Наследница (СИ) - Невейкина Елена Александровна. Страница 60

Вечером того же дня у Элен состоялся ещё один разговор. На этот раз с дядей. Он сам пригласил её к себе.

— Теперь я хочу говорить с тобой. Ты добилась, чего хотела, обойдя все мои предосторожности, не обращая внимания на то, что я был недоволен (и тебе это было известно). Молчи! — остановил он воспитанницу. — Ты получила от меня всё, о чём просила. Теперь я считаю себя вправе получить от тебя то, чего хочу я. Это справедливо?

— Да, — насторожённо ответила Элен. Чего он потребует?

— Хорошо, — Янош кивнул. — Я хотел бы услышать правдивый ответ на вопрос: зачем тебе всё это нужно? Только не надо выдумывать. По-моему, я заслужил правды.

Элен молчала, глядя в пол. Она никак не могла решиться сказать вслух всё то, о чём думала столько раз.

— Ну, что же ты молчишь? Никогда не поверю, что все усилия были предприняты тобой просто так, только для того, чтобы заниматься тем, что считается чисто мужским делом. Или ты решила доказать, что не хуже юноши?

— Нет.

— Нет. Почему же тебя не интересует ничего из того, чем заняты твои сверстницы?

— Интересует. Но… Об этом долго говорить.

— Ничего, я не спешу. Дел у меня на этот вечер не запланировано, гостей я не жду, так что я весь в твоём распоряжении. Присаживайся, так будет удобнее.

Элен села на кресло, указанное дядей. Села так, как её учили: не на полное сиденье и с прямой спиной. Лежащие на коленях руки были сжаты в кулаки, что ещё больше подчёркивало внешнюю напряжённость, которая явно отражала напряжённость внутреннюю. Пан Янош решил не торопить её. Он молча набил трубку, жестом попросил у Элен разрешения и закурил. Наконец, она заговорила.

— Дядя Янош, ты зря считаешь, что я не хочу того, чего хотят все девушки. Я мечтаю, и очаровывать, и влюбляться сама; представляю себя в роскошных платьях, весёлую, счастливую, окружённую восхищёнными взглядами мужчин и завистью других женщин; думаю о своём доме, о семье, детях… — она говорила, склонив голову, глядя на свои руки. А когда подняла лицо, глаза предательски блестели. — Но всё это — где-то далеко, в будущем. И мне пока нет туда дороги. Когда я представляю себя женой, матерью, когда я вижу, как наяву, моих будущих детей, я тут же вспоминаю свою семью. Маму я не помню, только портрет, а отец и брат — они как живые стоят передо мной. Я вспоминаю, как мы играли с Аленом, как он меня всегда защищал, если кто-то пытался дразнить. Как они вместе с отцом научили меня плавать, а потом мы с братом при первом же удобном случае тайком бегали на речку и там купались до изнеможения. Как мы сбегали из дома в деревню, бывало, даже ночью, и носились вместе с деревенскими ребятами верхом без сёдел и уздечек, управляя лошадьми только голосом, да пятками, — она улыбнулась своим воспоминаниям. — Помню, как отец рассказывал мне про Санкт-Петербург, где жил в молодости, где встретил маму. Эти рассказы были для меня лучше няниных волшебных сказок. Мне так хотелось, чтобы он исполнил своё обещание и отвёз нас с Аленом в этот город!.. А потом… сразу приходят воспоминания о той страшной ночи, когда убили отца и брата… Я помню лица тех, кто был там, кто сделал это. Они часто мне сняться. Они смеялись. Стояли перед избитым графом и смеялись!.. И они живут! Они живут, а отца и Алена нет на свете!.. Они не имеют права жить…

Теперь Элен говорила отрывисто, глаза стали колючими, злыми. Пан Янош, забыв о трубке, с каким-то страхом смотрел на эту новую Элен, которую он до сих пор не знал. Никогда ещё он не видел её в таком состоянии, никогда не слышал такой ярости в её голосе, который в конце стал почти спокойным, но от этого чувство страха только усилилось. Было совершенно ясно, что это не спонтанная речь, не только что рождённые мысли, а прочувствованные, прожитые не раз слова и образы.

— Если бы Ален сейчас был бы жив, они не посмели бы… Но из нашей семьи осталась только я. Значит, я и должна сделать то, что сделал бы брат.

