Ветер с Юга. Книга 1 - Ример Людмила. Страница 27

– Выпейте, мой господин! Это настойка цветов сцинии. Только пейте залпом!

Лекарь подал Палию небольшой флакон из синего стекла. Тот схватил лекарство трясущейся рукой и быстро поднёс его ко рту. Сейчас он был готов сожрать любую мерзость, лишь бы ушла невыносимая боль. Рот обожгло горько-солёным неимоверно противным вкусом, от которого опять накатила тошнота, но Палий сжал зубы и, покрываясь холодным потом, зажмурил глаза, приготовившись к новой волне выжигающей его изнутри боли.

Минуты шли за минутами, и боль начала затихать. Она растворялась, слабела и, наконец, превратилась в какие-то неопределённые малоприятные ощущения в глубине живота. Палий открыл глаза и стёр со лба обильно выступивший пот. Лекарь стоял рядом, внимательно наблюдая за лицом своего господина. Тот устало проговорил:

– Затихла, зараза её забери… Но в животе как будто сражается мой вчерашний ужин с сегодняшним завтраком… Ох ты, ужин побеждает! – И Палий, кряхтя и охая, взгромоздился на услужливо подвинутую Луртом Кроксом белую ночную вазу, габаритами под стать своему дородному хозяину.

– Господин, это лекарство будет действовать ещё два дня и хорошо прочистит твой кишечник. Но если ты не умеришь свой аппетит, боль может вернуться. Однажды её не смогу прогнать даже я, Лабус Сусвинт, Главный лекарь двора. Если камень порвёт пузырь, тебя ждёт долгая и мучительная смерть.

– Как же вы любите пугать, гадкие лекаришки! Все мы умрём, раньше или позже. Вечными в нашем мире могут быть только Боги! Ты давай мне эти гадкие настойки и молча делай своё дело! И нечего совать свой нос в мою тарелку! И в мой кубок! Я – Повелитель и буду делать то, что захочу! А если ты не сумеешь меня вылечить, на твоё место желающие найдутся, только свисни! Так что, иди к дьяволу!

Лабус, совершенно не удивлённый словами неблагодарного пациента, сунул под мышку свой ящик и, поклонившись снова улегшемуся на кровать Палию, направился к двери.

– Стой, стой немедленно! – Палий подскочил и резво кинулся к горшку. – Я что, так и буду на нём сидеть весь день?!

– Да, мой господин, это лекарство именно так и действует.

– Ты что, изверг, забыл, что сегодня вечером состоится церемония провозглашения Наследника! Тысяча мечей тебе в глотку! Или ты хочешь, чтобы я засрал весь тронный зал?

– Всё должно быть сделано в своё время, мой господин – сначала чистим, потом закрепляем. Иначе можно и не получить нужный ре…

– Глотка Вельзевула! Мне твой долбанный результат нужен немедленно! Я не собираюсь ждать, пока ты изведёшь меня на говно! Ты слышишь меня, клистирная трубка? Немедленно! Давай сюда свои склянки!

Лабус Сусвинт с невозмутимым выражением лица снова открыл свой ящик, вытащил из него квадратный тёмный флакончик, накапал в хрустальный стакан с водой несколько капель бурой жидкости и молча подал хозяину. Палий взял лекарство, с недоверием понюхал содержимое стакана и, недовольно скривив губы, залпом выпил.

Лекарь в душе улыбнулся. За все годы службы у Повелителя его уже раз триста должны были повесить, разрубить на куски и содрать с него с живого кожу. Палий обладал буйным нравом, как, впрочем, почти все представители семейства Корстаков.

Любая мелочь могла вывести его из себя и вызвать жуткий приступ гнева, когда в головы несчастных прислужников летело всё, до чего могли дотянуться его руки. Он бушевал, изрыгая пламя и дым, топая ногами и сыпля страшные проклятия, и только один человек на свете мог быстро угомонить этого разъярённого быка – его вторая дочь Лея.

Его любимица, белокурая голубоглазая красавица восемнадцати лет от роду, с годами всё больше становилась похожа на свою мать, умершую, когда девочке был всего год. Палий, безумно любивший свою первую жену, три года носил по ней траур, превратившись за это время в жестокого правителя, замкнутого и молчаливого.

Он преображался только при появлении Леи – улыбался и шутил, играл с ней в тряпичные куклы, разрешал причесывать свою бороду гребнем и даже смастерил ей маленький лук, из которого та быстро научилась метко стрелять. В эти недолгие часы спокойствия из покоев Повелителя часто раздавался его раскатистый смех, сопровождаемый перезвоном колокольчика – весёлым озорным смехом Леи.

