Возвращение в Чарлстон - Риплей Александра. Страница 100

– Я ведь в Швейцарии, правда?

– Да, мадам.

– Я помню. Я хотела попасть сюда. Люблю снег. Это Альпы? – Недалеко от клиники поднималась к небу гора, и была видна ее вершина – россыпь серых камней и сверкающий снег.

– Да, мадам, мы в Альпах. Гарден вздохнула:

– Меня всегда удивляли горы. Они такие высокие. Она подумала об Уэнтворт, о том, счастлива ли она, и вдруг поняла, что плачет и не может остановиться. Игроки в бридж не подняли головы от стола. Медсестра отвезла Гарден обратно в комнату.

Слезы скорее капали, чем лились ручьем, и это продолжалось все время, пока она обедала, ходила по комнате, поддерживаемая медсестрой, спала. Когда ее разбудили к ужину, подушка была мокрой насквозь, и простыня, и одеяло возле ее лица. Она молча смотрела поверх подноса на одетую в белое женщину и жадно отправляла в рот кусок за куском, а слезы все продолжали солить еду.

– Я даже не знаю, почему плачу, – сказала она, доев обед.

– Вы поймете, – ответила медсестра.

Когда слезы иссякли, Гарден почувствовала себя опустошенной, какой-то неживой. Она неподвижно лежала на заново постеленной и снова промоченной слезами постели и ждала, когда придет сон. Но вместо этого пришло ощущение смертельной тоски и жалости к себе.

– Бедная Гарден, – сказала она темнеющей комнате, – бедная Гарден. – И снова затряслась в судорожных рыданиях.

Жалость к себе мучила ее много дней. «Я ни в чем не виновата, – говорила она себе. – Это все кокаин, и беспорядочные связи, и бессмысленность ее жизни, и неверность мужа, и неудавшийся брак». Она хотела, чтобы ее оставили в покое, снова и снова мысленно возвращалась к этому, создавая вокруг себя кокон из оправданий и страдания.

Но медсестра заставляла ее ходить, есть, принимать душ, следила, чтобы ей мыли голову и делали маникюр, массажировали тело.

И понемногу жалость к себе стала стихать, утратила остроту. Первого февраля Гарден посмотрела в окно на парящий снег и почувствовала желание погулять. Она ясно вспомнила свою радость и волнение, когда впервые в жизни увидела снег в Нью-Йорке; вспомнила, как осторожно касался он ее лица – влажный и холодный. Казалось, это было так давно. В десять раз дольше, чем те четыре года, которые прошли на самом деле. Она уже не девочка. Ей даже не двадцать один, хотя именно таков ее возраст. Она так устала, устала душой. Но все-таки еще могла радоваться таким вещам, как, например, снег. Она была рада, что живет. Гарден вызвала медсестру.

– У меня есть пальто? – спросила она. – И какая-нибудь одежда, обувь? Я хотела бы погулять по снегу.

Сестра отвела ее в противоположный конец большого дома, где располагалась клиника.

– Вот ваша комната, мадам Харрис.

Комната, где Гарден жила раньше, была маленькой и похожей на больничную палату, только красные клетчатые занавески на окнах нарушали ее белоснежную стерильность. Новая комната была очень большая, с бледно-желтыми стенами, голубым ковром и желто-голубым цветочным узором на занавесках и покрывале кровати. Мебель была массивная, сосновая, с резным геометрическим орнаментом. Кровать с высокой спинкой, шкаф, комод. Окна заменяли высокие застекленные двери. Они вели на балкон, с которого были видны горы. В комнате, возле окна, стояло глубокое желтое кресло. На балконе стоял деревянный шезлонг, а на нем висел свернутый плед. На стенах висели яркие натюрморты с изображением цветов, перед зеркалом стояла плоская желтая ваза с цветами.

Медсестра открыла шкаф. Он был заполнен одеждой Гарден, так же как и комод.

– Это прислала ваша свекровь, – объяснила медсестра. – Мы сообщили ей, что вам понадобится. – Она неодобрительно сжала губы. – Она также прислала ваши драгоценности. Они в сейфе, в кабинете доктора.

Гарден тихо засмеялась:

– Я поняла. Я больше не буйная, и меня можно перевести сюда.

– Вы на пути к выздоровлению, мадам Харрис, – заверила ее смягчившаяся медсестра.

