13 ведьм (сборник) - Сенников Андрей. Страница 22

«…Он уговаривал меня лечь в клинику. Я пугала и его, и сына. Он уговаривал, а я не могла ему объяснить, что там, одурманенная лекарствами, я стану еще более беззащитной перед этим. Приступы будут повторяться все чаще, а потом мне просто выжгут мозг электрошоком. Может, так было бы и лучше для меня, но не для них. Они все равно были бы где-нибудь поблизости. Не могла я этого допустить… Я напилась в „Розовой пантере“, позволяла себя угощать, прикасаться. Меня сняли два молокососа. Их распирало от тестостерона и моей сговорчивости. Они трахали меня там же, в туалете. Я не помню, что они со мной делали. Честно говоря, я не уверена, что их было только двое. Вернулась домой под утро, едва передвигая ноги. От меня разило перегаром и похотью. Трусики лежали в кармане пальто. Рваные колготки. Бедра перепачканы спермой… Возможно, муж смог бы перенести это. Он умен. Он бы понял – не простил бы, но понял. Но там был наш сын. Он видел меня… такой. Они уехали к свекрови, на Урал, а я жалела, что не на другую планету…»

Старшинов вытянул стакан водки разом, как воду. Занюхал новой сигаретой, закурил. Ступни не чувствовали пола. Ему казалось, что бездна, заглядевшаяся на Ветрову, теперь под ним. А кусочек кошмара, в который она вольно или невольно погружала себя несколько месяцев, надолго застрял в мозгу крохотной занозой. Водка горючим комком застряла чуть ниже солнечного сплетения. Он не ощущал тепла – только жжение. Табачный дым был горьким. Его знобило, волосы на предплечьях встали торчком. Старшинов вновь сорвал пробку с бутылки столичной.

«…Помните, я говорила о Леруа, де Шардене и ноосфере? В основе их теорий лежат воззрения Плотина и неоплатоников. Сфера разума каждого человека существует не в пустоте. Она плещется в океане эманаций некоей непознаваемой первоосновы, божества, которого принято отождествлять с абсолютным благом, и является его неотделимой частью, как разум душа и материя являются неразделимыми частями меня… или вас. Конечная цель человека – выйти за пределы души в сферу разума и через экстаз слиться с первоосновой. Но люди обычно не торопятся это делать, верно? А что, если божеству надоело ждать? И что является благом в его представлении? Какова цель его собственного бытия? Каков он, этот экстаз?.. А эти порезы на спинах жертв? Изобразите их на бумаге рядом друг с другом, без наложений. Видите? Похоже на буквы. Название первоосновы. „Имя бога…“»

К черту! Старшинов оглушил себя вторым стаканом. Наконец-то в голове все смешалось. Голос Ветровой отдалился, превратившись в бессвязное бормотание, и заглох, как обычно глохла его персональная шестерня. Зато аппетит, напротив – очнулся, требовательно и недвусмысленно. Горячая волна прокатилась по телу. Участковый поднялся и закрыл окно. Готовить в первом часу ночи он не собирался, но пара дежурных банок сайры или сардин в холодильнике всегда найдется.

Свет он так и не зажег. Батон зачерствел, но еще не отдавал плесенью, а значит, вполне годился. Телевизор Старшинов тоже не стал включать – хватит на сегодня информационного бреда. Из открытых банок остро пахло рыбой и маслом, водка не успела согреться, батон смачно хрустел на крепких зубах. Потом он курил, стряхивая пепел в опустевшие жестянки, снова шарил в холодильнике, передвигая бутылочки с остатками засохшего кетчупа, сморщенные, как чернослив, пакеты из-под сметаны. Снова что-то грыз, закусывал. Курил и ни о чем не думал, словно лежал на грунте…

Телефон зазвонил в начале пятого.

Старшинов рефлекторно поднялся, добрел до тумбочки, не открывая глаз, и снял трубку.

– Слушаю, Старшинов. – В горле стоял отвратительный привкус консервированной рыбы.

Пронзительный и визгливый голос ввинтился в ухо и мгновенно распустился ветвистыми корнями, раздирая мозг. Конечно, он узнал Сумеренкову, даже не разбирая слов…

– Тимофеевна, – буркнул он в паузе, – звони ноль два…

– Да позвонила я! Час назад звонила! Нет никого…

Участковый открыл глаза. Солнце где-то уже карабкалось к горизонту, но город за мокрым стеклом выглядел так, словно утро не наступит никогда. Низкие тучи неслись галопом, цепляя подбрюшьями телевизионные антенны на крышах. На его глазах синий ветвистый блиц проколол шевелящееся грязное одеяло неба и оглушительно щелкнул, словно кнут. Стекло в окне задребезжало.

