В плену у травмы. Как подружиться со своим тяжелым прошлым и обрести счастливую жизнь - Сойта Марина. Страница 34

Прошло 11 лет, прежде чем я начала писать эту книгу, реконструировала детство и решилась высказать маме все то, что я думаю о нашем воспитании.

Прошло 12 лет с тех пор, как я узнала эту часть правды о себе. Я дочь человека, который покончил с собой, когда мне было пять лет, – и это всегда будет так. Всегда. Всегда…

Жить в тишине травмы так сложно. Жить в молчании лжи так разрушительно. Жить, зная правду, оказалось легче и тяжелее одновременно – версий правды оказалось слишком много. И мне пришлось прожить каждую из этих версий, чтобы обрести настоящее понимание того, кто я и кем мне хочется быть.

Истина многосложна. У каждого в нашей семье разные истины. Каждый был в чем-то не прав. Каждый несет ответственность за свое поведение – и за тот выбор, который мы сделали, будучи взрослыми людьми.

Единственные, у кого нет выбора, – это дети.

Дети не несут ответственность за травмы своих родителей.

Но каждый из нас, взрослых, имеет возможность прервать этот цикл семейной травмы.

Мы имеем возможность создать для себя другое будущее. Мы имеем возможность подарить своей детской части другой конец ее истории. А если вы захотите иметь детей (и ваши возможности позволят вам реализовать это желание), вы сможете стать теми, кто подарит своему ребенку действительно безопасное детство.

Детство, в котором он узнает, что такое настоящее утешение.

Детство, в котором он узнает, что такое эмоционально доступный взрослый.

Детство, в котором он сможет быть таким, каким ему захочется.

Детство, в котором он сможет чувствовать и показывать самые разные свои эмоции.

Детство, в котором он узнает, что любовь родителя не зависит от его поведения.

Детство, в котором он сможет баловаться и веселиться.

Детство, в котором у него появятся мечты и надежды.

Детство, в котором он узнает, как ощущается безопасность.

Детство, в котором он и правда сможет побыть ребенком…

Я не помню деталей этого переломного дня. Моя память продолжала работать в режиме выживания, стирая все опасные, по ее мнению, события и рассказы. Но у меня сохранилась часть переписки с сестрой отца и ее дочерью. Они нашли нас с помощью социальных сетей.

Моя мама вычеркнула из нашей жизни всю родню отца (она честно сказала мне, что не помнит об этом решении – ее памяти также знакома амнезия), но дедушка с бабушкой не теряли надежды однажды все же вернуть нас в свою жизнь. Ведь мы были детьми их любимого сына – той ниточкой связи с ним, которая могла напомнить, что когда-то он жил и любил… Кажется, они даже пытались искать нас через программу «Жди меня», но безуспешно.

Современный мир подарил нам возможность не только создавать новые связи, но и восстанавливать их с помощью социальных сетей (прямо-таки как наш организм дарит нам эту возможность с помощью нейропластичности). Для нас они сыграли свою первоначальную функцию – функцию Связи.

Итак, в один совершенно обычный январский день наша с сестрой жизнь изменилась. Ира, совершенно неожиданно для себя, получила сообщение от нашей двоюродной сестры – племянницы отца. Мы начали общаться. Сложилось так, что я оказалась на передовой этого общения. Я стала задавать вопросы, все более откровенные, все более смелые. Я до сих пор не знаю, готова ли была услышать ответы.

Это был день, когда мы с сестрой впервые узнали, что наш папа был добрым и ласковым человеком.

Это был день, когда мы с сестрой впервые узнали, что в этом мире есть люди, которые очень любили его.

Это был день, когда мы с сестрой впервые узнали, что наш папа очень, очень, очень любил нас.

Это был день, когда мы с сестрой впервые узнали, что наш папа покончил с собой.

