Возвращение в Чарлстон - Риплей Александра. Страница 130

Тебя, Гарден, наказывают за то, что ты, чарлстонка, вела себя не так, как должна была. Ты потеряла самоуважение. Ты не только нарушила правила цивилизованного общества, но и делала это демонстративно. Не стану утверждать, что чарлстонцы не пьют, не совершают измен. Но они не тычут других людей в свои грехи. Сдержанность и лицемерие – вещи разные. Сдержанность, осторожность – это условность, которая позволяет людям быть терпимыми друг к другу, не замечать чужих грехов, не осуждать других. Наш город так мал! Мы все грешники, каждый по-своему. Но мы можем продолжать жить вместе, заботиться друг о друге – до тех пор, пока пребываем в неведении, мнимом или реальном, о грехах ближних.

Никто не может делать вид, что не знает о твоих грехах. По крайней мере, некоторое время. Ты нанесла рану, которая еще должна зажить. Ты родом отсюда, здесь твои родные, друзья, и они всеми силами будут защищать тебя от чужаков. Цена, которую ты должна заплатить за всеобщую поддержку, – всеобщее неодобрение нарушения общепринятых правил поведения.

Я уже, кажется, полночи читаю тебе лекцию. Мне показалось, что будет лучше, если ты поймешь, почему с тобой так обращаются. Ты поняла? Помогло тебе хоть немного мое длинное повествование?

Гарден пожала плечами:

– Понять я поняла. Но это мало помогло. Я по-прежнему ненавижу Чарлстон.

– Значит, мне остается только надеяться, что это пройдет. Я рада, что ты здесь, и мне бы очень не хотелось, чтобы ты уехала.

– Об этом не беспокойтесь, тетя Элизабет. Мне еще надо собраться с силами, чтобы рискнуть отправиться куда-то без вашей помощи.

– Это смешно, но пока не буду спорить. Меня это устраивает. Спокойной ночи, Гарден.

– Спокойной ночи… Тетя Элизабет, а как вы думаете, если я буду держаться от греха подальше, они прекратят когда-нибудь свой бойкот?

– Не знаю, Гарден. Все мы люди. Уверена, все было бы проще, если бы ты не была так красива. Иди спать. Уже поздно.

Описание Чарлстона, данное Элизабет, все-таки помогло, потому что у Гарден появилась надежда на перемены к лучшему. Она была занята, но не настолько, чтобы не ощущать своего одиночества. Иногда вечером, когда по радио передавали знакомые песни, она не могла удержаться от слез.

Но на следующее утро Элен говорила что-то смешное, покупатель делал ей комплимент по поводу цветов, украшающих магазин, Селия готовила на обед красный рис, зная, что это любимое блюдо Гарден. И Гарден говорила себе, что нечего хныкать.

Первого марта вместе со всеми матерями Америки Гарден поняла, что ей не на что жаловаться. Был похищен ребенок Линдбергов. Об этом было страшно даже думать и невозможно не думать.

Снова все говорили о Линдберге, Линдберге, Линдберге. Газеты, радио – на всех углах, во всех магазинах, это имя было у всех на устах. Гарден помнила торжества в Париже, и по сравнению с этим нынешнее горестное сочувствие казалось еще трагичнее. Чарльз Линдберг. Он был так молод. Она помнила его улыбку, когда толпа в Ле Бурже несла его на плечах. Ей казалось, что после этого Линдберг как бы стал частью ее жизни, а она – его. Его трагедия была и ее трагедией.

Она была рада, что Элен не привыкла гулять в парке, потому что не хотела даже выпускать ее за порог. Не хотела уходить на работу. Ей хотелось не спускать с Элен глаз ни днем, ни ночью.

Но нужно было работать, и это ее спасало. Хотя она и брала каждый день с собой радиоприемник, чтобы слушать новости, но не могла проводить возле него все время. Приходилось убирать, расставлять вещи, беседовать с посетителями, демонстрировать комод Эльфа, объяснять, какая редкость ярлык с его именем, рассказывать, как пройти к художественной галерее, старому форту, гугенотской церкви и «какому-нибудь местечку, где можно хорошо провести время». Туристский сезон был в разгаре.