Гарден надела шерстяной костюм, шерстяные чулки и отделанные мехом ботинки. Эти чулки и ботинки она видела впервые и мысленно поблагодарила Вики. Соболья шуба висела здесь же, в шкафу, и Гарден порадовалась собственной беспечности. Она так и не собралась укоротить ее.

Она нашла дорогу в гостиную, вышла в холл, а оттуда на улицу. Снег целовал ее лицо, пока она спускалась по ступенькам к расчищенной дорожке.

Сугробы поднимались до плеч. По сторонам дорожки кто-то превратил их в фантастические стены, украшенные зубцами и вазами. Падающий снег уже скрадывал их очертания. Гарден принялась было расчищать снег, но моментально промочила перчатки, сняла их и засунула руки в карманы.

Дорожка вела вокруг клиники. Гарден была удивлена ее размерами. Интересно, сколько же здесь пациентов? – мелькнуло у нее в голове. А впрочем, какая разница. Она все равно не имеет ни малейшего желания общаться с ними.

Окна дома были ярко освещены. Гарден чувствовала себя в безопасности. Она шла медленно, потому что до сих пор не очень твердо держалась на ногах. Сказывались последствия ее пагубного пристрастия. Но усталости она не чувствовала. Она удивлялась, что прогулки с медсестрой могли сделать ее такой сильной.

Немного погодя она перестала обращать внимание на то, как двигаются ее ноги, пошла быстрее и легче. Голову переполняли мысли.

Я выздоравливаю. Когда-нибудь, через неделю, месяц или позже, мне придется уехать отсюда. К чему же я вернусь? Скай меня не любит. Люди, которые казались мне друзьями, считают меня танцующей куклой, заводящейся при помощи шампанского, кокаина и аплодисментов. У меня ничего нет. Слеза застыла у нее на щеке, и Гарден потерлась о воротник, чтобы стряхнуть ее. Хватит хныкать. Время жалости к себе прошло.

Ласковое прикосновение меха успокаивало. Она покрутила головой, потерлась щеками о воротник. Соболь мягче норки, заметила она, глубже и пушистее горностая. И не щекочет, как лиса. Надо бы укоротить эту шубу. Я не надевала ее с тех пор, как впервые приехала в Париж.

Гарден остановилась. Ее неожиданно осенило. «Я же очень богата, – сказала она себе. – У меня есть какие угодно меха, драгоценности, все, что только можно пожелать. Я живу в роскоши, меня полностью обслуживают. Как я раньше об этом не подумала? Я была так занята новой жизнью, что почти не замечала всего этого. Боже мой, да любая женщина согласилась бы поменяться со мной местами. Зачем же мне жалеть себя?

Пусть муж не любит меня. Ну и что? Мой отец не любил мою мать, большинство знакомых мужчин не любят своих жен. Я ничем не отличаюсь от них. Хотя нет. Моей матери приходилось во всем себя ограничивать, она даже не могла себе позволить лишний раз сесть в трамвай. Лори Паттерсон, чтобы получить удовольствие от покупок, приходится делать их для кого-то другого, потому что себе она позволить этого не может. Я могу иметь все, что пожелаю. Разве этого не достаточно? Я сделаю так, что будет достаточно.

Мне не нужно делать то, чего не хочется. Скаю, в сущности, безразлично, езжу ли я с ним и остальными по ночным клубам. Я могу выбирать. Захочу – поеду, если надумаю что-то посмотреть в кино или театре. И совсем не обязательно проводить все время с этими людьми. Я могу завести собственных друзей. Например, эта девушка из «Вог». Она мне нравится. Надо ей позвонить. Может, она согласится пообедать со мной или сходить в театр. Есть немало мест, куда могут пойти две дамы без сопровождения. Без мужчин вполне можно обойтись.

Я, во всяком случае, обойдусь. С меня хватит. Не хочу больше, чтобы меня тискали или лезли под юбку. Это было отвратительно».

Она двинулась дальше, твердо ступая по снегу, прислушиваясь к его поскрипыванию, подставляя лицо падающим снежинкам. Она чувствовала себя сильной и решительной. Почти счастливой. Вернувшись к себе, она бросила шубу на стул и переобулась.

Причесываясь, Гарден с отвращением смотрела на сильно отросшие волосы. Рыжие пряди возле корней казались ей ранами на черепе. Она вызвала медсестру.