Тогда я была на зимних университетских каникулах у бабушки с дедушкой – со стороны мамы, как вы, я думаю, уже поняли. Нашим отношениям я готова посвятить отдельную книгу, полную тепла и света, – возможно, когда-нибудь я напишу сборник детских сказок (мне подозрительно кажется, что многие писатели грешат подобными экспериментами). Здесь же я упомяну лишь, что мы с сестрой так и не обсудили эту часть семейной истории с ними – не потому, что не могли быть честны или боялись, а потому, что в связи с их возрастом и состоянием здоровья не хотели их перегружать и беспокоить.

Я не думаю, что могла бы написать эту книгу до их смерти.

В том январе я была у них в гостях, заметена сибирскими снегами, окружена трескучими морозами, одна в своих эмоциях и мыслях. Мы с сестрой переживали это в одно время – но все-таки тогда мы переживали это не вместе, ведь между нами не было настоящей близости. Она была во Франции, я – в Сибири, но нас разделяли не тысячи километров, а 20 лет взаимного холода, 20 лет выживания в одиночку, 20 лет нелюбви.

Слова, полные опыта прошлого, появлялись на наших экранах и в наших сердцах благодаря памяти других людей. История, рассказанная сестрой отца, размывала темные области на карте нашего сознания, создавая ориентиры для новой жизни, – жизни, полной тяжелого облегчения, полученного благодаря знанию.

Ира сказала мне после очередного светлого воспоминания об отце – со слов мамы казалось, что он совершенно другой человек. Бездарная скотина, – горько добавила она.

Я хочу отметить, что уже не помню того, о чем помнила еще 12 лет назад. Мамины горькие описания отца канули в Лету бездонной диссоциативной амнезии, и доступ к ним открыт лишь благодаря нашей с сестрой переписке тех времен. Мы обменивались этими фразами, находя друг в друге печальный отклик узнавания. Моя память стерла и эти фрагменты…

Но я точно помню, как все те каникулы я беззвучно рыдала в ночной тишине. Я не хотела беспокоить бабушку с дедушкой и днем старалась не выдавать своего волнения. Я не понимала, как могу поговорить с ними об этом. Сейчас я думаю, что решение вести себя как ни в чем не бывало тоже могло быть результатом контакта с имплицитными воспоминаниями. У сестры в памяти есть смазанная сцена: как она спрашивает у бабушки «А где папа?», а та в ответ начинает горько плакать. Возможно, мы не хотели причинять ей боль этими вопросами – причинять боль тому уникальному значимому взрослому, который не причиняет боли нам, – и мое взрослое тело помнило об этом. Но мое сознание поддерживало версию «я не хочу их беспокоить».

Несколько лет назад я точно была готова честно поговорить с дедушкой и бабушкой – «зайцами», как я их называла (а они звали меня «лисенок») – о прошлом нашей семьи. Но их здоровье было уже настолько хрупким, что мне было страшно начинать этот диалог.

Разговора между лисенком и зайцами так никогда и не случится. Они ушли из жизни, когда мне было 30 лет, – за одну неделю я потеряла двух моих самых любимых людей. Тех, кто дарил мне мгновения безопасности своей любви. Теперь они лежат на расстоянии вытянутой руки друг от друга, как и всегда ложились перед сном, – теперь их сон вечен, и они навечно рядом.

Каждый день тех каникул я привычно изображала безупречную нормальность.

Каждую ночь тех каникул я открывала глаза кошмарам осознания.

Узнать правду было важно, но оказалось, что знания могут быть суровыми палачами спокойствия. Оказалось, что знания могут истязать и пытать. Оказалось, что истинная история моей семьи полна горьких тайн, которые прятались за желанием забыть о боли, за желанием защитить себя и детей, за желанием стереть то, что не вписывалось в идеальный семейный образ, за желанием, в конце концов, выжить.

Многие друзья отца не знали о том, как прошли последние годы его жизни, вплоть до моего разговора с ними. Мама не делилась с ними этим, да она и не знала всего, ведь все контакты с его семьей были оборваны. Я рассказала им лишь малую часть подробностей – их реакция была слишком эмоциональна, и, честно говоря, я не хотела выдерживать ее.

Некоторые из них почувствовали глубокую вину – за то, что не были рядом. За то, что они даже не пробовали предотвратить трагичную развязку его судьбы. За то, что он был так одинок последние годы своей жизни.