Проводив дочь, которая на прощанье всегда обнимала его бычью шею своими тоненькими ручками и смешно морщась, целовала его в обе щеки пухлыми розовыми губками, а потом, тряхнув белокурыми локонами, весело выбегала из комнаты, Палий вновь застывал. Улыбка сползала с его лица, а в глазах опять поселялся свинцовый холод. Всю свою нерастраченную любовь он перенёс на этого ребёнка и лишь её одну боялся чем-нибудь расстроить или огорчить.

Одного взгляда её огромных голубых глаз было достаточно, чтобы его гнев мгновенно пропадал. Этот высокий тучный мужчина с крупной лобастой головой, огромными ручищами, широким красным лицом, с яростно сведёнными к переносице густыми бровями и зло сверкающими глазами тут же успокаивался, затихал и как-то даже сжимался, будто из него вдруг выпускали весь воздух. Лея ласково гладила отца по потной всклокоченной голове, и он сразу засыпал, свесив на бок голову и громко похрапывая.

Повелитель заворочался, удобнее устраиваясь на подушках, ловко подсунутых под спину Луртом. Бросив на лекаря ещё один злобный взгляд и всё ещё кривя губы от мерзкого вкуса, он пробурчал:

– Через три часа начнётся церемония. Надеюсь, я смогу сидеть на троне, а не на вазе, будь она проклята!

– Конечно, мой господин, на сей раз всё будет нормально. Но я хочу тебя предупредить…

– Лабус! Заткнёшься ты сегодня или нет! От твоего зуденья у меня снова колики приключатся! Я спать хочу! – Палий закрыл глаза и сделал вид, что спит.

Лекарь невозмутимо уселся в кресло и принялся наблюдать за действием лекарств. Последнее время его всё сильнее беспокоило здоровье Повелителя. Тот как будто с цепи сорвался и, стараясь кому-то доказать, что он ещё молод, крепок и здоров, вёл совершенно безалаберную жизнь, ежедневно обжираясь и опиваясь, а наутро мучаясь жестокими головными болями.

Второй брак Повелителя, на котором так настаивал Большой Совет Нумерии, счастья Палию не принёс, как не принёс и наследника. Две дочери, появившиеся одна за другой, оказались капризными и болезненными, постоянно хнычущими и вечно страдающими от несварения, кожных болячек и приступов судорог. Впрочем, их мать Аруна, дочь лангракса Сентории Писториуса Стейнбока, не обращала на них совершенно никакого внимания.

Красивая, с томной улыбкой и пустым взглядом светло-серых, как сенторийский мрамор, глаз, она то погружалась в слезливую депрессию, забиваясь в угол своей кровати и кутаясь в тёплый платок из пуха горных коз, то носилась по всему дворцу в дурашливом настроении, задирая встречных и оглашая комнаты безостановочным смехом.

Палий, с первых же дней совместной жизни поняв, что этот красивый фасад скрывает неприкрытую глупость, жадность и пустоту, ограничил своё общение с женой нечастыми визитами в её спальню, исключительно для продолжения своего рода.

Жалобы лекаря Лабуса на её безразличие к дочерям и странное поведение он пропускал мимо ушей. До тех пор, пока однажды Аруна, пробегая по двору, в припадке весёлости так толкнула попавшуюся ей на пути Лею, что девочка, отлетев к фонтану, ударилась об острый угол и сломала руку.

От верной смерти Аруну спасли Золотые Мечи, гроздьями повисшие на руках Повелителя Нумерии. Немного успокоившись, Палий собрал Большой Совет и, не слушая никаких возражений, потребовал немедленного развода. Ещё и Лабус подлил масло в огонь разгоревшегося скандала, заявив, что Аруна с момента её появления в Остенвиле не прекращала нюхать порошок из листьев кубука, весёлой травки из Гахара, который в этом городе не смог бы раздобыть разве что полный идиот. Именно этим объяснялась и её непомерная весёлость и приступы неодолимой тоски.

Представший пред гневными очами Повелителя Писториус Стейнбок, бледнея и заикаясь, попробовал свалить вину за поведение своей непутёвой дочери на местное окружение. Но, увидев налившиеся кровью глаза и выступившую на губах Палия пену, мудро решил, что лучше вернуться домой с порченым товаром, чем с отрубленной головой. Пятясь и низко кланяясь, он поспешно покинул Зал Заседаний Совета.