Судьбы и фурии - Грофф Лорен. Страница 39

Это был шок.

Да, Лотто испытывал шок, отвратительный и неприятный. Эта музыка была неправильной, абсолютно и совершенно неподходящей для их проекта! Лотто начало казаться, что он давится ею, задыхается.

Он ждал чего-то неземного, необычного! Может быть, даже немного уродливого, музыки, которая могла бы посмеяться над самой собой, черт побери! Злой музыки! Музыки, способной ворваться в самое естество и слиться там с оригинальным мифом об Антигоне, жестокой и немного диковатой историей. Ах, если бы Лео додумался написать нечто, похожее на то, что Лотто слышал в опере летом. А это…

Нет.

Эта музыка была слишком сладкой. В ней не было самоиронии. Она была болезненной и дрожащей, настолько не той, что это вмиг изменило все.

Все…

Лотто спохватился и убедился, что его лицо по-прежнему обращено к Лео и сосредоточено, а глаза все так же закрыты и что он хотя бы внешне кажется полностью погруженным в музыку. На самом же деле ему хотелось сбежать в ванную и разрыдаться. Хотелось врезать Лео по лицу, чтобы он остановился. Но он не сделал ни того, ни другого.

Просто сидел там, с улыбкой Матильды на лице, и слушал. Слушал, как корабль, на который он так мечтал сесть, сворачивает швартовочные канаты, а затем, издав печальный гудок, отчаливает и тихо уплывает в залив. А он, Лотто, стоит на пристани и смотрит, как тот тает на горизонте.

Ария завершилась.

Ланселот открыл глаза, по-прежнему улыбаясь. Лео взглянул на него, и у него на лице проступил дикий ужас.

Лотто открыл рот, но слова не шли.

Лео порывисто вскочил, распахнул дверь и босым выскочил наружу, даже не прихватив с собой куртку.

– Лео… – Ланселот подбежал к двери и закричал: – Лео! Лео!

Ни звука. Лео растаял в темном лесу.

Они не заметили, как сумерки беззвучно подкрались к ним на мягких кошачьих лапах.

«Лео в главном здании», – решил Ланселот. Он мог бы побежать за ним, наплевав на свою несчастную левую ногу, но что бы он ему сказал? Сказал, что долгое время хотел прийти к нему, что скучал по нему?

Гордость мальчика была смертельно ранена, это очевидно, а вскоре еще и холод приложит свою руку. Мороз искусает его ноги в кровь до того, как он захочет вернуться в студию. А точнее, вернуться к нему, Лотто. Значит, уйти должен он. Так будет лучше. Нужно дать мальчику возможность вернуться сюда и в одиночестве зализать раны. Им обоим надо остыть и спокойно со всем разобраться. Лучше он придет сюда завтра.

Лотто написал ему записку. Он не думал о том, что пишет, был в слишком большом смятении, и опомнился, только когда оторвал карандаш от бумаги. Получилась не то поэма, не то список покупок.

Лотто вышел на холод и с болью в душе побрел в сторону главного дома, волоча за собой тяжесть всех своих сорока лет, каждый прожитый день. Он совершенно взмок, когда добрался до места. А когда вошел, увидел, что все приступили к ужину. Без него.

ЗАДОЛГО ДО ТОГО как бледный солнечный чай пролился на истекающие льдом поля, Лотто уже был на ногах и расхаживал по библиотеке главного здания.

Мир раскололся на две части. Теперь все было не так.

Он не выдержал и вылетел на улицу. Передвигаться было значительно легче: лед таял, и вся дорога до дома Лео превратилась в раскисшую грязь.

Лотто громко постучал в дверь, но она была закрыта.

Он обошел дом и попытался заглянуть в окна, но шторы были задернуты так, что даже щелочки не осталось. Эхо жуткого воспоминания терзало Лотто всю ночь – он вспомнил, как, будучи в школе, обнаружил повесившегося мальчика. Посиневшее лицо, отвратительный запах. Грубое прикосновение его джинсов к лицу, собственная рука, тянущаяся вверх, чтобы коснуться его ледяной мертвой ноги…

Одно окно было приоткрыто. Лотто с трудом втиснул в него свои могучие плечи, а затем кое-как влез и свалился на пол. Потолок перед глазами рассыпался искрами.

– Лео! – сдавленно позвал он, но, еще до того как поднялся на ноги, понял, что здесь его нет.

