Брат мой Каин - Перри Энн. Страница 97

Однако даже Монк заметил, что его раны оказались не слишком глубокими: они больше напоминали порезы, чем следы сильных ударов ножом.

Наконец мисс Лэттерли перевязала все раны бинтами, почти целиком истратив на них сорочку Рэтбоуна, сшитую из тонкого египетского шелка, которую она изорвала с поразительной небрежностью и немалой сноровкой, испытав при этом, как показалось Уильяму, что-то вроде удовольствия. Исподволь взглянув на Оливера, он заметил, как тот вздрагивает при каждом звуке разрываемого полотна.

– Спасибо, – с трудом проговорил Рэйвенсбрук после того, как Эстер закончила перевязку. – Я вновь оказался вашим должником, мисс Лэттерли. Вы прекрасно знаете ваше дело. Где сейчас моя жена?

– Я оставила ее в вашей карете, милорд, – ответила девушка. – Сейчас она, наверное, уже дома. Я взяла на себя смелость приказать кучеру отвезти ее. Она рисковала снова заболеть, если бы ей пришлось ждать вас на холоде. А для вас наверняка кто-нибудь немедленно остановит кеб.

– Да, – ответил лорд спустя несколько мгновений, – конечно. – Затем он перевел взгляд на Рэтбоуна: – Если я вам зачем-нибудь понадоблюсь, вы сможете найти меня дома. По-моему, здесь больше ничего нельзя сделать и не о чем говорить. Я полагаю, судья выполнит все необходимые, на его взгляд, формальности и положит конец этой истории. Всего доброго, джентльмены. – Поднявшись, Майло направился к выходу, стараясь держать спину прямо и в то же время слегка покачиваясь. В дверях он обернулся и снова посмотрел на Оливера. – Надеюсь, я смогу устроить ему достойные похороны? Как бы то ни было, его не признали виновным, и у него больше нет родственников, кроме меня. – При этом лорд с горестным видом сглотнул.

– Я не вижу причин отказывать вам, – согласился Рэтбоун, неожиданно испытав ощущение ошеломляющей потери, гораздо более глубокой, чем просто смерть, – это было чувство духовной утраты, связанной как с прошлым, так и с будущим. – Я возьму на себя все формальности, милорд, если вы пожелаете.

– Да. Да, спасибо вам, – согласился Рэйвенсбрук. – Всего доброго. – С этими словами он вышел за дверь, которая, оставаясь теперь незапертой, захлопнулась за ним с тяжелым ударом.

Эстер устремила взгляд в сторону камеры.

– Не ходите туда, – загородил ей дорогу юрист. – Это неприятное зрелище.

– Я ценю ваше внимание, Оливер, – мрачно проговорила медсестра, – однако мне приходилось видеть покойников гораздо чаще, чем вам. Со мною ничего не случится.

С этими словами она вошла в камеру, задев Рэтбоуна плечом. Он вновь надел сюртук, в котором, оставшись без сорочки, выглядел теперь довольно странно.

Некоторое время мисс Лэттерли стояла неподвижно, глядя на скорчившееся тело Кейлеба Стоуна. Спустя несколько секунд она чуть нахмурилась, а потом, тяжело вздохнув, выпрямилась и вышла из камеры. Взгляд ее встретился со взглядом Оливера.

– Что вы собираетесь делать? – тихо спросила она.

– Поеду домой и надену рубашку, – ответил юрист, криво усмехнувшись. – Мы больше ничего не сможем сделать, дорогая. Теперь нам некого обвинять или защищать. Если миссис Стоунфилд попросит меня проследить за тем, чтобы ее мужа официально признали умершим, я, конечно, этим займусь. Но сначала нам предстоит покончить с этой историей, что, как мне кажется, и сделает судья, когда суд вновь соберется завтра утром.

– Тебя что-то беспокоит? – неожиданно спросил Монк, пристально посмотрев на Эстер. – Что именно?

– Я… Я не совсем уверена… – Медсестра сосредоточенно нахмурилась, но, похоже, не собиралась добавить что-либо еще.

– Тогда давайте поедем ко мне и пообедаем, – предложил ей Рэтбоун, жестом приглашая сыщика тоже присоединиться к ним. – Конечно, если вам не нужно возвращаться к леди Рэйвенсбрук или опять ехать в Лаймхаус.

