13 ведьм (сборник) - Сенников Андрей. Страница 35

– Какая? – спросила она.

– Манипуляция, ревность, предательство, ненависть. Нужно еще одно слово в ряд. Какое?

Во двор дома въехала машина. Ксеноновые фары резко ударили по оконному стеклу, на секунду залив его серебром, превратив в зеркало. В слепяще белом поле Вада увидела свое отражение. И отражение Вилки сразу за спиной. Потом почувствовала острую боль в спине, справа, под ребрами. И еще. И еще. Тетрапак выскользнул из пальцев, с хлюпом упал на пол, разбрызгав содержимое. В глазах потемнело. Вада схватилась за подоконник, обернулась.

– Любовь, – Вилка плакала. В руке она держала нож для резки мяса. Большой нож, перепачканный чем-то темным.

Тринадцать дней. Тринадцать дней назад Вада рассталась с Вилкой. Это не было плетением. Не было. Вада сползла на пол, чувствуя, как холод охватывает кончики пальцев, поднимается выше. Ребра сдавило невидимым обручем, дышать стало тяжело. Твердая мозолистая ладонь коснулась щеки.

– Прости меня, – голос Вилки звучал как сквозь вату. – Прости, любимая.

Прошло тринадцать минут с того момента, как наступило тринадцатое октября. До рассвета оставалось восемь часов. Город, пережив очередную встряску, снова погружался в дремоту. На маленькой темной кухне, прижавшись к холодному радиатору, сидели, обнявшись, две девушки. Живая и мертвая.

Алексей Жарков

Мать нефть

Сегодня, как и всегда, через город тянется река. В ней различаются два течения одинаковой ширины и плотности, направленные в разные стороны. Одно состоит из красных огней, другое – из белых. Это машины. Люди едут по делам, каждый по своему, уникальному благодаря многочисленным поворотам маршруту. Но сейчас они все вместе, все в одной реке, которая лениво ползет через бескрайний ночной город.

За рулем большой черной машины сидит человек. Он смотрит вперед – следит, как за лобовым стеклом загораются и снова гаснут чьи-то красные стоп-сигналы. Когда они вспыхивают, он нажимает на тормоз, и его лицо освещается красным, свет проникает под кожу, расправляя морщины и наполняя кожу пластмассовым, неживым свечением. Его глаза тоже краснеют, но зрачки, как два пустых отверстия, все равно остаются черными.

Человек немолод, он тщательно выбрит и аккуратно причесан. Кожа на лице неровная, местами бугристая, на подбородке виден небольшой шрам. Нос прямой, губы сжаты, верхние веки нависают домиком над спрятанными под резкими сводами надбровных дуг глазами. Это придает лицу человека виноватый вид. Он едет молча, один в своей машине. На руле блестят полированные ногти, из-под рубашки выглядывают увесистые часы с позолотой. Он спокоен, но ему кажется, что время на приборной панели бежит слишком быстро. Недовольно хмурясь, он достает смартфон.

На небольшом экране появляется карта, усыпанная красными и зелеными полосками. Красных полосок заметно больше, и треугольная стрелка, которая отмечает положение человека, оказывается на одной из них. Человек сосредоточенно водит пальцем по экрану, находит «Шереметьево терминал Д», кладет смартфон на колени, отпускает тормоз, и его машина продвигается вперед еще на пару метров. Пока навигатор рассчитывает маршрут, лицо человека загорается красным и гаснет еще несколько раз. Наконец маршрут готов – на ближайшей эстакаде, до которой пара километров, нужно свернуть направо. Человек включает указатель поворота и под деликатное щелканье, как метроном вышагивающее в тишине салона, перестраивается в средний ряд. Его маршрут только что изменился. Заодно изменилось его будущее. Сейчас он думает, что сделал это сам.

