Полтора дракона для травницы, или Таверна «С любовью» (СИ) - Амеличева Елена. Страница 15

На следующий день клиентов у нас стало еще больше, и потом они только прибывали. Слух о месте, где кормят по-домашнему вкусно, да еще и недорого, разносился будто вместе с ветром. Через неделю я даже заметила среди простого люда несколько щеголей. Презрительно морща нос, они прошествовали к столику у окна, который только что освободился, и заказали самые дорогие блюда.

Когда тарелки опустели, спесь господ поубавилась. Съев еще и по пирожному, они оставили щедрые чаевые и удалились, удивленно, совсем уже другими глазами разглядывая таверну.

- Уж и все-то выспросили, - доложила Рози, подойдя ко мне, наблюдавшей из-за ширмы. – И какие грибочки, и кто соус белый делал, и что за трюфеля добавлены, где закуплены, - она хихикнула. – А как попробовали, так и дар речи потеряли, мигом тарелки опустошили, думала, вылижут их сейчас!

- Простите, что беспокою, - тихий женский голос отвлек меня от доклада помощницы.

- Здравствуйте! Вы хотели пообедать? – я посмотрела на бабушку, которая рассматривала меня, подслеповато щурясь и опираясь на палочку.

- Да я уже, деточка, - она улыбнулась. – Хлебушка с молочком попила, мне и хватит. Соседка я ваша, Гортензия зовут, дом на углу с флюгером-котом.

- Видела, - кивнула с улыбкой. – Ваши розы меня покорили. Такие крупные, яркие, просто роскошные!

- Спасибо, милая, приятно, - бабушка протянула мне корзиночку. – Это вам, не побрезгуйте. От чистого сердца. Простите, что только сейчас к новым соседям заглянула, хворала я, колени на погоду распухают и болят так, что весь белый свет не мил становится. Лежу и жду, когда отпустит.

- Давно маетесь? – поинтересовалась проснувшаяся во мне травница.

- Давненько, - соседка закивала. – Уж и не упомнить, сколько годков.

- Лечились? – ничего не могу поделать, страсть к лЕкарству у меня в крови.

Глава 20 Василек

- Лечилась, милая, - Гортензия кивнула. – Чего только не перепробовала, и настойки горькие, от которых потом всю ночь живот крутило, и притирки всяческие вонькие, и даже пиявок, хотя боюсь этих тварей склизких до ужаса! Но ничего не помогло, как болели проклятущие, так и болят. Особенно на перемену погоды мучают, спасу никакого на них нет!

- Вам бы мазь из корней стеклянницы втирать на ночь, да лопухом плотненько обвязывать. Две недельки курс, раз в полгода, и забыли бы про колени, как молодая бы бегали.

- Да? – соседка навострила ушки. – А где ж ее взять, стеклянку-то эту?

В том-то и дело. Я вздохнула. Стеклянницу надо по весне собирать, когда она только из-под снега выглянет. Тогда в ее корешках целебные силы бурлить начинают, к новой жизни возрождаясь.

- Давайте так, Гортензия, - предложила бабушке. – Я вечерочком вам мазь занесу, как с делами закончу, хорошо?- Конечно, милая, буду рада, - закивала она. – Чайку попьем, посидим. У меня ведь редко кто бывает в гостях. Разве только Карл приезжает иногда, я его кормилицей была, на моих руках он вырос. Не забывает меня, мальчик мой хороший. Ох, заболтала вас, простите. Пойду. Буду ждать вас.

Дождавшись, когда основной поток посетителей схлынет, я поднялась в спальню и открыла мамин саквояж. Уже потрескавшийся местами, он пах кожей и травами, напоминая о самом дорогом человеке. Изнутри на меня глянули склянки, коробочки и пакетики. Сбоку лежала небольшая книга – последний дневник. В таких она записывала и обычные женские радости-горести, и своих пациентов: симптомы, жалобы, схему лечения, результаты.

Я раскрыла его, пробежалась глазами по строчкам, которые уже помнила наизусть, пролистала до конца – до того места, где были вырваны странички. Явно впопыхах, на этом месте остались неровные бумажные «зубы». Они всегда будто кусали меня, заставляя размышлять, кто же мог это сделать.

