Ветер с Юга. Книга 1. Часть вторая - Ример Людмила. Страница 32
– А что, Осмила по-прежнему страдает по моему зятю? Или уже выбросила его из головы?
Микон сложил пухлые губы в презрительную усмешку и прищурил хитрые глаза:
– Это вряд ли. Судя по её любви к деньгам, она уже давно поняла, что юноша из семейства Корстаков несравнимо богаче сына какого-то доланита. Да каждая поломойка в Остенвиле знает, что Турс Либург никогда не запускал руку в армейскую казну, считая это ниже своего достоинства. А теперь так и вовсе… – Микон округлил глаза и быстро зашептал, – больно шаткая у него должность стала. С вечера лёг спать доланитом, а просыпаешься утром, и – бах! – ты уже и не доланит вовсе! Так-то…
– А как же любовь? Она ведь знала, что Граст не слишком богат, и всё равно его любила.
– Любовь? – Микон скроил кислую рожу. – Скажете тоже! Сказки это всё! Для девственниц, чтоб не так страшно было в первый раз ноги раздвигать! Ну, понравился ей Граст, а кому бы такой красавец не понравился? Ну, порыдала немного, когда на вашей дочери женился, да и ладно. Чем ваш Динарий-то хуже? Да такого другого поискать ещё! Это она сейчас свой гонор показывает, выпендривается перед ним, а заделает он ей ребятёнка, наследничка, – и баста, заткнётся как миленькая! Баба – она ж баба и есть!
Натягивая ночную рубаху, Грасарий краем уха слушал дальнейшие рассуждения прислужника о том, как правильно усмирять баб с норовом. Выверты Осмилы его заботили мало – в Нумерии с мнением женщины считаться было не принято. И мало кто из них мог поставить себя в один ряд с мужчиной, а если такое и случалось, то это касалось исключительно каких-нибудь торговых или мастеровых дел, а уж никак не управления государством.
Его сейчас куда больше волновала другая мысль – как бы остаться в стороне от неминуемой схватки Рубелия с ланграксом Солонии. Если верить тем немногим сведениям, которые просочились в Остенвил, Юнарий обладал взрывным и упрямым характером и ни за что не стерпит нанесённую его семье обиду.
«А ведь он и вправду вылитый Палий! – Грасарий вспомнил, как два дня назад беседовал с торговцем, прибывшим из Ундарака ещё осенью. Тот, в благодарность за большую покупку, подробно рассказал ему о характере и внешности лангракса Солонии. – И если он хотя бы наполовину также амбициозен и сумасброден, как мой безвременно почивший братец, Нумерии следует ждать бо-ольших неприятностей…
Не думаю, что торгаш стал бы мне врать, какая ему с того выгода… А значит, как ни крути, за эти годы Солония стала самым богатым ланом в стране. И Юнарию ничего не стоит собрать войско… Плати звонкой монетой, и выродки всех мастей быстренько слетятся на их звон… Нужно предупредить Либурга – пусть потрясёт Хальдекаста и Марталя. А то эти два денежных мешка подзабыли, что литы из казны должны в первую очередь идти армии, а только потом – их ненасытным жёнам!»
Грасарий усмехнулся. Надо же. Думает о чужих жёнах, а о своей вспомнил первый раз за весь день. И даже не зашёл сегодня посмотреть на новорождённого сына. Элида после стольких лет разродилась наконец-то наследником, но мальчик был так слаб, что Грасарий первые две недели даже и не надеялся, что ребёнок выживет. Главный лекарь двора только головой качал на все его вопросы – нужно ждать.
Элида сидела у постели сына день и ночь, пробовала кормить его грудью, но ребёнок сосал с трудом и сразу засыпал от слабости. Она за эти тревожные дни даже как-то усохла и постарела, а в глубине её глаз поселилось отчаяние. Но, как ни боялись они худшего, ребёнок выжил, и вот уже несколько дней женщина встречала мужа радостной улыбкой, безостановочно щебеча, сколько раз её дорогой мальчик покушал и сколько раз выдал лишнее, пачкая пелёнки ярко-жёлтым, кисло пахнущим калом.
Эта бабья трескотня раздражала, и, поглядев, как его сын, с ещё желтоватым личиком и какими-то бесцветными глазками, бессмысленно пялится в потолок, Грасарий быстро покидал комнату. Надо же, сегодня он просто забыл о нём!
