Наследница (СИ) - Невейкина Елена Александровна. Страница 121

— Юзеф, ты…

— Знаю-знаю! Я говорю лишь, чтобы ты была осторожней. Не хватало нам ещё и здесь в неприятности влипнуть!

— Слушаюсь, пан Юзеф, — усмехнулась Элен, — обещаю быть осторожной, осмотрительной, внимательной и прочее и прочее…

Вскоре де Бретон решил, что настала пора переходить ко второй части задания, полученного от Маньана и выяснить, что думает Элен о событиях, касающихся Польского трона. Они вновь встретились на верховой прогулке. Немного поносившись вскачь, чтобы доставить удовольствие неуёмной всаднице, все трое пустили коней шагом, давая им отдохнуть после гонки по лугам. Де Бретон принялся читать обещанные в прошлый раз стихи собственного сочинения, посвящённые королю Франции. Юзеф оценить их в должной мере не мог в отличие от Элен. Она выслушала стихи с вежливой улыбкой, но не стала огорчать барона своим откровенным мнением по поводу их качества. Стихи ей категорически не понравились. Вслух она заметила, что не ожидала от месье такого изящества мысли. Он остался доволен её реакцией, а затем спросил:

— А в Польше дворяне посвящают стихи своему королю?

— Право, не знаю, — ответила Элен. — Но, по-моему, его величество воспевают поэты, а дворяне посвящают ему свои шпаги.

— А в нашей стране и шпага и перо поэта прекрасно уживаются в одной руке! Имя нашего государя вдохновляет нас и на ратные подвиги и на стихосложение, — напыщенно произнёс барон. — Кстати, у наших стран больше общего, чем у многих других. Ведь зять нашего короля Людовика — Станислав Лещинский, а он какое-то время был королём Польши.

— Да, я знаю об этом.

— Было бы замечательно, если бы нашими странами правили не чужие друг другу люди!

— И что особенного вы видите в этом, месье де Бретон?

— Просто Пьер, прошу вас, называйте меня Пьер. Я устал от официальных обращений. А на ваш вопрос я отвечу, что такое положение означало бы, прежде всего, помощь друг другу в трудную минуту.

— Но ведь о такой помощи, если не ошибаюсь, могут договориться любые государства, совсем не обязательно для этого, чтобы их правители были родственниками.

— Конечно, могут, но когда такой договор подкреплён ещё и семейными узами, он становится более крепким, вызывает больше доверия.

— Спорный вопрос. Те же семейные отношения могут и разрушить все договоры в один миг, если вдруг произойдёт ссора. Обычная человеческая ссора, не имеющая абсолютно никакого отношения к политике. Впрочем, я в этих играх ничего не понимаю, поэтому могу быть не права.

— А как вы думаете, как к этим вопросам относится ваш дядя, который ждёт вас в Польше? Простите моё любопытство.

— На это мне ответить нечего, я никогда не разговаривала с дядей на подобные темы.

— Вот как? А вы, месье Вольский, тоже не имеете на этот счёт мнения? Вам всё равно?

— Почему же? Мне далеко не всё равно. Только я не совсем понимаю, о чём вы собственно говорите. В Польше сейчас есть король — Август. Он избран законно и в настоящее время правит страной. Я считаю неуместными разговоры о каком бы то ни было другом короле. Если, не дай то Бог, король Август нас покинет, польская шляхта сама решит, кого избрать на его место. Вполне возможно, это будет Станислав. Но возможно — и нет. Это решать не нам с вами и не здесь.

Таким образом, де Бретону так и не удалось узнать мнение Элен и Юзефа о возможном возвращении на польский трон Станислава Лещинского. Когда он пересказал весь разговор Маньану, тот был крайне недоволен.

— Неужели вы не нашли более удачного способа? Неужели нельзя было повернуть разговор по-другому, чтобы не задавать вопрос так явно и открыто? Я не удивлюсь, если мадмуазель Соколинская теперь поймёт, чего мы хотим от неё.

— Не думаю. Ей такое просто в голову не придёт.

— Напрасно вы так думаете. Насколько я успел убедиться, голова у этой девушки устроена не совсем так, как у других. Она умеет рассуждать, а в её рассуждениях всегда есть логика. Вы когда-нибудь наблюдали за ней в течение карточной игры? Она умеет держать себя в руках, не выдавая интереса или раздражения. И мне почему-то кажется, что на данном этапе она обыграла вас.

— Как вам будет угодно, ваша светлость, — поклонился де Бретон.

— Мне будет угодно, барон, чтобы вы довели дело до конца. Если уж начали говорить почти в открытую, так говорите теперь всё. Спросите её напрямик.

— Но зачем всё это? Неужели, ваша светлость, вы надеетесь сделать из неё… помощницу?

— Да, представьте себе. И если это не удастся, так только по вашей милости, барон!

— Но ведь у нас есть проверенные люди, которые работают уже давно. Зачем вам она-то понадобилась?!

