Черные глаза - Симоньян Маргарита. Страница 14

Прямо с порога Альдос протянул им мутные рюмки.

— Без вакцины вход запрещен! У нас в кафе общеадлерская вакцинация. Карапет! — крикнул Альдос шашлычнику в медицинском халате, испачканном кровью. — Еще пару вакцин приготовь!

Карапет с лицом палача пальцами выдавил в рюмки чеснок, густо присыпал перцем и залил домашней чачей.

Остатки чачи Карапет плеснул в мангал, и он вспыхнул полуметровым огнем, словно олимпийский факел.

Бабушка с любопытством приглядывалась, как неместные мальчики будут пить нашу вакцину.

— Вы чего так рано сегодня? — спросил Альдос у олимпстроевских.

— Заминировали нас неудачно, — ответил самый голубоглазый. — В прошлый раз заминировали в три — всех домой отпустили. А тут прямо с утра — боюсь, придется еще на работу идти.

Рузанка была не в духе. Молча строчила что-то в своем телефоне, вакцину пила тоже молча, без удовольствия.

В кафе заскочила Элитка, Рузанкина одноклассница. Ей тридцать три, и она до сих пор не замужем. Хотя, по местным традициям, уже сильно пора вязать приданое внучкам.

Бабушка деликатно склонилась к Элитке.

— Элита, ты почему замуж не выходишь, девочка?

— Не за кого, бабушка Кегецик. Ты же знаешь, у нас на десять Элит девять наркоманов, и те женатые.

Бабушка, улыбнувшись глазами, кивнула на олимпстроевских.

— Смотри, может повезет, русский тебя возьмет?! А папа потом привыкнет.

Через полчаса Альдос слегка кивнул головой Карапету, и тот бережно выволок на автобусную остановку по очереди всех троих.

— Хорошие мальчики, — сказала бабушка, опрокидывая третью рюмку чачи на чесноке. — Просто им наша вакцина не подошла. Еще есть, Алик?

— Как у меня дома может не быть вакцины! — всплеснул руками Альдос.

— Во-первых, это не дом, а ресторан, — поправила я.

— Еще раз этот сарай назовешь рестораном — ты, твои дети и внуки каждую пятницу здесь бесплатно обедать будут! — улыбнулся Альдос.

— Почему пятницу? — уточнила я. — Я, может, хочу в субботу.

— В субботу и без твоих внуков все столики заняты.

— По-братски!

— В субботу братьев нету. В субботу только банкеты, — отрезал Альдос и почесал сломанной в четырех местах пятерней шерсть на своем животе.

— Как меня достал этот муж, — прошипела, наконец, Рузанка. — Два часа уже на эсэмэски не отвечает. Чтоб он соленой айвой поперхнулся!

— На эсэмэски отвечают только трусы, — засопел Альдос из солидарности с мужем Рузанки.

Шашлычник в кровавой рубашке снял с огня закопченную сковородку с чем-то не очень местным внутри. В Имеретинке давно ждали французскую делегацию проверяющих олимпстройки — Альдос специально для них решил пожарить улиток, которых сам же собрал на рассветной росе у себя в винограднике.

— Руз, попробуй, съедобно? — спросил Альдос.

— Ни за что. Я уже достаточно говна съела в этой жизни.

— Попробуй, по-братски!

— Если меня можно уговорить съесть улитку, значит, меня можно и на что-то другое уговорить! — торжественно произнесла Рузанка. Муж очень гордился бы ей. Если бы отвечал на эсэмэски.

За соседним столиком поднял голову давно там уснувший кто-то, в шлепанцах и наколках, глянул на нас сквозь веки и промычал:

— Воры! Не ссорьтесь, нас мало!

Со скрипом взлетела пластиковая калитка, и в кафешку ворвался наш младший брат Фауст, на ходу отбиваясь от трех своих маленьких сыновей.

— Грачика грабанули, весь дом украли, ничего не оставили, что делать?

— Воров вызывать. Или ментов, — здраво рассудил Альдос.

— Ментов уже вызывали! Они приехали, посмотрели и говорят: «Это не к нам, это к ворам».

— Значит, воров, — согласился Альдос. — Карапет! Где сейчас Жопа?

— Жопа откинулся, — пробасил Карапет.

— Да? А как я не знал?

— Ты бухал, — ответил Карапет.

— А Полужопа где? — спросил озадаченный Альдос.

— Полужопа в Тлюстенхабле.

