Наследница (СИ) - Невейкина Елена Александровна. Страница 17

Мирко поцеловал её в лоб и сразу отошёл. Чергэн тихо плакала, обнимая Баську. Пора было отправляться. Лачо шёл с Баськой к реке, чтобы потом поднять тревогу. Они уже отошли от шатров, когда заметили, что на камне возле тропинки сидит Бабка. Она никогда так далеко не уходила, поскольку ей трудно было передвигаться. Бабка поманила их рукой. Когда они подошли, перекрестила Баську.

— Благослови тебя Господь и Чёрная Кали. Пусть дорога твоя будет лёгкой, а её конец удачным.

Потом протянула ей небольшую ладанку на кожаном шнурке.

— Возьми от меня памятку. Здесь зёрнышки хитрые. Кинешь одно в питьё человеку — он уснёт сладко и проспит без просыпа несколько часов. Если два — с человеком можно делать всё, что хочешь, он не почувствует. А бросишь три — больше не проснётся никогда. Всякое в жизни случается, может, и мой подарок пригодится. Благодарить меня не надо, — добавила она, увидев, что Баська порывается что-то сказать, — ты же знаешь, что не люблю я этого. И ещё запомни, что скажу. Не плачь никогда. Будет трудно или больно — не плачь. А если не можешь сдержаться — пусть твоих слёз никто не увидит. Редко я гадаю всерьёз, а вчера карты раскинула. Всё тебе удастся, вернёшься сюда богатой да знатной. Теперь иди, пора. И я пойду к себе.

И старуха заковыляла обратно к шатрам, ни разу не оглянувшись. Баська озадаченно взглянула на Лачо:

— Почему она сказала, что я вернусь, да ещё и знатной?

— Я не знаю. Но всё, что она говорит, всегда сбывается. Так что выходит, что ты вернёшься, сестрёнка!

Баська, опустив голову, зябко повела плечами. Хорошо ему говорить! Он-то остаётся, никуда не из табора не уходит. Когда ещё всё сказанное Бабкой сбудется! Если вообще сбудется. Она вздохнула, повесила ладанку на шею и спрятала за ворот, к перстню и медальону.

На следующий день в табор приехал Сидор за своим заказом. Но на этот раз он был не один. С ним появился человек, одетый, как купец, но своим поведением и властными манерами он больше походил на знатного господина. Они явились около полудня и сразу направились к шатру Мирко. Он сам вышел к ним навстречу.

— Доброго здравия, — неуверенно приветствовал его Сидор. — А я вот за своим заказом… А что это у вас происходит? — озадаченно спросил он, оглядываясь вокруг: люди были явно чем-то взволнованы, они стояли кучками, что-то обсуждая, и нет-нет, да поглядывали в сторону шатра Мирко. Дети не бегали, как обычно, по всему табору, а стояли притихшие каждый у своего шатра.

Мирко, как бы нехотя, ответил:

— У нас сегодня печальный день. Вчера утонула в реке моя дочь. Река унесла её, и мы даже не можем похоронить нашу Баську.

— Кого? — удивился Сидор.

— Баську. Так звали мою дочь.

— Так она утонула? — холодно переспросил «купец». — Зачем же понадобилось лезть в воду? Жары давно уж нет.

— Она упала с высокого берега. Оступилась, — пояснил Мирко. — С ней был мой сын, но он не умеет плавать и ничего сделать не мог. А когда прибежали другие, было уже поздно… Но это наши печали, они вас не должны интересовать. Сундуки готовы, и мастер ждёт платы.

С этими словами Мирко ушёл в шатёр.

— Экий хам! — возмутился «купец». — Мог бы, и проводить к этому мастеру!

— Тише, не нужно начинать скандал. Тем более что всё разрешилось теперь само собой и наилучшим образом, — тихонько произнёс Сидор.

— Я бы предпочёл удостовериться в её гибели, но… коль скоро это невозможно — придётся поверить без доказательств. И всё равно, мне не нравиться это! Я привык доверять больше своим глазам, чем ушам.

Дорога

Баська ехала в повозке вместе с Гожо. Дорога, лошади, скрип колёс — всё было привычно. Только не хватало других, ставших необходимыми, звуков: плача младенцев, возни ребят, погавкивания собак, переговоров и тихих напевов женщин. Сейчас они ехали в полной тишине. Лес начала сентября тоже стоял притихший, и часто единственным звуком в нём было шуршание дождя по листьям. Грусть расставания с табором усиливалась тоскливой погодой и приметами наступающей осени. Баська, несмотря на слова Бабки, то и дело шмыгала носом и тихонько всхлипывала, уткнувшись в колени. Гожо, от природы немногословный, утешать не умел. Он только время от времени говорил:

— Не плачь. Всё будет хорошо, вот увидишь.

Но Баська не верила, что теперь когда-нибудь ей будет хорошо.