— Проверенные люди… Барон, вы мне напомнили об одном неприятном деле. Как обстоят дела с тем человеком, помните, который стал в последнее время слишком много требовать? Что с ним?

— С ним перестали работать, ваша светлость.

— Мало. Ему известно немного, но бережёного Бог бережёт. Его нужно убрать.

— Да, ваша светлость, — поклонился де Бретон.

— Продумайте, как это лучше сделать. Может, дуэль?

— Я всё решу.

— Прекрасно. Надеюсь, в этом деле вы не допустите досадных ошибок? Всё должно быть чисто. Сделайте так, чтобы ни у кого не возникло вопросов, чтобы его имя ни в коем случае не связали с нами. Понятно?

— Да, ваша светлость. Но позвольте мне всё же выразить сомнения по поводу намерения вашей светлости в отношении мадмуазель Соколинской.

— Выражайте, — со вздохом раздражения ответил Маньан. — Что ещё вы придумали?

— Вы, разумеется, правы, отмечая её ум и логику, но… Не кажется ли вам, что она не сможет работать на нас просто в силу своих слабостей?

— Каких слабостей? Говорите конкретнее, что вы тянете?

— Я думаю, что человек, не способный убить зверя или птицу на охоте, может растеряться в самый неподходящий момент и погубить порученное ему дело.

— Это смешно, барон! Я же не собираюсь делать из неё стрелка! Слушать разговоры — для этого не нужно обладать особой храбростью!

— Но причиной срыва может оказаться любая мелочь, совершенно случайное событие, свидетелем которого она может быть.

— Зря вы так думаете. На мой взгляд, этой девице решимости не занимать. Впрочем, возможно вы и правы. Хорошо бы это проверить…

— Я совершенно с вами согласен. Но как?

— Нужно свести их вместе — её и возможную неожиданность, — раздумывая над ситуацией, сказал Маньан. А затем взглянул на де Бретона: — Как вы считаете, барон, убийство, совершённое на глазах молодой девушки, может привести её в замешательство?

— Безусловно.

— И если она в душе робка и нерешительна, хотя и успешно это скрывает, то…

— …то она либо испугается и поспешит прочь, либо устроит истерику. Может и в обморок упасть.

— Что ж, в таком случае есть вариант. Дождитесь ближайшей многолюдной охоты и позаботьтесь о том, чтобы туда была приглашена мадмуазель Соколинская. Там же назначьте встречу нашему бывшему э-э… помощнику. Пусть на охоте произойдёт несчастный случай. Подробности — ваше дело. Но только было бы хорошо, если бы он умер сразу. Вы, надеюсь, уже поняли, что нужно обеспечить появление мадмуазель в нужное время в нужном месте. Вот там и увидим, как она себя поведёт. Всё ясно, барон?

— Да, ваша светлость.

— Замечательно. Тогда — приступайте. Льщу себя надеждой, что с этим вы справитесь.

Между тем в Санкт-Петербург вернулся Тришка. Вести, которые он привёз, и порадовали Элен, и озадачили. Граф Кречетов действительно находился в своём имении, куда приезжал раньше в основном только в конце лета на осеннюю охоту и уезжал оттуда по первому санному пути. На этот раз он жил там уже полгода и не торопился возвращаться в столицу. Удивительным было и то, что он даже не охотился, по большей части проводя время дома или во дворе, но и то только когда было светло. В сумерках он уходил в дом и до следующего дня не появлялся. Но долго удивляться такому поведению кузена Элен не пришлось. Всё объяснялось страхом. Ещё в начале лета пропал его управляющий — Никита Кусков. Несколько дней о нём не было ни слуху, ни духу, а на пятый день его нашли мужики, отправленные графом на поиски. Управляющего повесили на суке старого дерева. Под ногами у него явно жгли костёр. На груди у повешенного нашлась дощечка с надписью, сделанной по-французски, которую мужики естественно не разобрали, но принесли вместе с трупом. Чьё-то послание попало к графу, который в ярости грозил всем жестокой расправой за исчезновение управляющего. Прочтя надпись, он побледнел и молча ушёл в дом. Потом вышел, коротко отдал распоряжения о похоронах и вновь скрылся. Перевод надписи Тришке удалось узнать не сразу. Дощечку видели немногие, а французский знали только двое из них, одним из которых был сам граф. Тришка свёл знакомство с молоденьким, как и он сам, пареньком, который в свою очередь был знаком со слугой Кречетова. Долго пришлось Тришке ходить вокруг да около, не зная, как подступиться к интересующему вопросу. В конце концов, он пошёл по стандартному пути: завёл парня в трактир и напоил до совершенно свинского состояния. Когда тот оказался уже на границе между пьяной явью и пьяным сном, Тришка спросил его без всяких ухищрений: что там написано, на той дощечке, которую сняли с покойника? За дословность перевода в интерпретации пьяного парня поручиться было нельзя, но общий смысл он передал довольно чётко: «Кусков — первый. Ты будешь пятым».