Хранитель секретов Борджиа - Молист Хорхе. Страница 57

В детстве он видел, как бичевали себя монахи в монастыре, и вздрогнул, вспомнив разлетавшиеся вокруг брызги крови.

– Да, – сказал брат Пьеро, с апломбом подтверждая сказанное. – И вы тоже будете это делать. В противном случае вам никогда не поверят и не примут в общину Святого Марка. Если вас разоблачат, то обвинят в святотатстве, поскольку вы носите монашеское одеяние, не будучи посвященным в монахи. Ну а потом… приговорят к смертной казни, скорее всего, на костре.

Книготорговец покачал головой. Он был ошарашен и не верил своим ушам. Меньше чем за час его жизнь кардинально изменилась и стала невыносимой. Его превратили в другого человека, изо всех сил стараясь сделать из него монаха, – и не только внешне. Он тосковал по Анне и своим близким. Очень сильно. И не знал, доведется ли увидеть их когда-либо снова. Он чувствовал жуткую тяжесть на сердце. Однако этот улыбчивый монах с голубыми глазами ему нравился. Жоану необходимо было высказаться, и он поведал новому знакомому о своих чувствах: душевной боли, тоске по близким, унижении, утрате свободы…

– Вы должны изменить образ своего мышления, – сказал Жоану монах, который внимательно слушал его, периодически кивая в знак согласия. – Забудьте о том, что вы теряете. С таким отношением вы однозначно провалите вашу миссию. Думайте о том, что через некоторое время вы вернетесь к своей обычной жизни. И наслаждайтесь тем, что приобретаете.

– Приобретаю? – воскликнул Жоан. – Какого черта я приобретаю?

– Монашескую жизнь. Близость к Богу.

Жоан смотрел на монаха и едва сдерживался, чтобы не ударить его. Тот просто смеялся над ним! Но, внимательно вглядевшись в его лицо, Жоан убедился, что улыбка, игравшая на губах монаха, не была циничной, а наоборот, это была счастливая улыбка человека, который только что сообщил радостную весть и сам радуется этому.

– Подумайте о послушнике, готовящемся принять духовный сан. Когда ему выстригают тонзуру и он видит, как падают на пол пряди его волос, он знает, что смиряет себя и теряет свободу, но делает это потому, что, как свободный человек, отдает себя в услужение Господу. И чувствует благодать, а это один из счастливейших моментов в его жизни. Обретите это счастье в тишине монастыря, брат Рамон. Если приложите к этому усилия, то у вас все получится.

Жоан вспомнил, как, будучи ребенком, иногда желал обрести покой и молился в монастыре, в котором жил. И даже завидовал брату Жауме – тот всегда казался счастливым и довольным. Он сказал себе, что брат Пьеро был прав и что, может быть, он найдет умиротворение в служении Господу. Жоан вздохнул, в памяти вдруг возник образ Анны.

– Я сильно тоскую по своей жене, – пожаловался он.

– Пользуйтесь власяницей, – ответил доминиканец.

Именно в тот момент Жоан подумал, что не будет соблюдать это требование дона Микелетто. То, что он согласился на опасную миссию, вовсе не означало, что ему надлежало превратиться в пленника. И Жоан решил бежать. Вечером, во время отдыха после девятичасовой молитвы, он предупредил своего наставника, что идет в отхожее место, расположенное в боковой излучине Тибра, и направился в сторону реки. Но пошел к крепости Сант-Анджело, которая защищала мост с тем же названием – единственный доступ в Ватикан из Рима. Он низко опустил капюшон, сделал вид, что молится, и поприветствовал ватиканских гвардейцев, надеясь, что они не узнают его в монашеском облачении. Он занял место в очереди направлявшихся в Рим людей, рассчитывая на то, что солдаты не обратят внимания на монаха, покидающего Ватикан, потому что наибольшее внимание они уделяли тем, кто, наоборот, входил. Через некоторое время, когда стало смеркаться, Жоан уже шел по мосту Сант-Анджело, глубоко вдыхая воздух свободы. Он сбежал из Ватикана и от дона Микелетто.

