Возвращение в Чарлстон - Риплей Александра. Страница 4

2

Билли Баррингтон посмотрел на часы. Прошло не более минуты с того момента, как он смотрел на них в прошлый раз. Он защелкнул крышку часов и опустил их в карман.

– Не о чем беспокоиться, – сказал он вслух. – Люди часто опаздывают.

Но тем не менее он беспокоился. Сегодня утренний туман не рассеялся, как это случалось обычно. Он по-прежнему скрывал верхушки деревьев, его клочья удерживались в низинах, обволакивали привычные вехи на пути к церкви. Мало ли что могло случиться в дороге.

Билли достал носовой платок и обтер лоб. Солнца не было, но июльскую жару было тяжело переносить. Тем же носовым платком юноша стер несуществующее пятнышко с блестящей поверхности купели. Он хотел, чтобы при крещении сына Маргарет и Стюарта, все было в полном порядке.

Кажется, раздались какие-то звуки – он поднял голову, прислушался. Да, это был гул голосов. Семейство Трэдд вот-вот прибудет. Билли испустил длинный вздох облегчения. Он торопливо зажег свечи на алтаре, обернулся и оглядел маленькую церковь. Церковь была уставлена огромными букетами ромашек, их золотистые сердцевины, казалось, вбирали в себя сияние свечей, их белые лепестки светились. Высокие вазы, полные желтых роз, источая благоухание, стояли вокруг купели. Купель покоилась на изящных шеях четырех стилизованных удлиненных фигурок: это были журавли, вырезанные из шелковисто блестящего красного дерева. В неверном свете свечей казалось, что точеные головки птиц нетерпеливо подрагивают в ожидании церемонии. Шум внизу становился громче. Билли выбежал из церкви, на ходу натягивая облачение, и с развевающимися белыми полами исчез в тумане.

Трэдды подплывали к маленькой церкви по реке: так добирались сюда из имения уже как минимум восемь поколений его владельцев. Билли ждал у причала – места, где в Эшли впадал ручей, бежавший с холма, на котором стояла часовня.

На реке туман был особенно густым. Билли ничего не видел. Он слышал, как поют негры и шуршит от поднявшихся волн тростник. Барка показалась из тумана внезапно, как по волшебству. Нос ее был украшен венком из цветов и листьев магнолии, по бокам свисали гирлянды из цветущего плюща, в местах, где они крепились к верху бортов, белели букеты ромашек, перевязанные белыми шелковыми лентами. Все пассажиры были одеты в белое; в лучах солнца, пробивавшихся сквозь туман, фигуры их казались сияющими. Завороженный этим зрелищем, Билли замер.

Тупой звук удара барки о причал заставил его опомниться. Он протянул руку Генриетте Трэдд, чтобы помочь ей сойти на берег. Широкие сверху рукава ее накрахмаленной белой блузы трепетали, как крылья. Вуаль с белыми мушками, свисая с полей ее соломенной шляпы для водных прогулок, доходила до белой ленты, завязанной под подбородком. Билли уже привык видеть ее в густой черной вдовьей мантилье до самого пола. Этот переход от гнетущих тяжелых черных одежд к ослепительно белому полотну казался утверждением того, что жизнь продолжается.

– Позвольте сказать вам, миссис Трэдд, – пробормотал молодой священник, – что выглядите вы просто прекрасно.

Генриетта улыбнулась:

– Позволяю, мистер Баррингтон, и благодарю вас. Знаете, я часто думаю, что негры понимают в жизни больше, чем мы. Когда у них траур, они носят белое. Я подумала, что окружать невинное дитя сплошной чернотой было бы слишком грустно. Поэтому сегодня мы все решили последовать примеру наших слуг. – Генриетта обернулась на церковь. – Как очаровательно, – вздохнула она, – свет сквозь туман. Я всегда радовалась, что здесь нет цветных витражей.

Наконец все сошли с барки и нестройной толпой двинулись вверх; первым шел Билли, за ним – члены семей Трэдд и Гарден, а в середине процессии покачивался младенец. Его несла огромная мускулистая негритянка в высоченной белой шелковой шляпе, на которой красовалось множество цветов и птиц. На мощных вытянутых руках вровень со своим внушительным бюстом она держала громадную, покрытую кружевом подушку. На ней и спал ребенок, чье крошечное личико почти совершенно терялось в вышитом чепце, а тельце утопало в складках шелка и кружевах крестильной рубашки, которую в семействе Трэдд надевали на всех младенцев уже восемь поколений.