Гарден начала понимать, что жизнь должна продолжаться несмотря ни на что. Пегги писала: «Это мальчик. Снова. Фрэнк. Я его обожаю». Это напомнило Гарден, что хорошее тоже может случаться и случается.

Однажды в магазин зашли две супружеские пары, как раз такие, какие описывал Джордж Бенджамен. Гарден с удовольствием притворилась дурочкой, изображая полное невежество по поводу двух диванчиков, и каждая пара после оживленных перешептываний жен купила по диванчику. Это было особенно приятно, потому что одну парочку она уже встречала. Они гостили у Вики в Саутхемптоне. И теперь не узнали ее.

Она начала верить, что прошлое действительно позади, все меньше скучала по Скаю и оставила всякую надежду, что он к ней вернется.

Гарден обратила внимание на образовавшуюся пустоту на месте диванчиков, наняла жену одного моряка работать в магазине по воскресеньям, а сама снова стала ездить по аукционам.

Она уже узнавала знакомые лица, и ее узнавали. Но не как героиню газетных статей, а как антиквара, такого же, как они сами. Это было товарищество, с поздравлениями, соперничеством, рассказами о клиентах и слухами о предстоящих интересных аукционах. Гарден начала верить, что можно построить жизнь заново, что не всегда она будет известна как Джаз-Золушка.

Когда двенадцатого мая был найден мертвый ребенок Линдбергов, Гарден испытала мучительную жалость к родителям ребенка, не к себе. Теперь она знала, что Ле Бурже и полет «Духа Сент-Луиса» лишь воспоминание, не больше. Она не часть жизни Линдберга; у нее своя жизнь – отдельная и самостоятельная.

Она рыдала, и эти слезы стали очищением. Из этой душевной бури она вышла готовой принять реальную жизнь. Это была хорошая жизнь. У нее есть настоящий дом, обожаемый ребенок, работа, которая ей нравится, и люди, которые ее любят. Она богаче, чем когда бы то ни было.

– Тетя Элизабет, хотите, я скажу вам что-то хорошее? – спросила Гарден через несколько дней. – Я по-настоящему счастлива.

95

Четырнадцатого июля, в День взятия Бастилии, Гарден, напевая, наводила в магазине порядок перед закрытием. Было слишком жарко, и она решила, что покупатели вряд ли появятся. Сегодня вполне можно закрыться пораньше.

Но это был лишь предлог. Она знала, почему закрывается раньше. На следующий день Элен исполнялось три года, и Гарден хотела купить ей куклу, «Сиротку Энни», которую рекламировали в сегодняшней газете. Она была очень дорогая, да и подарков такой маленькой девочке уже было куплено слишком много, но так хотелось сделать дочке сюрприз.

Гарден, напевая, продолжала уборку. Колокольчик над дверью зазвенел. Гарден, улыбаясь, прикрыла рот рукой. Солидного антиквара застали за таким несолидным занятием.

– Чем могу служить? – спросила она.

У дверей стояли двое мужчин. Им явно было жарко и неудобно в темных костюмах и шляпах. «Должно быть, туристы, – решила Гарден. – Ни один южанин летом не наденет темное».

– Вы миссис Гарден Харрис? – спросил тот, что повыше.

«Ага, – подумала Гарден, – янки за Эльфом. Интересно, из какого они музея?»

– Да, это я, – ответила она.

– У меня ордер на ваш арест.

Они были очень педантичны, один взял у Гарден ключи и запер магазин. Но манеры у них были не слишком любезные. Ни слова не говоря в ответ на ее испуганные вопросы, они втолкнули ее на заднее сиденье ожидавшей перед магазином машины; еще долгое время у нее на руках держались синяки от их крепкой хватки.

Такое отношение можно было понять. Ее обвиняли в преступлении, которое вся страна считала самым отвратительным: похищение ребенка.

Гарден отвезли в тюрьму на Сент-Филип-стрит – похожее на крепость каменное здание с воротами как в замке и забранными решетками окнами. Мужчины вели ее так быстро, что она споткнулась на ступеньках, но не упала, потому что ее крепко держали под руки. Она отчаянно задергалась, пытаясь восстановить равновесие. Ее почти волоком подтащили к высокой конторке у входа. Слева доносились душераздирающие женские рыдания. Пахло дезинфицирующими средствами и страхом.