Der Architekt. Без иллюзий - Мартьянов Андрей Леонидович. Страница 39

Светлый день, улыбка встреченной девушки, мама и тишина субботнего, чисто прибранного дома, где пахнет пирогами? Вот это — гораздо ближе к делу. Германия — выше всего. Та Германия, которой не было в детстве этих ребятишек, встречавших нас на окраине Айзенаха. Та, которую мы должны им подарить. Та, которую мы сами почти не застали…

За танками — будущее. Вот во что я инстинктивно поверил, когда резко изменил свою судьбу. В конце концов, разве не интуиция определяет все по-настоящему великие поступки? Я никогда не претендовал на величие, но мне хотелось стать частью этой истории, и инстинкт подсказал мне — как этого достичь.

В середине ноября тридцать пятого года меня вызвали в штаб полка. Майор Кельтч разговаривал с кем-то по телефону, не вынимая изо рта сигареты. Она ловко плясала на его пухлой нижней губе. «Хорошо!» — отрубил Кельтч, положил трубку и повернулся ко мне:

— Унтер-офицер Шпеер, соберите отделение и отправляйтесь сейчас на железнодорожную станцию. Прибыли шесть танков. С учетом тех, которые уже имеются, наш полк теперь располагает восемью машинами. Так что после того, как вы отгрузите танки, доставите их сюда и завершите сборку и необходимый ремонт, мы сможем, наконец, по праву называться танковым подразделением.

Я отсалютовал и вышел.

Мы с новобранцами в основном занимались изучением тех танков, что имелись в наличии. Я рассказывал о моторе «Майбах». Мы ходили строем, стреляли в цель из личного оружия. Но больше всего нас занимали печи и дыры в стенах наших казарм.

Я собрал мое отделение.

— Так, гуси («гуси» было наше прозвище), теперь слушайте меня хорошенько. Наши танки наконец-то прибыли. Торчат на станции и ждут, пока мы возьмем их на руки и отнесем в гнездышко.

Мои саксонцы принялись жевать губами и переглядываться. Я понял, что им уже кое-что известно. Невозможно скрыть новости от солдата.

— Да?.. — я кивнул подбородком Генриху Тюне, маленькому, верткому уроженцу Дрездена, слесарю с вечными цыпками на руках, непропорционально больших для такого хрупкого человека. Как и многие из его поколения, Тюне плохо питался в детстве и рано начал курить — этим объяснялась его внешность вечного подростка.

Тюне вечно задавал всякие неудобные вопросы, которые у других только вертелись на языке. Поэтому лучше было все выяснить с самого начала.

— Что ты хотел меня спросить, Генрих? — повторил я более неформально.

Тюне покосился по сторонам с таким видом, будто только что спер чужой запас табака, и брякнул:

— Болтают, будто танки совсем в разобранном состоянии… Лежат в ящиках, как железный хлам.

— А что, если так? — повысил я голос. — Боишься трудностей, танкист Тюне?

— Так это… А кто их будет собирать и все такое? — настаивал Тюне.

— Попробуй сам ответить на этот вопрос, Тюне. Уроженец Дрездена молчал. Я обвел глазами остальных:

— В чем дело? Никто не хочет помочь товарищу? Тюне наконец решился:

— Никто и не говорит, что мы не хотим чинить танки. У нас только такой вопрос, господин унтер-офицер: пока мы чиним танки, кто докончит для нас печку? И крыша у нас течет. Зарядят дожди — начнем кашлять.

Я разозлился, потому что дрезденец был прав.

— Кто еще думает, что мы не справимся? — рявкнул я. Желающих возражать не нашлось.

— Разойдись, — я махнул рукой. — Через полчаса выходим на станцию.

Поезд уже ждал нас, когда мы прибыли. Я даже присвистнул: не ожидал такое увидеть — это был огромный старый бронепоезд времен Великой войны. Я предъявил бумаги, мы сняли пломбы с вагонов и по деревянным сходням сгрузили танки.

Башни были сняты, пулеметы демонтированы. У двух машин не завелся двигатель, их пришлось налаживать прямо на платформах. Это была только половина обещанного, еще три танка должны были приехать на втором бронепоезде приблизительно через неделю, как сообщили в полк из Берлина.