Лёжа в постели, Грасарий прикрыл глаза, позволив прислужнику поправить шёлковое, подбитое мехом одеяло. Тот ещё какое-то время потоптался по комнате, гася свечи, и наконец удалился, продолжая что-то бурчать себе под нос про заслуживающих хорошей трёпки коварных женщин.
«Боги всесильные! Другой бы кто послушал – так решил, что этот стервец пять раз был женат и все его жёны – порядочные суки!» – Грасарий ухмыльнулся. Его прислужнику было не больше двадцати трёх лет, и весь его огромный опыт семейной жизни сводился к нескольким скоротечным свиданиям во внутренних коридорах с помощницей кухарки Лисмой, рыжей кареглазой девахой с круглым румяным лицом и пухлыми губами.
«Интересно, почему сегодня Рубелий пропустил заседание Совета? Он в последнее время выглядит каким-то понурым и уставшим… или это власть на него так давит? – Грасарий потёр ноющий висок. Мучившая его весь день головная боль не утихала. – Зато Мирцея сияет, как только что отчеканенный лит!» Он никогда не любил невестку, не без основания считая её жестокой и изворотливой дрянью.
Пока ни она, ни Рубелий ни разу не выказали своего недовольства его семье. Более того, Мирцея даже лично принесла подарок его новорождённому сыну и приняла самое активное участие в подготовке свадебной церемонии, заменив занятую ребёнком Элиду. Но обольщаться не стоило. Его не трогали только потому, что он, Грасарий, не сделал пока ни одной ошибки – ни разу открыто не заявил своих претензий. А значит, мог пока жить спокойно. Пока…
Он уже почти засыпал, когда яркой вспышкой выстрелила мысль: «Мальчика назову Одарий. И нужно послать Великому салвину лишнюю сотню литов – пусть усерднее молит своих Богов о его здоровье…»
Рубелий
Как же ему плохо! Внутри будто что-то зажгли, и этот яростный огонь постепенно пожирает его… Ещё и мутит… Проклятый гусь! Так и норовит выбраться обратно… Зря не послушал Мирцею… Она предупреждала, что гуси нынче слишком жирные…
Рубелий скривился. Тошнота и не думала проходить, накатывая волнами. Как и предательская слабость, выжимавшая из его крупного тела обильный липкий пот. «Придётся вызвать Лабуса. Не верю я этому шарлатану – угробил Палия, сварг, но… не гахарского же звать. Этому паршивому овцепасу Мануку, Мирцееному любимчику, веры и того меньше… Что ему стоит сляпать какое-нибудь зелье, и всё, сдохну в два счёта, как кобель подзаборный… Сволокут в пирамиду, там места ещё полным полно…»
Слабость… Она изводила его больше всего, не давая даже думать, заволакивая мысли какой-то серой пеленой. Два дня назад он не смог заставить себя встать с дивана и пойти в Зал Малого Совета. Конечно, не велика потеря, что не услышал, сколько сена сожрали за зиму лошади мерланов и сколько литов недополучила казна в результате мора от зимней лихорадки в каменоломнях Сентории… Если бы не слабость…
Это не мог быть яд. Он ел и пил только то, что перед ним пробовал специальный прислужник, а тот весел и бодр, как всегда. Придётся всё же позвать Лабуса…
Дьявол бы побрал этих антубийских девок! Сначала Гульмира померла от непонятной хвори, которую подхватил от неё переводчик. Теперь Пальмина безостановочно рыдает в своей комнате, собирая с подушки клочки золотых волос. Странно, переводами они с ней вроде не занимались… Этой сучке трахаться бы сутками напролёт, но ему-то такие излишества уже малоинтересны. Ну да, девка в самом соку, кожа бархатная, у-у, а заводится… Пальцем проведи по нижним губкам – так соком и брызжет! Покувыркались пару ночей – и сердце так прихватило, что аж в пот холодный бросило. Решил уже – всё! Лабус приволок микстуру и ехидно так, паршивец плешивый, заметил, что молодая кобыла, мол, старого жеребца в два счета заездит. Ей-то что, кобыле…
«Идти нужно… Прибыло посольство из Солонии, и мне придётся выслушивать, чего они там просят… Лихорадка их забери! Что они могут просить? Выдать им эту чокнутую бабу, конечно! Мать их драгоценного Юнария, моего новоиспечённого племянничка! Палий… да мог он, вполне мог, кобель бешеный, заделать ей ребёнка! Он сам хвалился тогда, с мерзкой такой улыбочкой, как поимел дочку лангракса. И, хохотнув, добавил, что был у неё первым. Да уж, порезвились мы в молодости… Может, и мой сынок гуляет где-то…»