Сицилийские страсти - Лайонз Вайолетт. Страница 6

Именно тогда к ней и пришло понимание. Тот, кто сказал, что молния никогда не ударяет в одно и то же место, был абсолютно прав.

Слушая, как Сайлас и его наглая подруга собираются сыграть на ее эмоциях, Роберта ощущала не полное безразличие. Оказывается, несмотря на едва зародившиеся надежды, на мечты начать жизнь сначала, сам Сайлас ничего для нее значил.

Потрясение, лишившее ее с таким трудом достигнутого душевного равновесия, было вызвано осознанием того, что это душевное равновесие оказалось лишь иллюзией, а все надежды на новую жизнь, на перемены, позволяющие забыть о прошлой боли, — элементарным самообманом. С Франческо было вовсе не покончено.

И если до сих пор у нее еще оставались какие-то сомнения, что это все-таки не так, они полностью развеялись после того, как, оказавшись в объятиях мужа, Роберта почувствовала себя словно вернувшейся в родную стихию.

Едва увидев Франческо, она влюбилась в него без памяти, и ничто случившееся позже не изменило сего непреложного факта. Он взял ее сердце в плен и до сих пор держал в своих сильных руках. Все мечты о будущем, о новой жизни оказались фантазиями, растаявшими, как вешний снег под солнцем, при первом же соприкосновении с реальностью.

А реальность заключалась в том, что ее любовь к Франческо безгранична и останется таковой, тогда как сам он никогда не испытывал к ней ничего, кроме приступов похоти, заставляющих его затаскивать Роберту в постель. Но даже это воспринималось им как непредвиденное осложнение, только мешающее использовать ее в своих целях.

Именно по этой причине Роберте и хотелось сейчас заплакать, попытаться смыть потоком слез невыносимую сердечную боль.

Однако делать это было никак нельзя, дабы не раскрыться полностью перед мужчиной, непосредственным виновником всех ее несчастий.

3

Что, черт побери, я делаю! — раздраженно спрашивал себя Франческо, понимая, что хуже просто ничего нельзя придумать.

Обнимать Роберту представлялось ему глупейшим и безумнейшим поступком из всех, которые только можно было совершить, и он крайне сожалел об этом.

Хотя действительно ли сожалел?

Если разум настоятельно советовал быть как можно осторожнее, то эмоционально Франческо не испытывал ни малейшего неудобства.

Достаточно плохо было уже то, что, когда Роберта наткнулась на него там, внизу, ему пришлось принять ее в свои объятия. Впрочем, тогда он точно знал, что делает, всей кожей ощущая присутствие этой крысы Сайласа, стоящего рядом и следящего за каждым их движением. Поэтому каждое движение было рассчитано на то, чтобы произвести на непрошеного наблюдателя максимальный эффект.

Однако это произвело эффект и на него тоже, да еще какой! Невозможно сжимать такую женщину в объятиях, ощущать бархатистость теплой кожи, обонять приятный, чистый запах ее тела и избежать естественной для мужчины реакции. Даже сейчас, при одном воспоминании об этом моменте, при мысли о том, что было между ними когда-то, Франческо почувствовал внезапный прилив возбуждения.

Как легко было бы взять ее на руки, положить на кровать, наклониться…

— Франческо… — В голосе Роберты, несколько неуверенном, звучал не выраженный и словах вопрос: что, собственно говоря, он делает?

А действительно, что он делает?

Держит Роберту в объятиях, о чем мечтал, чего так жаждал последние шесть месяцев. Щека его касается шелковистых волос, теплое дыхание Роберты щекочет кожу. Произноси слова, она почти дотрагивалась губами до по шеи. Еще чуть-чуть — и они коснутся, приласкают…

— Франческо, пожалуйста…

Эта еле слышная мольбы дала знать, с какой силой, хотя и неосознанно, Франческо стиснул Роберту в своих объятиях, чуть не ломая хрупкие ребра, не давая ей дышать.

— Извини, — пробормотал он, но так и не отпустил ее от себя.

Лишь на мгновение ослабив объятия, Франческо вновь тут же сжал Роберту так яростно, что заставил ее резко вскинуть голову, чтобы взглянуть на него широко раскрытыми от изумления зелеными глазами.

— Нет, я не желаю извиняться, — произнес он хриплым, срывающимся шепотом. — Знаешь ли ты, как долго я хотел этого? Мечтал об этом?

Губы Франческо оказались так близко, что Роберта ощущала на себе его прерывистое дыхание и вдруг почувствовала непреодолимое желание завладеть ими. Как будто прочитав ее мысли, он наклонил голову и легко коснулся ее рта.

Тотчас же по телу Роберты прокатилась сладостная волна. Губы раскрылись в неосознанном, инстинктивном желании.

— Роберта…

Франческо привлек ее к себе. И с тихим горловым стоном она в жадном нетерпении прижалась к нему сильнее.

Ей хотелось, чтобы этот поцелуй никогда не кончался. Изголодавшееся тело впитывало забытые уже ощущения, как высохшая земля — долгожданную дождевую влагу. И когда его руки скользнули кверху, Роберта инстинктивно отстранилась, открывая доступ к своей груди. Но Франческо неожиданно остановился, и у нее вырвался стон, в котором слышалось разочарование и мучительное желание.

— Шшш… все в порядке, — прошептал он и, осторожно отведя упавшие на ее лицо пряди волос, покрыл его легкими ласковыми поцелуями, становившимися, однако, с каждым разом все настойчивее.

Почувствовав его пальцы на пуговицах своей блузки, Роберта затрепетала от предвкушения. И, прежде чем Франческо обнажил ее грудь, соски отвердели, а лицо и шею залила краска пульсирующего внутри желания.

Взгляд его был столь страстен, а прикосновения так нежны, что Роберта чуть не задохнулась от желания и сладостной боли. Сам Франческо совершенно не пытался скрывать собственной эмоциональной реакции. Ни один мужчина, кроме него, не ласкал ее подобным образом, да она и не думала, что когда-нибудь захочет этого. И все же, когда он рухнул в ближайшее кресло, усадив Роберту к себе на колени, и его теплое дыхание коснулось обнаженной кожи, ее наполнил такой водоворот чувственных ощущений, что не оставалось ничего другого, как только сжать его голову в ладонях и притянуть к своей жаждущей ласки груди.

Но Франческо, казалось, лучше знал, чего именно хочет Роберта. Проследив губами линию шеи, он помедлил у ее основания до тех пор, пока сердце молодой женщины не затрепетало, а тело не задрожало от нестерпимого желания.

Потом, взяв одну из грудей в ладонь, он нежно потер большим пальцем отвердевший сосок, заставив Роберту застонать. Но стон этот быстро замер — склонив голову, Франческо уже заключил упругий сосок во влажном раю своего рта.

Роберта, успевшая уже подзабыть о существовании подобных ощущений, подобного желания и сладостной муки — таких насыщенных, непреодолимых, настолько неподдающихся контролю разума, — непроизвольно вцепилась ставшими вдруг непослушными пальцами в его волосы, чувствуя бешеное биение своего сердца, как будто стремящегося вырваться из грудной клетки.

Сладострастная мука, испытанная ею за то долгое время, что Франческо ласкал губами сначала одну, а потом другую грудь, сломала последние эмоциональные барьеры. Мужчина, который не любит, не был бы способен на такую ласку и никогда не возбудил бы ее до такой степени, если бы Роберта в свою очередь не любила его.

Наконец Франческо поднял голову и, щекоча ей шею своим дыханием, хрипло произнес.

— Боже мой, женщины лучше, чем ты, у меня никогда не было. Это что-то невообразимое!

Она почувствовала, как он содрогнулся, и сама обняла его извечным жестом, символизирующим женскую силу и сопереживание, говорящим о понимании того, что в ее руках он слаб и беззащитен, как маленький ребенок. Но в то же самое время прижавшаяся к нему и словно заряжающаяся от его возбуждения женщина, жаждущая и требующая удовлетворения, вызывала внутри него требующую разрешения боль.

Слегка отстранившись, Франческо снял пиджак и рубашку. Грудь его была широкой и загорелой, на руках рельефно проступали мышцы, по которым так и хотелось пройтись пальцами. Роберта могла видеть темные волосы, вертикально пересекающие торс и, постепенно сужаясь, уходящие под пояс брюк.