– Иван Игнатьич, миленький, выручай! Пока твои аспиды приедут, из нас уже козленочков наделают… Шабаш! Чистый шабаш!

То ли она завыла, то ли ветер лизнул микрофон. Связь оборвалась. Старшинов опустил трубку на рычаг и, осторожно ступая, приблизился к окну. Деревья под ударами ветра дрожали, словно в лихорадке, по тротуару волочило картонную коробку, машины на маленькой стоянке перед общежитием ощутимо раскачивались, некоторые тревожно моргали оранжевыми глазками и испуганно звали владельцев. Провода на столбах выгибались в напряженные дуги. Снова громыхнуло. Участковый отпрянул от дребезжащего окна.

Телефона у Сумеренковых нет, подумал Старшинов; если это не «белочка», то трудно представить, что могло выгнать женщину на улицу в такую погоду. Да еще дважды. Ох, е-е!

Он бросился к шкафу, на котором в плотном рулоне лежал комплект охотничьего камуфляжа с ветро- и водонепроницаемой пропиткой. Пять минут спустя, в опорном пункте, он лихорадочно снаряжал магазин «макарова» короткими тупорылыми патронами. Ронял их, чертыхался и брал с подставки новый. Недра сейфа глядели на него с укоризной. Старшинов натянул наплечную кобуру, пристроил пистолет под мышкой и быстро накинул камуфляжную куртку с капюшоном. Замер, невидяще глядя в угол. Потом сделал одну вещь, которую за тридцать с хвостиком лет своей службы делал только на стрельбище: достал пистолет и дослал патрон в ствол.

Березы во дворе на Домаровского напоминали измученных плакальщиц. Ветви-руки бессильно, но все так же гибко бились на ветру. Дождь прекратился. Где-то вставало солнце, подсвечивая клочковатое небо цветами окисленной меди. Тучи ходили кругами, словно кто-то там, над ними, ворочал огромным половником. У Сумеренковых свет не горел. Окна в квартире Ветровой плотно зашторены. Старшинов обошел дом и по отмостке прокрался к подъезду Евгении. Внутри было темно и тихо. Тянуло сыростью и подмокшим деревом. Участковый расстегнул куртку и правым плечом вперед проскользнул за дверь.

Сдерживая хриплое дыхание, Старшинов быстро поднялся на площадку. Он ступал по ступеням ближе к стене и скривился, когда под ногами все-таки скрипнуло. Дверь в квартиру Ветровой выглядела запертой. Грязно-зеленый свет сочился из пыльного окна на площадке пролетом выше. На улице громыхнуло. Гроза не то уходила, не то приближалась, словно насыщенные электричеством тучи водили замысловатые хороводы. И здесь хныкала сигнализация чьей-то машины. Под этот аккомпанемент Старшинов пересек площадку и приложил ладони к двери, надавил. Заперто…

К сырому воздуху на площадке примешивался слабый, будоражащий запах. Ладони покалывало. В следующий момент ему показалось, что под ними слабо пульсирует. Старшинов отдернул руки. Сердце часто колотилось. Он чуть отдышался, успокаиваясь. Все это кровь, его собственная кровь, что проталкивается сейчас через сосуды, усохшие от никотина. Уф!

За дверями ни звука. Никакого шабаша. Позвонить?

Он приложил палец к кнопке звонка. Она спит. Измученная, истерзанная бредом, она только-только сомкнула глаза и вздрагивает во сне, когда на улице грохочет, и капли дождя бьют в окно. Может быть, ей ничего не снится сейчас, у нее ровное дыхание, и глаза под веками неподвижны, словно у статуи в парке. Она на дне, на грунте, в безмолвии и покое. И в этой сраной ноосфере от нее не осталось и следа. А он, старый дурак, хочет поднять ее на поверхность, вытащить из безопасной и уютной реальности, только потому, что одна старая пьянь наконец-то дожралась до зеленых чертей!..

– Й-и-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-и!!!

Старшинов отшатнулся. Рука скользнула под куртку и выхватила из кобуры пистолет. Сердце остановилось, превратившись в кусок льда. Звук, глухой и невнятный, шел из-за двери, определенно. И был похож…