Внезапно Элен соскользнула с кресла на пол и, стоя на коленях, обратилась к пану Яношу:

— Умоляю, не препятствуйте мне! Я люблю вас, вы для меня — как отец. Я бесконечно благодарна вам за всё, что вы сделали для меня. Но не останавливайте меня! Если не можете или не хотите помочь, я постараюсь справиться сама. Но, Бога ради, не запрещайте!.. Я вернусь, я буду послушной, но — потом. А сейчас я должна… — речь её стала сбивчивой, руки судорожно сжимали одна другую.

Пан Янош молчал. Он был настолько поражён этой исповедью, этим страстным порывом, что не находил ответа. Наконец, севшим голосом он произнёс, внезапно начав обращаться к ней на вы, что бывало раньше только в минуты гнева:

— Встаньте. Пожалуйста, встаньте, Элен, — он подал ей руку, помог подняться и вновь усадил в кресло. Сам присел в соседнее.

— Значит, всё это время ваши поступки и стремления были связаны с поставленной перед собой задачей? — Элен кивнула. — Когда же это началось? Когда созрело решение?

— Во время моей болезни, когда выяснилось, что Гжесь учится в вашей школе. Узнав это, я смогла успокоиться после услышанного в беседке. Мне вдруг стало понятно, зачем я осталась жить. Я должна отомстить.

В очередной раз мысленно чертыхнувшись в адрес покойного Владека, он грустно смотрел на девушку и думал, что не суждено, должно быть, ему выдать её замуж. А жаль! Такая красота редко встречается. А какие красивые должны были бы родиться дети…

— Чего вы хотите? — тихо спросил он воспитанницу. — Какой помощи ждёте от меня?

Она повернулась к нему, глаза опять засияли.

— Ты не сердишься? Правда, не сердишься?

— Разве на вас можно сердиться, панна? — грустно улыбнулся он.

— Значит, ты не будешь против?

— Против? Буду. Но что это изменит? Ты и раньше умела добиваться желаемого. Один Бог ведает, как это у тебя получалось! Что ж говорить теперь? Слишком многое уже сделано, — впервые Янош так говорил с Элен. Ни снисходительных шуточек, отпускаемых при хорошем настроении, ни критики и ворчания, ни недоверия и неодобрения. Разговор шёл, как со взрослым самостоятельным человеком. — Так какая требуется от меня помощь?

— Я бы хотела съездить домой.

— Домой? Зачем? Вряд ли тебя там ждут.

— Да, меня там не ждут. Но поеду не я, а молодой пан, которого никто не знает. А зачем… Сама не знаю, — честно ответила Элен. — Мне просто нужно там побывать. Как будто что-то зовёт меня.

— Ты рассчитываешь успеть к началу занятий? — дядя не возразил ни единым словом.

— Да, конечно.

— Ясно. Тогда нужно поторапливаться. Деньги на такое путешествие у меня есть, но нужно приготовить повозку поудобнее, слуг понадёжнее. Скажи, ты собираешься ехать одна? Меня с собой не возьмёшь?

Элен растерянно посмотрела на него. Как ответить? Разумеется, она собиралась ехать одна, но как не обидеть дядю? К счастью, он всё понял. Улыбнулся, погладил по плечу:

— Не мучайся, всё понятно, я останусь дома. И не обижаюсь. Сколько ты рассчитываешь пробыть на родине?

— Недолго. Может, неделю, может две. Посмотрю, вдруг удастся что-нибудь узнать об… убийцах, — жёстко закончила она.

— Ну, что ж, сегодня уже поздно, а завтра начнём готовиться. Так?

Элен взглянула ему в глаза. Дядя Янош смотрел серьёзно, только где-то в усах притаилась грустная улыбка. И вдруг она представила пана Яноша постаревшим. Пустой дом. Состарившиеся вместе с ним слуги. Невозможность заниматься любимым делом. Отсутствие того, кому можно было бы передать школу. И бесконечное одиночество.

Элен наклонилась и прижалась губами к его руке. Янош, не ожидавший такого, не знал, что делать. Пытаясь освободить руку, он забормотал: «Ну, что ты делаешь? Перестань». Элен отпустила его и сказала твёрдо, серьёзно, всё так же глядя в глаза:

— Дядя Янош, обещаю тебе, что, когда выполню всё, что необходимо, я вернусь. Всё будет так, как ты мечтаешь. В доме будет шумно, по комнатам будут бегать дети. Мои дети — твои внуки. И мы все будем счастливы.

— Дурочка, — ласково ответил Янош, — всё, о чём думаю я — неважно. Главное — останься живой. Ты задумала такое, на что не всякий мужчина решиться. Так что, все мои мечты сейчас сведутся к одной: чтобы всё закончилось благополучно.