Я помнила тот день, когда видела маму в последний раз. Уже спала, когда к дому подъехала карета. Любопытствуя, я забралась на подоконник, и увидела черный экипаж с затянутыми тканью вензелями на дверцах. Из него вышла женщина. Капюшон плаща скрывал ее лицо.

Бывало, что за мамой приезжали от больных. Частенько даже поздней ночью, недуг ведь не спрашивает, когда нагрянуть удобнее. Она не отказывала, если отец был в отъезде. Но если он сам встречал таких «гостей», то тут же разворачивал их домой, выпроваживая на улицу. Мама вздыхала, переживала, но ничего поделать не могла.

Прокравшись на лестницу, я думала, что увижу, как отец выгонит ту женщину. Но вышло совсем по-другому. Войдя в дом, она что-то сказала ему на ухо. Папа поклонился и поднялся в спальню к жене. Она быстро собралась и, взяв свой неизменный саквояж, вышла из комнаты.

- Будь осторожна, - сказал папа, накинув ей на плечи плащ.

- Конечно, милый, - мама поцеловала его в щеку и спустилась по лестнице.

В тот день я видела ее в последний раз.

Через неделю нам сообщили, что она умерла, заразившись от больного. Но поздно ночью, когда опять приехала та черная карета с затянутыми тканью вензелями, я слышала, как отец кричит «Ее убили!».

До сих пор жалею, что не добилась от отца признания, когда подросла. Я несколько раз вызывала его на откровенный разговор, но он резко пресекал все попытки. А потом и его самого не стало. После смерти мамы он сразу сильно сдал и потом за несколько лет просто угас. Ведь несмотря на свой жесткий и властный характер, все же любил ее больше жизни.

Так, что-то я увлеклась воспоминаниями. Вернув мамин дневник на место, взяла склянку с мазью из стеклянницы и отправилась к бабушке Гортензии. Сорвала по пути несколько мясистых лопухов и, вновь полюбовавшись ее пышными розами, постучала в дверь.

Ждать пришлось долго, но оно и понятно, с больными ногами быстро не побегаешь. Когда мне открыли, на пороге возникла улыбающаяся, все также подслеповато щурящаяся соседка.

Я вошла в дом – небольшой, но уютный. Мы прошли в просторную гостиную, обставленную мягкой мебелью. Часть стены занимал величественный камин. На полочке над ним стоял портрет молодого мужчины, которого можно было бы назвать симпатичным, если бы не блекло-водянистые глаза и почти отсутствующий подбородок.

- Это он, мой Карлуша, - защебетала Гортензия, заметив интерес. – С самого рождения я его выкармливала. Слабенький родился, тщедушный даже. А я была кровь с молоком, не смотрите, что сейчас одним чихом меня перешибить можно. Вытянула его, с рук не спускала, кормила по капельке, но постоянно. И выжил малец. Теперь почитает меня второй матушкой, не забывает кормилицу свою.

- Молодец он. Вот ваша мазь, - я отдала ей склянку. – Помните, да, что на ночь мазать на чистую кожу? Тонким слоем, густо не надо. Сверху вот, лопух приложите и обмотайте все чистой тканью. Утром можно снять и смыть остатки.

- Спасибо, милая, вот уважила! – бабушка расплылась в довольной улыбке. – А садитесь-ка пока что, почаевничаем!

Она вдруг покачнулась неловко, из-за выреза платья выскользнул кулон – василек, эмаль на золоте, похожий на звездочку.

«Неужели звездочки бывают в виде васильков?» – спрашивала я в детстве у мамы, разглядывая ее кулон – в точности такой же.- А почему нет? – с улыбкой отвечала она. – Там живут ангелы, они добрые и наверняка тоже любят цветы!»

- Красивый, да? – Гортензия улыбнулась. – Карлуша подарил мне на юбилей.

- Да, очень, - ответила, не сводя с него глаз. – Позволите рассмотреть?

Она кивнула, и я взяла василек в руку. Перевернула. Сердце упало в пятки: на обороте едва заметной вязью вилась гравировка «С любовью» и маленькое сердечко в конце, пронзенное стрелой. А вот и щербинка на одном из лепестков. Вряд ли бывают такие совпадения. Это он, он и есть - первый подарок моего отца своей невесте, моей матери.

Откуда он у Гортензии?!

Глава 21 Выстрел