Пока ехали по территории России, было вполне сносно. Ночевали, в основном, в повозке, но бывало, что их пускали на ночлег на сеновал или даже в дом. Даже ночёвка в сарае была удачей, ведь ночи становились всё холодней.

Недалеко от границы случилась беда: на них напали лихие люди. Повозка Гожо выглядела бедно, но вид окруживших её людей был ещё плачевней. В лохмотьях, босые, со всклокоченными бородами — они производили жуткое впечатление. Гожо пытался говорить с ними, сказал, что у них нет, ни денег, ни ценностей, даже еды нет. Последнее было сущей правдой, так как всё, что им удалось получить в последней деревне, они уже съели. Но в ответ раздался хриплый смех:

— Совсем ничо? А лошадки? Они-то нас не один день прокормят! Вон, какие упитанные. За них хорошую цену дадут! Да и повозка неплоха, крепкая ишо. А ну, выметайтесь! Дале ножками потопаете.

Гожо с Баськой вытащили из повозки, которую тут же угнали куда-то в лес. У Гожо отобрали узелок, в котором были кое-какие вещи в дорогу. Потом решили обыскать и его самого. Вот тут случилось самое плохое: обнаружив в поясе, надетом под рубахой на голое тело, несколько монет, хранимых на самый крайний случай, разбойники рассвирепели от мысли, что деньги могли уйти из их рук и избили Гожо так, что он не смог подняться. Баська, отбежавшая в сторону, вернулась и, глотая слёзы, старалась вытереть куском оторванного рукава кровь, обильно сочившуюся из разбитого рта Гожо. Разбойники в это время были заняты делёжкой монет. После этого они двинулись вслед за угнанной повозкой, как вдруг один из них оглянулся и что-то сказал остальным. Все повернули назад.

— А ну-ка, посмотрим, что у ней под кофтой. Може, золото, али камушки? — с этими словами один из мужиков протянул к Баське грязную руку с растопыренными пальцами. Баська шарахнулась в сторону, но отбежать не успела: споткнувшись о подставленную другим мужиком ногу, она упала на землю. Сейчас же вскочила, с ужасом озираясь кругом. Потом кто-то схватил её сзади. Кошмар повторялся. Она завизжала и, извернувшись, вцепилась зубами в руку, державшую её. Рука разжалась. В это время откуда-то из леса раздался свист. Подступающий опять к Баське мужик остановился, прислушиваясь, и тут же поднял голову Гожо:

— Побойтесь Бога! Она же ещё ребёнок! Вы уже отняли у нас всё, оставьте хоть жизнь!

Это ли подействовало на нападавших, или, скорее, предупредительный свист, только они остановились, и один из них сплюнул на землю:

— Ладно, живите пока…

И они ушли. Баська ощупала себя. Кольцо матери, медальон и ладанка Бабки были целы. Она встала рядом с Гожо на колени. Её колотила неудержимая дрожь, но слёз больше не было. Потом Баська услышала новые звуки: скрип колёс, пофыркивание лошадей и человеческие голоса. С той же стороны, откуда двигались и они с Гожо, ехали несколько телег, груженных овощами. Увидев возле дороги двух бедолаг, возницы остановились и подошли. Коротко рассказав, что их ограбили, Баська стала просить помочь Гожо, который впал в забытьё. Посоветовавшись, возницы освободили немного места на одной из телег, частично переложив поклажу на другие, и поместили туда бесчувственного человека. Баську посадили на другую телегу рядом с возницей, и тронулись в путь. Их отвезли в женский монастырь, куда везли урожай. Здесь хорошо умели оказывать больным помощь. Пострадавших разместили в низком длинном доме, расположенном вне стен монастыря, но прилегающем к каменной стене, огораживающей монастырский двор. Сначала каждому из них выделили по маленькой комнатке, напоминающей келью, но Баська никак не соглашалась оставить брата одного, её просто невозможно было отогнать от его постели. Тогда ей постелили на лавке в этой же комнате. Несколько дней Гожо почти не приходил в себя. Монахини вправили ему вывихнутую ногу, поили какими-то снадобьями, смазывали чёрные кровоподтёки неприятно пахнущей мазью. Баська не отходила от него. Когда у Гожо усилилась лихорадка, она не спала всю ночь, потому что слышала, как одна сестра сказала другой, что «он может умереть от сильного жара». Ночь напролёт Баська меняла ему мокрое полотенце на голове, поила водой, вливая её по ложечке ему в рот, и с одинаковым ужасом прислушивалась то к неистовому бреду, то к внезапно наступавшей тишине. К утру, когда уже послышались птичьи голоса, Гожо перестал метаться и срывать со лба холодный компресс, затих, дыхание выровнялось. Баська, в испуге от такой перемены, помчалась за монахинями, громко застучала в запертые ворота. Пришедшая на её зов сестра осмотрела больного, улыбнулась и погладила Баську по голове: