Возвращение в Чарлстон - Риплей Александра. Страница 30

Садовник из Барони выполол сорняки и убрал мусор. После этого стали видны очертания старинных кирпичных дорожек и контуры прежних клумб. А также след двух уборных во дворе. Тут Маргарет велела садовнику прекратить работу: Трэдды не могут пользоваться туалетом во дворе, это немыслимо.

Для соответствующих нужд послужат ночные вазы, для мытья лица и рук – кувшины и тазики, для купания – сидячая ванна. Они прекрасно обходились этим в Барони, и незачем менять привычки. А воды у них будет предостаточно: напротив заднего крыльца есть водокачка.

Верхняя часть дома освещалась и отапливалась газом, но до подвала трубы не дотянули. Трэдды даже не обратили на это внимания. У них всегда были керосиновые лампы, а для приема гостей – свечи. И сейчас им казалось, что они живут куда роскошнее, чем в Барони, потому что специальный фургон каждое утро привозил им лед, а Маргарет могла наконец отвести душу за газетой, которую еще до завтрака доставлял мальчишка-рассыльный.

После просторного дома на плантации им не было ни тесно, ни неуютно в шести низких комнатах, потому что они там только ночевали. Семейство завтракало в восемь и отправлялось открывать для себя чудеса города. В три часа Маргарет и дети приходили обедать, но уже в четыре снова были на улице. Дни еще не стали короткими. Очень часто Трэдды возвращались домой поздно, около восьми вечера, со стертыми ногами, голодные и счастливые.

Экипаж они отправили обратно в Барони. На Шарлотт-стрит им было негде держать лошадь. И тем более этот полуразвалившийся «олдс», настаивала Маргарет. Поэтому они ходили пешком или ездили на трамвае.

Они были как четверо детей в поисках приключений. Стюарт охотно эскортировал мать и сестер, чувствуя себя очень взрослым в новом, с длинными брюками, костюме, который купил на деньги Сэма. Маргарет всегда была в прекрасной форме; смеющаяся и сияющая, она не замечала ни дождя, ни толпы, ни усталости. Город приводил ее в радостное возбуждение, в городе ей нравилось все. Даже ее дети.

Гарден до переезда никогда не бывала в Чарлстоне. Ее потрясла его деятельная жизнь, огни, толпы людей, разнообразие зрелищ, звуков и ощущений. Но самым большим открытием для девочки была ее мать. Прежде Маргарет ей никогда не улыбалась. Теперь же улыбка не сходила с ее губ, она смеялась, она разговаривала с Гарден, она спрашивала, весело ли ее младшей дочке, хорошо ли они проводят время. Гарден была ею очарована. Она была без ума от своей прекрасной, сияющей матери.

Пегги и Стюарт испытывали те же чувства. Им открылась другая, новая Маргарет, товарищ по играм. Им хотелось, чтобы эти игры никогда не кончились.

По Барони не скучал никто, даже Гарден.

Но вскоре радостные дни подошли к концу, начались занятия в школе. Маргарет была огорчена еще больше, чем дети.

– Но у нас остаются суббота и воскресенье, – чуть не плача, говорила она. – Все будни мы сможем ждать их и строить планы, а выходные проведем, как задумали.

Они старались именно так и жить, но счастливая беззаботность их покинула. Радоваться мешали мелкие неприятности, у каждого свои.

Стюарт и Пегги обнаружили, что в школе у Бейкон Бридж их плохо подготовили к последующей учебе. Теперь им назначали дополнительные занятия в перерыве и давали дополнительные задания на дом, чтобы Пегги и Стюарт нагнали своих соучеников. Но упущенного времени – тех семи лет, которые их одноклассники провели вместе, – Трэддам было не наверстать. Пегги и Стюарт оставались чужаками, деревенскими увальнями, посмешищем.

Помочь друг другу в школьных делах они не могли. Каждое утро Стюарт провожал сестру в школу Меммингера для девочек, а сам плелся обратно, на Митинг-стрит, в школу для мальчиков. После занятий он отводил сестру домой. Учебные программы у них были разные: мальчикам преподавали латынь и греческий, а девочкам нет.

Гарден пошла во второй класс. Она без труда нагнала своих соучениц: кроме алфавита и цифр почти ничего не требовалось, а алфавит и цифры она знала хорошо. Трудности у нее были только с общением.

Занзи с утра отводила ее в соседнюю школу и забирала в два, после уроков. Кроме Гарден, никого в классе чернокожая прислуга не провожала. Все приходили и уходили сами или со старшими братьями и сестрами.

Кроме того, дети получили от Маргарет строгие наставления.

– Не глазейте по сторонам, – поучала Маргарет. – Смотрите прямо перед собой и ни с кем на улицах не разговаривайте. В этой части города живет одно отребье, нам надо постоянно показывать этим людям, что мы не желаем иметь с ними ничего общего. – Занзи уже успела облить презрением нескольких соседок, которые заходили познакомиться с новыми жильцами и пожелать им счастья на новом месте. – И кроме того, Гарден, – продолжила Маргарет, – в классе ты должна держаться на расстоянии от других девочек. Я не хочу, чтобы ты с ними водилась. Они не нашего круга.

По требовательным и настойчивым ноткам в голосе матери Гарден поняла, что к этим словам надо отнестись серьезно, но совершенно не поняла, что все-таки Маргарет имеет в виду.

– Мне что же, нельзя ни с кем разговаривать? – спросила девочка.

– Гарден, не упрямься и не спрашивай глупостей. Конечно, ты должна быть вежливой. Но не позволяй им навязываться к тебе со своей дружбой.

Последнее было совсем не трудно. Дружбы своей никто не навязывал. Серое траурное платье, вечно нахмуренная Занзи, а также робость, испытываемая девочкой на новом месте, – все это заставило Гарден на протяжении многих недель чувствовать себя одинокой и несчастной.

Когда наконец маленькая девочка по имени Марджори спросила, не хочет ли Гарден поиграть с ней в камешки, Гарден была вне себя от радости. Вскоре у нее появилось еще несколько приятельниц – факт, который она старательно скрывала от Маргарет и Занзи. Эти дружбы стоили ей дорого – она платила страшными муками совести за свое предательство по отношению к матери, – но делали ее школьную жизнь счастливее.

Она в этом очень нуждалась. Дома Гарден видела немного радости. К ноябрю даже вымученное веселье по выходным осталось в прошлом. Маргарет угнетали мысли о деньгах, и ей было не до игр.

Два месяца назад они выручили за мебель огромную, как тогда показалось Маргарет, сумму. И она почти не делала покупок. В конце концов, она в трауре, ей три года предстоит носить только черное. Но, разумеется, ей понадобились чулки и новый корсет, да и ботинки у нее совсем сносились. Но это не означало «делать покупки». Покупками у Маргарет назывались нарядные платья, шляпы и прелестные мелочи вроде муфточек и кружевных носовых платков.

А сколько всего было нужно детям! Они так быстро росли и так небрежно носили вещи. На чулках Пегги появились штопки. А заштопать чулочки Гарден было уже нельзя. Занзи поставила на коленках заплатки.

Маргарет была в отчаянье. Канцоньери, хозяин углового магазина, устроил публичную сцену: он орал на Занзи сквозь запертую калитку, требовал, чтобы к нему вышла Маргарет, и грозил обратиться в полицию, если ему не уплатят.

Занзи всегда считала, что желание Маргарет – это закон. Но теперь даже Занзи начала ворчливо жаловаться на то, к чему привел переезд в город. Мистер Тремейн каждую неделю присылал из Барони продукты и каждый месяц – дрова. По мнению Занзи, цыплята всегда были слишком тощие, ветчина чересчур жирная, а дрова сырые. «Надо перебираться назад в Барони», – каждый день повторяла она.

Но именно этого Маргарет дала себе клятву не делать. «Надо жить экономнее, – решила она. – Не тратить денег на проезд. Стюарт и Пегги вполне могут добираться до школы пешком. Занзи может сама стричь Стюарта. Этот парикмахер – просто грабитель. Брать с маленького мальчика пятнадцать центов за стрижку! Нужно расходовать меньше сахара. И муки… И молока. Мы можем обходиться продуктами только из Барони. Нам не придется покупать ничего, кроме соли… и керосина для ламп… и мыла… и… и…» Маргарет опустила голову и закрыла лицо руками. Как много всего надо и как дорого все стоит!

«Все равно, – решила она, – даже если придется сидеть при лучине, мне это безразлично. Я не вернусь в усадьбу. Никогда».