На край света (трилогия) - Голдинг Уильям. Страница 116

– За борт!

Матросы перевалили мешки через перила и скинули в море. Поднялась громадная волна, эдакая движущаяся гора воды. Вторую волну, возникшую на поверхности первой, сдуло воющим ветром, и она кинулась на нас, подобно граду пуль.

– Стоп!

Я повернулся – как раз вовремя. Нос судна соскользнул с обогнавшей нас водяной горы. Корма заметно приподнялась. Хотелось рассмотреть гору, догоняющую нас сзади, за которой наверняка прятались другие, еще и еще – чудовищная процессия, шествующая по миру, где человеку явно нет места.

– И зачем же вы меня сюда привели?

– Глядите.

Я посмотрел в указанном им направлении. Там медленно наливалась очередная махина, готовая обрушиться на нас вздыбленной поверхностью. Неожиданно на самом краю видимости появилось серебристое пятно. Оно росло и ширилось прямо за кормой, превращаясь в серебряную дорожку, словно те, что возникают на воде в солнечный день или лунную ночь. Сияние было мягким, чистым, каким-то лоснящимся: словно меловая тропинка светилась под бешено крутящейся водой, под волнами на волнах, что рвались в воздух, подобно стае взбесившихся птиц.

– Масло!

Нет, человеку тут явно не место, разве что морским богам или той чудовищной силе, которая наверняка управляет видимым миром и перед лицом которой простые смертные способны лишь изрекать размеренные, жизнеутверждающие сентенции о смысле бытия.

«Умиротворите шторм».

(11)

Вот так. Как бы ни атаковали нас волны, как бы ни грозились они нас одолеть, стоило им достигнуть серебристого пятна, и оно останавливало их верней, чем несокрушимые скалы, верней, чем – если такое возможно – волнолом или набережная. Удивительно, как обычное растительное масло, приготовленное из нежнейших, эфемернейших выдумок Природы способно усмирить бурю, как Орфей усыпил Цербера. Понятно, что все об этом знают – вот только не всем спасает жизнь столь тонкий и хрупкий волосок. Серебряная дорожка растянулась ярдов на пятьдесят за кормой, и на этих намасленных ярдах больше не хозяйничала буря. Нас по-прежнему качало на волнах. Вода по-прежнему накидывалась на борта и перекатывалась через палубу, где тряслись и дрожали черные леера, но все это было мягче, гораздо мягче!

– Надо же! Глазам своим не верю!

Чарльз поманил меня с юта на шканцы. Я спустился, и он отвел меня к фальшборту.

– Просто хотелось показать, что и я кое-что могу придумать.

– А я в этом не сомневался!

Он возбужденно хохотнул.

– Обычно мы ложимся в дрейф и льем масло с носа, понимаете? Тогда качка более или менее успокаивается, и можно спокойно вылить оставшуюся часть с наветренной стороны, но сейчас у нас попросту нет времени. Надо поторапливаться. Запасы масла, приходится признать, оставляют желать лучшего, но пока оно есть, сравнительно спокойное плавание по бурному морю обеспечено.

– Пока оно есть…

– Именно.

– А как насчет воды в трюме?

– Придется качать еще усердней, хотя и не слишком.

Чарльз прошел к штурвалу, переговорил с рулевым и, подталкиваемый ветром, неуклюже сбежал к шкафуту. Я последовал за ним, в кои-то веки вспомнив о капитанских правилах. В пассажирском салоне я кликнул Бейтса, который принес мне бобы и крохотную порцию мяса.

– И бренди, Бейтс.

Он послушно исчез, а я склонился над тарелкой, но без конца вытягивал шею, любуясь в окно серебристой улиткиной дорожкой – масляным пятном. Издалека доносились дикие крики умирающего Преттимена. «Надо было подарить ему на свадьбу изрядную долю обезболивающего», – подумал я. Впрочем, оно никому не помешало бы. Масло – маслом, а было бы неплохо ничего не знать и не чувствовать. Я просидел несколько часов, зачарованно глядя в море, пока темнота не загнала меня в постель. Судно двигалось быстро и ровно, но казалось, долгожданная скорость нагоняет на всех тоску! Заснуть мне не удавалось. Я лежал, корабль шел, мы были живы. Нехватка сна явно повлияла на мои умственные способности.

Вахты в ту ночь я почти не запомнил, хотя она оказалась короткой. Меня вызвали на вахту. Против сильного ветра я проковылял к шканцам и скрючился у юта. Помню свет, особый штормовой свет, который невозможно описать и в который – именно поэтому – многие не верят. Казалось, светился сам воздух.