Всего два километра отделяют его от ближайшего съезда с ночной МКАД. Время уходит, человек рассеянно озирается по сторонам. Вокруг, как и прежде, сверкает электрический свет – падает с нависающих над дорогой фонарей, скатывается по стальным крышам, скачет по лощеным крыльям и капотам и рассыпается по блестящему асфальту, следуя за вращением колес. Река машин ползет по дну желтой ночи. Кажется, будто здесь нет привычной жизни, будто что-то вытеснило ее. Асфальт, резина, пластик, бензин – словно черная нефть расползлась по земле, превратившись стараниями людей во все эти вещи и в ночь заодно. Нефть довольно поблескивает золотистым жиром и мерцает хищными отражениями кровавых ламп. Пытается заменить собою мир, который вытеснила. Теперь она повсюду и уже пробует на вкус людей. Люди и сами не прочь в нее превратиться. Хмурые жирные пятна – вот чем они становятся, еще не все, но уже многие.

Снова щелканье поворотника. В салоне машины не звучит музыка, человек ценит тишину. Он выбрался из офиса с огромным запасом, за пять часов до назначенного времени, этих часов должно хватить на любые пробки. Должно было хватить. Но на третий день зимы в город пришел мороз, черная жижа на асфальте замерзла, и реки машин загустели. Десять километров забирают у человека слишком много времени. Минуты на приборной панели обнуляют еще один час.

Поворот. Другая улица – и снова машины, и тот же льющийся сверху желтоватый свет. Поток тянется в каньоне из высоких многоквартирных домов. «Ярцевская», – читает человек на кафельном углу дома. Всего час назад он не знал, что такая улица вообще существует. «Рубежный проезд», «Крылатские холмы», «Народного ополчения»… для него эти названия, эти имена – бессмысленные абстрактные словосочетания, необходимые лишь для того, чтобы не заблудиться в огромном городе. Этот район ему не знаком, здесь он чувствует себя неуютно, все чаще опускает глаза на колени, будто кивает, послушно соглашаясь с установившейся над ним властью навигатора. Тот подмигивает и рисует очередной объезд – сегодня пробки повсюду.

Информация обновляется каждую минуту, теперь человеку надо свернуть на Тухачевского, затем на Глаголева, Берзарина, Максимова. В бесконечных поворотах растворяется еще один час, как в музее, среди фотографий далекой войны и героев, с достоинством взирающих на посетителей.

Где-то рядом, уже совсем недалеко, начинается Ленинградское шоссе, широкое и быстрое, оно кажется человеку чудесным избавлением. На перекрестке за светофором он провожает взглядом вывеску ресторана «Крошка Картошка», смотрит на часы и недовольно сопит. Навигатор ведет его через дворы. Подвеска вздыхает, амортизируя очередной спидбрейкер. Слева проплывает школа. Неожиданно карта на коленке исчезает, экран гаснет, смартфон вибрирует, и звенит, и соскальзывает под ноги. Человек смотрит вниз, раздвигает колени, отодвигает ногу, случайно нажимает «газ», двигатель благодарно рычит, переваривая миллиграммы бензина. Глухой удар, под ногами мерцает телефон, правое колесо подскакивает, человек поднимает глаза, нажимает на тормоз, машина останавливается, снаружи едва слышно доносится чей-то испуганный голос – «ой, мамочки».

С ужасом человек в большой черной машине догадывается, что произошло.

Раздавить человека легко. Тем более если ты сидишь за рулем двухтонного автомобиля, а человеку нет и десяти. И тогда разорванная нить чужой жизни ложится петлей на твою шею. Закручивается и начинает сжиматься, и душить, и сбросить ее непросто, почти невозможно – такая она тяжелая. Как ярмо, тянет тебя к земле и давит, давит. И будет давить теперь вечно – ты отнял у кого-то жизнь, так что теперь у тебя их две – старая и новая. Скребется в ушах непривычный хруст, и машина уже не похожа на любимую игрушку – она стала орудием убийства, и ты смотришь на нее именно так. Сожалея и недоумевая, каким образом эта мягкая резина оказалась такой острой, острее стали и тяжелее топора, и убила ребенка, упав на твою шею.

В салоне большой черной машины звонит телефон. Непослушной рукой человек поднимает его с пола и ватными, несвоими пальцами нажимает на кнопку.

– Генчик, ты уже выехал? – спрашивает женский голос.

– Я не могу сейчас, – собственный голос кажется незнакомым и тихим. Слова нехотя срываются с губ и не спешат уходить, их приходится выталкивать: – Перезвоню.

– Что это значит?.. Ты приедешь?.. Ты же обещал.