Крестными отцами младенца были Когер и Энсон. Когда Билли спросил об имени ребенка, Когер звонко и уверенно подсказал: «Стюарт Эшли Трэдд», а Энсон промямлил что-то неразборчивое.

Маленький Стюарт проснулся и заплакал, когда на его покрытую пушком голову попала вода. У Маргарет сделался такой вид, будто она тоже вот-вот расплачется. Она начала что-то лепетать, то ли извиняясь, то ли оправдываясь, но Генриетта успокаивающим жестом положила руку ей на плечо.

– Не волнуйтесь, милая, – ровным голосом сказала старшая из женщин. – Младенцы в таких случаях всегда плачут. Так они показывают, что им есть дело до происходящего.

Церемония продолжалась всего несколько минут, но этого хватило, чтобы солнце разогнало застоявшийся утренний туман. Когда ее участники вышли из церкви, все снаружи уже сверкало. Капли росы блестели в траве, в листве деревьев и кустарников, а мокрые пряди испанского мха свисали, как каскады бриллиантов.

– О Господи, – вздохнула Маргарет, – какая прелесть!

Она сорвала с головы шляпу, длинные булавки уже не сдерживали ее волос, они рассыпались по плечам, и от избытка чувств она закружилась в танце. Солнце пронизывало ее серебристые кудри, отражалось матовым блеском от ее гладкой свежей кожи. Маргарет вся лучилась молодостью, красотой и счастьем.

Билли во все глаза глядел на девушку, ощущая за спиной присутствие слишком молчаливого, слишком спокойного Энсона. Чернокожая женщина протестующе вытянула свою огромную руку:

– Оставьте эти дурачества, мисс Маргарет. Вы выбьетесь из сил и, чего доброго, заболеете.

Маргарет, по-прежнему танцуя, приблизилась к ней:

– Занзи, не порть мой праздник. Ты мрачная, как дождевая тучка в солнечный день. Посмотри, как все вокруг красиво. И как я счастлива. На мне настоящее платье, а не этот ужасный траур, и у меня снова есть талия.

– Вы только-только родили, миссис Маргарет. Вам надо лежать в постели, а вы гарцуете, как цирковой пони.

– Фи, Занзи, ты не устала меня воспитывать? Идем лучше, я представлю тебя мистеру Баррингтону. Ты же любишь проповедников. – И девушка потянула огромную женщину за руку.

– Это моя няня, из нашей усадьбы, мистер Баррингтон. Она растила меня с пеленок, а теперь мама отпускает ее в Барони, и она будет нянчить Стюарта. Это прекрасно, правда ведь, это замечательно?!

Билли слегка поклонился и сказал:

– Здравствуйте.

Женщина в ответ сделала короткий тяжеловесный реверанс. У нее было такое безмерное чувство собственного достоинства, что Билли на мгновение ощутил себя совсем мальчишкой.

Вскоре все участники церемонии, и Билли в их числе, расположившись в барке, отправились в Барони. Молодой священник сидел в окружении членов семейства Гарден. Джейн Гарден развлекала его рассказами об огромной чернокожей женщине, стараясь говорить тихо, почти шепотом.

– На самом деле ее зовут Занзибар, – объясняла дама. – Ее мать звали Салли. До войны она была рабыней и прислуживала у нас по дому. Так вот, в библиотеке у мистера Гардена стоял огромный глобус, и Салли была от него просто без ума. И чуть ли не в самый первый месяц беременности она раскрутила этот глобус, а потом придержала пальцем. Палец, конечно же, попал на какую-то страну. И мистер Гарден прочел Салли ее название. Отсюда и имя. Потом мы долго смеялись, перебирая другие имена, которыми могли наградить нашу Занзи. Представляете, ее матери ничего не стоило ткнуть пальцем, к примеру сказать, в Россию.

Но когда Маргарет училась говорить, со словом «Занзибар» ей было никак не справиться. «Занзи» – и все, на большее ее не хватало. Так оно и закрепилось с тех пор.

– С вашей стороны очень великодушно, миссис Гарден, что вы отпускаете Занзи в Барони.

Джейн Гарден прикоснулась к уголку левого глаза. На перчатке у нее осталось влажное пятнышко.