Ко мне подошел Чарльз.

– Ступайте в каюту, Эдмунд. Здесь от вас все равно никакого толку.

– Когда же это кончится?

– Кто знает? Вы бы прилегли… Камбершам вон тоже свалился.

– Как?! Если даже Камбершам…

– Нет-нет, обошлось без членовредительства. Просто не выдержал, несмотря на привычку к такого рода вещам, понимаете, о чем я? Идите. Я провожу вас. Ваше место сейчас в койке. Там и оставайтесь!

Пожелание отнюдь не героическое. В свою защиту могу сказать только, что в те сутки остальные пассажиры даже не рискнули вылезти на палубу. Не думаю, впрочем, что они были напуганы больше моего. Скорее всего в них возобладал здравый смысл. В пассажирском салоне Бейтс рассказал, что Чарльз разрешил переселенцам и подвахтенным матросам оставаться в гамаках. Я боялся представить, как выглядит их переполненная палуба, тем более что волны время от времени перекатывались через шкафут и, подобно водопаду, устремлялись на бак. Немного качало, но судно поднималось и опускалось ровно, не рыская, словно шло по узкому тоннелю, который не давал кораблю уклоняться в стороны.

Я добрался до каюты и без сил упал на койку, хотя в сущности ничего не сделал. Проснулся я серым утром, под нескончаемый гул ветра. Как сжалось истерзанное сердце при таком безрадостном пробуждении! А что творилось с детьми? Может быть, родители и друзья убедили их, что бояться нечего? О нет! Бледные лица и дрожащие губы куда убедительней слов. То шепот, то крики, то вспышки гнева, истерика и слезы – бедняжки, конечно же, понимали, что творится кругом!

День не принес никаких изменений. Я с трудом собрал силы, чтобы выползти из каюты, да и то – выгнали меня оттуда естественные потребности. Я натянул плащ и все остальное и добрался до салона. Там с невидящим взором сидел мистер Боулс. Я сел рядом и тоже уставился в никуда. Как ни странно, но вместе молчать было легче. Прошло немало времени, прежде чем он промолвил:

– Качать не успевают.

– Да.

– Скоро и мы понадобимся.

– Да.

– Если честно…

Повисла тяжелая тишина. Боулс откашлялся и продолжил:

– Если честно, я все время спрашиваю себя, не стоит ли отринуть всякую надежду, выползти отсюда, рухнуть на койку…

– Я уже пробовал. Не помогает.

Дверь в салон распахнулась. Наш бравый офицер, Олдмедоу, тяжело дыша, рухнул на скамью напротив нас.

– Некоторым, видимо, до сих пор кажется, что весь корабль должен на них работать.

– Это что – оскорбление?

– Как похоже на вас, Тальбот! Возражать будете, когда заимеете такие же руки.

Он выставил перед собой воспаленные, окровавленные ладони.

– Воду откачивал. Он забрал моих солдат, даже не спросив разрешения! Сказал только: «Некому качать».

– Лейтенант Саммерс?

– Он самый, дружок ваш, чертов лейтенант Саммерс…

– Возьмите ваши слова обратно!

– Господа!

– Вы мне надоели, Олдмедоу! И ответите за такие речи!

– Что мне за радость стреляться с вами, Тальбот, если море все равно нас прикончит? А Саммерсу я сказал: «Почему бы вам не позвать пассажиров: Боулса, Пайка, Тальбота, Викса, Брокльбанка?» Даже этот старикан продержался бы пару минут. Я…

Он повалился на столешницу. Боулс вскочил и бросился к нему, но Олдмедоу прохрипел:

– Оставьте меня, черт вас дери!

Он с трудом встал на ноги и поволокся в каюту. Боулс, качаясь вверх-вниз, вернулся к своему месту и упал на скамью от очередного рывка. Мы застыли в молчании.

Позже я оставил Боулса, сходил по нужде и уселся рядом с гудящим тросом, с помощью которого спускали в море бурдюки с маслом. Несмотря на улиточный след и прочее, казалось, мы плывем под водой, а не по ней. Промокнув от брызг, я вернулся в салон, но Боулса там уже не было. Едва я занял свое место, как появился Пайк. Мелкий и невзрачный, он, может быть, и терялся в обществе, зато та же самая миниатюрность определенно помогала ему избежать увечий во время шторма. Сейчас, к примеру, он то ли проехал по нетвердой палубе, то ли пролетел над нею и приземлился на скамью, точно птица на шесток – бледный, но вроде бы трезвый.