— Тлюстенхабль? — Рузанка оторвалась от телефона. — Я знаю, где это. У меня отец там сидел.

— Твой отец — хороший мальчик. Просто не повезло ему, — подметила бабушка.

Рузанка даже не улыбнулась. У нее в телефоне были активные недопонимания. И вдруг телефон взорвался мелодией «Пусть наши горы не знают позора, выпьем за наш Кавказ».

Рузанка жадно схватила трубку, и с каждой секундой чьего-то тяжелого монолога на том конце провода лицо ее разлеталось калейдоскопом разных оттенков ярости. Наконец, Рузанка ответила:

— Кристина! Ради мамы, ты прямо на месте к этим перепелкам костлявым подойди и скажи, что, если они хотят уйти оттуда своими ногами и вперед смотреть обоими глазами, пусть уматывают прямо на месте, пока я до них не добежала! Пусть в другом кафе ляжками трусят, а не там, где мой муж с друзьями нормально отдыхают. Скажи, если я их еще раз на километре увижу, я их так потеряю в Веселом, что их трупы до следующего сезона не найдут. Подожди, я сейчас приеду!

Рузанка воткнула трубку в карман и выстрелила из кафешки к таксистам.

Под пыльными лавровишнями дружелюбно посапывали вакцинированные олимпстроевские мальчики — там же, где их уложил Карапет. Над их потными лбами плотоядно кружили осы.

Таксисты стайкой сидели на корточках у выхода с пляжа, курили и грызли семечки. Никто из них никуда не собирался — они сидели так не первый час, не первый день, и их старенькие девятки выцвели от привычного солнцепека.

Рузанка говорила с таксистами на одном языке. Правда, это не помогало. Уже третий раз она задавала один и тот же вопрос:

— В Веселое поедешь?

— Нет, не поеду.

— А ты поедешь?

— Не-а.

— А в Нижневеселое?

— В Нижневеселое вообще не поеду.

— А в Верхневеселое?

— В Верхневеселое — тем более не поеду!

Из открытой двери соседней машины вдруг что-то чихнуло и выдало женским голосом:

— Медвежий угол, дом три, второй подъезд возле гор, кто у меня поедет?

Это проснулась рация.

— Второй подъезд возле гор, дом три, Медвежий угол! — требовательно повторила диспетчер.

— Сако, выруби ее — бесит! — сказал таксист хозяину машины с рацией и спросил у Рузанки с вызовом:

— А сколько ты будешь платить в Веселое?

— Да сколько скажешь, столько и заплачу!

— Пятьсот рублей будешь платить? — обнаглел таксист, который прекрасно знал, что красная цена — сто.

— Буду!

— Нет, все равно не поеду, — отвернулся таксист.

Шлепая резиновыми тапочками по гравийке, подошел Альдос.

— Если дашь слово, что не будешь Мотога убивать, давай подвезу тебя, — сказал он Рузанке.

Машина Альдоса взъерошила пыль возле пляжа и взорвалась модным джинглом «Ереван! Ты дом и Родина для всех армян».

— Переключи, по-братски, слышать уже не могу про этих армян! — взмолилась чистокровная армянка Рузанка.

Альдос послушно сменил кассету. Оттуда запели: «Адлер-Сочи для меня — это райская земля». Певец был тот же самый, и пел он с сильным акцентом.

— Что надо? — вдруг заорал Альдос, высунувшись в окно и резко затормозив. За окном стоял чернявый гаишник.

— Назад поедешь, минералки холодненькой захвати по-братски! — попросил гаишник.

В ресторане напротив Форельки журчала горная речка, и отдыхающие чинно закусывали дагестанский коньяк свиным шашлыком. Как печальная разведенка на адлерском пляже, на блюде лежала не нужная никому увядшая кинза.

Костлявые перепелки в пляжных шортиках, впившихся в подгоревшие попы, с оранжевыми педикюрами в стоптанных босоножках изображали утомленную томность.

Вытирая влажные руки о черные джинсы, к ним подкатил лысый кабанчик с черной щетиной на загорелой спине.

— Ты мне обещала! — прошипел Альдос, который пять раз уже пожалел, что привез Рузанку.

Но длинные, как у горной косули, глаза Рузанки уже налились забродившим гранатовым соком — она успела увидеть, как лысый кабанчик погладил рыжую перепелку по голым лопаткам, та поднялась, и кабанчик повел ее в сторону леса.

— Э-э-эй! — зарычала Рузанка. — Ты ничего не попутал?