Туфли-жуки пропали из-под кровати, в шкафу было пусто, но в воздухе все еще витал его запах. Запах Лео. Лотто попытался найти какую-нибудь записку, но не обнаружил ничего, кроме чистовой версии арии Антигоны на стуле у пианино, с аккуратными карандашными пометками. Одно только слово «acciaccato» было выделено чернилами.

Обрамленное в его почерк, безмолвное искусство музыки.

Лотто со всех ног побежал к главному зданию, увидел едущую в том же направлении машину Блейна и махал ему, пока тот не остановился.

– Да, – протянул Блейн, когда Лотто ему все рассказал, – Лео получил какие-то ужасные новости из дома и вынужден был улететь прямо посреди ночи. Я как раз еду из Хартфорда. Лео выглядел таким подавленным. Вроде он неплохой парень, а? Бедолага.

Лотто улыбнулся, хотя глаза его переполнились слезами. Должно быть, выглядел он глупо, потому что Блейну явно стало не по себе. Он стиснул его плечо.

– Все в порядке?

Лотто кивнул.

– Боюсь, мне тоже теперь придется вернуться домой, – проговорил он. – Пожалуйста, доложи в офис, когда будет возможность. Я вызову водителя, можешь не беспокоиться.

– Как скажешь, сынок, – тихо ответил ему Блейн. – Как скажешь.

ЛАНСЕЛОТ СТОЯЛ ПЕРЕД ЗАДНЕЙ ДВЕРЬЮ их загородного дома.

Лимузин у него за спиной медленно разворачивался и взбирался наверх по размокшей дороге.

Наконец-то он дома.

Когда он вошел, Бог с цокотом сбежала вниз по ступенькам. Матильда была на кухне и сидела за столом, закрыв глаза. Косой луч света падал на нее из окна, на столе стояла чашка чая, окутанная горячим паром. В холодном доме витал легкий запах мусора. Лотто вспомнил, что это была его обязанность – выносить из дома мусор, и его сердце сжалось.

В его отсутствие Матильда совсем не выбрасывала мусор…

Он не был уверен, захочет ли она говорить с ним или даже смотреть на него. Он еще никогда не видел ее такой рассерженной. Она выглядела закрытой. Постаревшей. Грустной. Худой. Ее волосы спутались.

Даже ее кожа казалась более темной, словно она все это время варилась в собственном одиночестве.

Лотто почувствовал, как внутри у него что-то сломалось.

Но затем Бог, писаясь от радости и заходясь тоненьким, но отчаянно громким лаем, прыгнула ему на руки. Матильда открыла глаза и увидела его.

Ее зрачки резко расширились. Судя по выражению ее лица, она даже не знала, что он здесь…

А в следующую секунду она расцвела.

Она была рада ему. Очень рада.

Вот она. Вот его единственная любовь.

Матильда вскочила так резко, что ее стул упал. Лотто схватил ее в объятия и прижался носом к ее волосам, вдыхая их запах. Все это время в горле у него сидел комок, но он тут же пропал, как только к нему прижалось ее худое, гибкое тело, как только он услышал ее запах, коснулся губами мочки ее уха. Матильда отстранилась, глядя на него со страстным обожанием, а затем вдруг захлопнула ногой кухонную дверь. Лотто хотел было что-то сказать, но она прижала ладонь к его губам и не дала вымолвить ни звука.

Она молча увлекла его наверх и там набросилась на него с такой яростью, что, когда Лотто проснулся на следующий день, обнаружил засосы на животе и бесконечные следы от ногтей. Лотто нажимал на них в ванной, ему было больно, и от этого он получал какое-то странное, жадное удовольствие.

РОЖДЕСТВО пышно расцвело веточками омелы на канделябре в их холле. Взвилось по перилам лестницы гирляндой из остролиста, растеклось по воздуху сладким ароматом корицы и запеченных яблок.

Лотто стоял перед зеркалом в холле и завязывал галстук, ухмыляясь своему отражению. «Вы только посмотрите на этого малого, – думал он. – И не скажешь, что в этом году он пережил такое потрясение». Но он действительно пережил это, прошел через это и стал сильнее. А возможно, и привлекательнее, ведь мужчины часто становятся лучше с возрастом. Женщины просто стареют. Бедная Матильда, ее природа наградила бугристым лбом. Через двадцать лет она будет совершенно седой, а ее лицо покроется морщинами. «Но при этом она все равно будет красивой», – поспешил напомнить себе Лотто.