Жоан очень странно чувствовал себя, идя по городу в этих сандалиях и с капюшоном на голове. У него не было ни одной монеты, и ему не хватало кинжала и шпаги. Сгущались сумерки, и римские улицы становились все более опасными. Он сам себя успокаивал, думая о том, что нищенствующий монах, единственным достоянием которого является дешевое одеяние и никому не нужные сандалии, не будет интересен, поскольку только монахи одевались подобным образом. Он ускорил шаг, потому что не хотел прийти очень поздно, и обошел стороной Кампо деи Фиори, идя по улочкам, расположенным вдоль реки, чтобы не встретить знакомых ему людей. Если бы кто-то распознал его в таком виде, то ему не только пришлось бы сгореть от стыда, но и принять к сведению тот факт, что он раскрыл секрет, который дон Микелетто хотел сохранить любой ценой. Через некоторое время Жаон уже снова переходил через реку, на этот раз по мосту Систо в сторону Трастевере.

Торговцы уже собирали товар со своих лотков, а из домов слышались характерные вечерние звуки – там готовили ужин, расставляли посуду, громко переговаривались. Как же это все было знакомо Жоану! Многие обитатели этого района были по происхождению испанцами, иудеями и крещеными евреями, бежавшими из королевств Кастилия, Арагон и из Португалии. Папа оказывал им покровительство. Уже практически наступила ночь, когда он добрался до места назначения – района, где прохожие с удивлением и предубеждением оглядывали его одеяние монаха-доминиканца. У многих оно ассоциировалось с трагическими воспоминаниями об испанской инквизиции. Он спрятался в тени портала, пристально следя за входом в таверну, на вывеске которой, освещенной смоляным факелом, был изображен заяц. Жоан в волнении наблюдал за тем, как туда заходили мужчины, лица которых по большей части были скрыты масками, но никто из них даже близко не напоминал ему того, кого он ждал: своего друга Никколо. Подождав еще немного, Жоан решил, что уже поздно и что, скорее всего, флорентиец не посетит этой ночью таверну. В этом случае ему придется провести ночь на опасных улицах города, без денег, не имея возможности обратиться к близким или друзьям, потому что иначе он провалит секретный план дона Микелетто. Без всякого сомнения, у Савонаролы в Риме были свои шпионы.

Жоан знал, что Никколо обычно посещал «Заячью таверну» по четвергам, и подумал, что, возможно, в этот день тот пришел раньше и уже находился внутри заведения. Также оставалось предположение, практически невероятное, что он не узнал Никколо под маской. Жоан не мог больше ждать и решил войти, прекрасно осознавая, какое изумление и скандал вызовет его вторжение. Потому что он был монахом, а эта таверна – борделем.

– Вы имеете представление о том, что это за место? – спросил его здоровенный мужик на входе и преградил ему путь.

– Да, знаю, – ответил Жоан, по-прежнему скрывая лицо под капюшоном.

– Вам сюда нельзя, святой отец.

– Я не хочу войти в качестве клиента, я ищу одного мужчину.

Громила рассмеялся неприятным смехом.

– Так вы гомик? Да будет вам известно, что здесь предлагают исключительно женщин. Мужчин ищите в другом месте.

– Я не содомит, – ответил Жоан, оскорбленный хамством этого типа. – Мне только нужно узнать, находится ли там, внутри, тот, кого я ищу.

– Кто там находится или уже вышел, вас не касается.

– Это очень важно. Позвольте мне посмотреть, там ли он. Пожалуйста.

– Если это так важно, то подождите на улице до рассвета, пока он не выйдет. – Тон громилы становился все более угрожающим и презрительным.

– Я не могу ждать.

– Убирайтесь отсюда!

Казалось, что монах подчинился и униженно отошел на пару шагов, но вдруг он резко бросился вперед и изо всех сил ударил типа в челюсть. Несмотря на свои габариты, захваченный врасплох, мужчина оступился и споткнулся о стол. Жоан бросился на него с целью завладеть кинжалом, который он заметил у того на поясе, и одновременно толкнул его. Изрыгая проклятия, тип свалился на спину, увлекая за собой стол и стулья. Попав внутрь таверны, Жоан увидел в стороне барную стойку и столы, освещенные лампадами. За несколькими столами сидели только женщины, ожидавшие клиентов, а за другими – парочки, беседующие за бокалами с горячительными напитками.