– Нет. – Мисс Лэттерли покачала головой. – Эпидемия теперь пошла на убыль. К нам уже два дня не поступает новых больных, а многие из тех, кто заболел раньше, начали поправляться. Я… Мне бы хотелось как следует подумать о том, что случилось с Кейлебом Стоуном.

Прежде чем вновь посвятить себя интересующему их делу, все трое насладились исключительно вкусным обедом. Дом Рэтбоуна с его подчеркнуто скромной обстановкой, выдержанной в стиле начала века, встретил их теплом и тишиной. Ряды великолепных стульев времен Регентства [7] придавали комнатам уют и создавали впечатление обширного пространства.

Эстер не предполагала, что ей вообще захочется есть, но когда им подали обед, в приготовлении которого ей не пришлось принимать абсолютно никакого участия, она, неожиданно для себя самой, убедилась, что как следует проголодалась.

Покончив с последним блюдом, хозяин дома откинулся на спинку стула и устремил взгляд на сидящую напротив девушку.

– Так что же вас все-таки беспокоит? – спросил он. – Вы опасаетесь, что это не самоубийство? Но даже если так, какое это имеет значение? Кто выиграет от того, что мы это докажем, даже если такое окажется нам под силу?

– С какой стати он покончил с собой именно сейчас? – спросила мисс Лэттерли, мысленно перебирая теснившиеся у нее в голове впечатления и вспоминая раны, которые она только что видела, а также маленький, очень острый нож, напоминающий скальпель, кончик которого вонзился Кейлебу в шею, а серебряная рукоятка поблескивала в окружавшей труп луже крови. – Ведь адвокат еще не начинал его защищать!

– Может, это заранее казалось ему безуспешным? – предположил Монк.

– Очень маловероятно, – тут же ответил Рэтбоун.

– Что, если он свел счеты с жизнью, не выдержав угрызений совести? – предположила медсестра. – Их могли пробудить у него показания свидетелей. Или, что более вероятно, они вновь стали преследовать его, когда он увидел, как страдает Рэйвенсбрук и, конечно, Женевьева.

– Женевьева? – У Уильяма удивленно приподнялись брови. – Он ее ненавидел! Она для него олицетворяла все то, что он так презирал в Энгусе, – приятная, благочестивая жена, вечно улыбающаяся и благодушная, не имеющая абсолютно никакого понятия о той ужасной жизни, которую он вел, о нищете, лишениях и грязи.

– Вы ничего не знаете о Женевьеве, да? – Посмотрев на обоих собеседников, Эстер по выражению их лиц убедилась, что до них совершенно не доходит смысл ее слов. – Нет, вам, конечно, ничего о ней не известно. Она выросла в Лаймхаусе…

Оливер не смог скрыть своего удивления. Слушая гостью, он сидел не двигаясь и чуть приоткрыв рот.

Сыщик, в противоположность ему, недоверчиво хмыкнул и коротко взмахнул рукой, словно отметая такое предположение, как совершенно нелепое, толкнув при этом локтем пустой винный бокал, так что тот со звоном ударился о другой, стоящий рядом.

– Да, это действительно так! – упрямо заявила мисс Лэттерли. – Я провела в Лаймхаусе почти месяц и познакомилась с людьми, знавшими ее в детстве. Они хорошо ее помнят. Раньше ее звали Джинни Мотсон.

Теперь пришел черед удивиться Монку. Эта новость произвела на него столь ошеломляющее впечатление, что его лицо, казалось, потеряло всякое выражение.

– Я полагаю, вы бы не стали этого утверждать, не будучи абсолютно уверенной на этот счет, – угрюмо заметил Рэтбоун. – Это точно не какая-нибудь сплетня?

– Нет, конечно, нет, – ответила Эстер. – Женевьева рассказала обо всем сама, когда убедилась, что я кое о чем догадываюсь.

Несколько минут собеседники сидели молча, обдумывая столь удивительное известие. Дворецкий тем временем убрал со стола посуду и подал портвейн, предложив бокалы Монку и Рэтбоуну. Учтиво поклонившись мисс Лэттерли, он тем не менее не подал ей вина. Ее присутствие здесь явно вызывало у него недоумение, из-за чего выражение его лица казалось несколько озадаченным.

– Это объясняет довольно многое, – заявил, наконец, Уильям. – Прежде всего, ее страх перед бедностью. Ни одна женщина, которой не пришлось жить в нищете, не станет бояться ее так, как она. Я принял это за обычную любовь к удобствам, и теперь я рад, что ошибся.