Я попросил еще два отделения в помощь. Мы работали до наступления темноты. Хотели, чтобы утром все три танка уже находились на месте. Один действительно добрался до казарм, у второго на полпути отказал мотор, третий при повороте потерял гусеницу, завертелся и свалился в кювет. Хорошо, что этого никто не видел.

Мы остались возле поврежденных танков на ночь, а утром я попросил, чтобы мне дали еще людей. Все рвались нам помочь, так что добровольцев оказалось больше, чем требовалось. Подполковник в этот день уехал в Дрезден, а майор Кельтч — вероятно, по рассеянности, — позволил всем желающим отправиться к новым танкам. В результате мы работали, окруженные целой толпой курящих, галдящих и смеющихся солдат.

Время от времени мы подзывали то одного, то другого и заставляли подержать здесь, подвинтить там. К полудню мы вытащили танк из кювета и разобрались с гусеницей.

После этого мы только тем и занимались, что ремонтировали и отлаживали наши танки. А в следующую субботу прибыл второй бронепоезд, посланец из прошлого с подарками для будущего. Мы так были увлечены работой, что напрочь забыли о печках, щелях, плохо подогнанных рамах и дырках в крыше. Первый же холодный дождь напомнил о нашей беспечности.

«Ты теперь меня бы не узнала, — писал я маме в эти дни. — Мы живем в постоянных лишениях, как будто находимся не в казармах в сердце Тюрингии, а на бивуаке, в походе, посреди враждебной и чуждой страны. У нас холодно, и с потолка течет, наши одеяла влажны, иногда приходится спать, обмотав горло шарфом. Но никто не жалуется. Все мы увлечены только одним: нашими машинами. Их нужно поскорее довести до ума, чтобы можно было начать тренировки. Весной предстоят маневры и никто в полку не хочет ударить в грязь лицом. Много внимания мы уделяем физической подготовке. Мы бегаем, прыгаем, поднимаем штангу, чтобы на спортивных состязаниях достойно представлять наш полк».

Я всерьез полагал, что мы подвергаемся лишениям и закаляем дух и тело достаточно для того, чтобы впоследствии пережить самые тяжелые испытания, какие только могут выпасть на долю солдату. Да все мы так считали.

За всеми этими делами зима прошла незаметно, а в мае следующего, тридцать шестого, года мы впервые выступили из Айзенаха и двинулись к полигону Ордруф, который размещался на краю Тюрингенского Леса.

К тому времени я получил первое офицерское звание. В мае в Тюрингии еще стоит весна, и в густой темной зелени леса, покрывающего старые, пологие, все повидавшие горы, звенели птичьи голоса. Мне казалось, что рев моторов ни в малейшей степени не нарушал здешнюю гармонию — и точно, мы как будто не пугали птиц своим появлением, напротив, они ликовали при виде грозных боевых машин, медленно продвигающихся по старым дорогам, которые помнили, надо полагать, еще римских легионеров.

Офицерские квартиры размещались в крошечном старинном замке времен миннезингеров. Здесь было тихо, на рассвете еще колыхались белые туманы и фазаны выходили из запущенного парка, чтобы бродить по дорожкам. Ординарцы спотыкались о них, а один из них как-то выронил кофейник и облил бедного фазана утренним кофе.

Мы занимались стрельбами до конца июня. Осенью предстояли маневры, а летом нам привезли еще машины. Теперь в полку было в общей сложности двадцать два танка, и мы вылизывали их с утра до вечера.

Осенью солдаты первого призыва после введения всеобщей воинской повинности покидали полк. Вечером, накануне отбытия, ко мне неожиданно зашел Генрих Тюне. У него не было штатского костюма, и он подчеркнул свое состояние просто тем, что расстегнул воротничок и снял пояс.

Я кивнул ему:

— Что тебе, Генрих?

— Так, поговорить. — Он просочился в комнату.

Мой сосед, лейтенант Майер, сейчас отлучился в город. У него было, насколько я знал, свидание с местной девушкой, на которой он собирался жениться. Благопристойное свидание в присутствии родителей юной фройляйн, которым совсем не хочется, чтобы их привлекли к ответственности за «сводничество». Меня подобные вещи напрягали, и я предпочитал обходиться без местных девушек с их бдительными маменьками и унылыми папеньками, у которых явно есть более интересное занятие, чем просиживать в гостиной с потенциальным зятем.