал в обществе столь же сильное неприятие, как злобность, присущая тираническим режимам, и, наоборот, террористы, оставившие свой след в истории, вызывали скорее сочувствие. Если бы молодой немец по имени Фридрих Штапс, сделавший попытку убить Наполеона, достиг своей цели, говорит Гейнцен, а не был схвачен в последнюю минуту, не был ли он сейчас восславлен как всемирно известный герой?»
И снова полная тишина. Впиваясь взглядом в слушателей, я прошелся туда и обратно, продолжая:
«Гейнцен развивает свою теорию дальше, приводя в качестве аргумента тот факт, что разница между государственным и индивидуальным террором состоит в моральном превосходстве последнего. Государство использует средства уничтожения, и для него нет разницы между одним, десятью и тысячей убитых людей, тогда как террорист поражает только одну, заранее намеченную жертву. Моральный контраст между артиллерийским снарядом и выстрелом из пистолета всецело на стороне пистолетного выстрела».
Они писали, согнувшись над своими конспектами. Теперь они будут писать до тех пор, пока я не умолкну.
«На самом деле, хорошо прицелившись из пистолета…»
Я стоял лицом к ним. А потом поднял руку и при помощи большого и указательного пальцев изобразил пистолет. Тишина стала мертвой.
«В то же время одной из важнейших проблем стала необходимость избежать ненужных жертв среди случайных свидетелей, оказавшихся на месте происшествия.
Когда все окончательные приготовления к давно запланированному убийству адмирала Дубасова были завершены, террорист Войнаровский объявил, что „если жена Дубасова в это время окажется рядом с ним, то он откажется от попытки взорвать бомбу“. Карл Гейнцен по этому поводу тоже занял самую недвусмысленную позицию – невиновные гибнуть не должны. Вы прочтете об этом сами. Завтра у вас начинаются каникулы и времени будет больше чем достаточно. Мой экземпляр книги я возвращаю в библиотеку».
– Только ухитритесь поставить ее на запасную полку раньше, чем она исчезнет тоже…
Дружная волна гогота. Только техническая сторона дела была им интересна. Их приземленным практическим душонкам.
– Договорились. Но я хочу вот чего – чтобы вы прочитали еще два отрывка из той же антологии. Один принадлежит Сергею Нечаеву, другой Морозову.
И, пылая праведным гневом, я написал эти две фамилии на доске.
– Надеюсь, всем все ясно? Еще два отрывка. Предупреждаю, что вам придется на экзаменах обнаружить знакомство с ними. Мне надоело, что вы валяете дурака. Если вы ничего из того, что я требую, не прочтете, вы никогда не поймете, почему молодая Вера Засулич, дочь аристократа, отсидевшая перед этим два года в российской тюрьме, решила, что террористический акт является для нее делом чести, и почему она требует, чтобы Трепов заплатил за свою бесчеловечную жестокость. Она раздобыла револьвер, сунула его в карман пальто и отправилась на встречу с Треповым под предлогом, что имеет для него важное сообщение…