Астрид Линдгрен. Этот день и есть жизнь - Андерсен Йенс. Страница 44
В 1947 году Астрид Линдгрен соблазняли хорошо оплачиваемой должностью в «Олен и Окерлунд», где она отвечала бы за всю малую прозу. Об этом она тоже рассказала в письме родителям в мае 1947 года:
«…не хочу выходить на полный рабочий день, мне намного больше нравится прятаться в издательстве, а в остальное время писать, так что я отказалась – к их большому удивлению».
Зато ее соблазнила возможность бесплатно съездить в США в 1948 году, пусть и не хотелось на целый месяц расставаться с Лассе, Карин и Стуре. Осенью 1947 года Астрид Линдгрен встретилась с главным редактором журнала «Даменас верд». От имени Альберта Бонниера-младшего она спросила госпожу Линдгрен, не хочет ли та отправиться в Америку и написать для журнала статью о «негритянских детях». Сначала Астрид решила, что ослышалась, – так она потом и написала Ханне и Самуэлю Августу:
«Не знаю, почему „Даменас верд“ интересуют именно негритянские дети. Меня это слегка ошеломило, так что я пока не ответила. Но мысль о бесплатной поездке в Америку не так уж глупа. Пеппи явно не дает господам Бонниерам покоя, мне делают одно предложение за другим».
Через полгода, 22 февраля 1948 года, она смогла рассказать папе, маме, Гуннару и Гуллан, что удочку забросил Альберт Бонниер собственной персоной и что рыбка клюнула:
«Я подписала с „Олен и Окерлунд“ контракт на американскую поездку. Забронировала авиабилет на 14 апреля, обратно – на 12 мая. Альберт Бонниер отправил мне письмо и контракт, он пишет, что заключает контракт „с легким сердцем“ и верит в „наш общий“ успех. А я вот не уверена, но не могу упустить такой шанс, условия очень хорошие».
В итоге Астрид Линдгрен отправилась в США за счет Бонниера и написала – с огромным трудом – оговоренное число репортажей для «Даменас верд». Работой на заказ она не гордилась, из ее письма к родителям от 10 декабря 1948 года ясно, что как редактор она ни за что не приняла бы такие наспех написанные развлекательные статейки «с легким социологическим уклоном», как отозвался о них рецензент, когда статьи были объединены и изданы в виде первой книги о Кати в 1950 году:
«Я передала малую толику моих американских статей Аббе Бонниеру (Альберту Бонниеру. – Ред.), и подумайте, он счел их удачными. Сама я считаю их настолько дурацкими, что заболеваю при одном воспоминании о них».
Из-за этой работы Астрид так сильно мучила совесть, что когда в 1950 году Альберт Бонниер позвонил ей – в последний раз – спросить, не хочет ли она поехать в Египет – за счет «Бонниер», разумеется, – она категорически отказалась.
Для семьи Линдгрен эти годы были насыщенными и доходными. Не только из-за ошеломительного успеха Астрид, но и оттого, что в «М», где Стуре занимал директорское кресло, после войны дела шли полным ходом. Люди вновь стремились путешествовать, пересекать пространства и границы, и частных автомобилей становилось все больше. В октябре 1948-го, к пятидесятилетию Стуре Линдгрена, в шведских газетах появилось множество хвалебных статей. Несмотря на войну и кризис, директору удалось превратить шведскую «М» в крупнейшую автомобильную организацию Скандинавии, а ключом к успеху, если верить юбилейным речам, было не только его знание автомобильного дела и особенностей международного туризма, но и обширные деловые связи, красноречие и поразительная память. «У Линдгрена в голове вся „М“», – писала газета «Мотор». Но в специализированном издании ничего не говорилось о том, что у директора в голове была еще и литература; он любил читать и пристально следил за писательской карьерой жены, помогал читать корректуры и подбадривал: «„Пеппи Длинныйчулок“ не книга, а находка».
Астрид благодарила его в посвящениях: «Моему пророку Стуре за неизменный интерес к Пеппи. Целую в лоб, Астрид» и «Стуре (пророку) от обожающей его жены». Так подписаны две первые книги о Пеппи. А вот в сборнике сказок «Крошка Нильс Карлсон», вышедшем в 1949 году, тон чуть серьезнее, а в конце посвящения – восклицательный знак: «Моему горячо любимому Стуре!»
Книга «Крошка Нильс Карлсон» была непохожа на другие произведения Астрид Линдгрен. В ней писательница касалась мрачного, меланхолического в душе человека. Через изображение одиноких детей – Бертиля, Йорана, Гуннара, Гуниллы, Бритты-Кайсы, Лены, Лисе-Лотты, Барбру и Петера – проводится тема разных видов тоски, – до сих пор этот мотив присутствовал в ее творчестве лишь эпизодически. Яснее всего он в трогательном окончании трилогии о Пеппи (1948), когда Томми и Анника собираются спать и сквозь ветви деревьев в темноте внезапно замечают свет на кухне виллы «Курица»:
«Пеппи сидела у стола, уткнувшись подбородком в скрещенные руки. Сонными глазами следила она за прыгающим пламенем свечи, стоящей перед ней.
– Она… она очень одинока сейчас, – сказала Анника дрогнувшим голосом. – Ой, скорей бы наступило утро, и мы бы пошли к ней. <…>
– Если она поглядит в нашу сторону, мы помашем ей рукой, – добавил Томми.
Но Пеппи глядела сонными глазами на пламя.
Потом она задула свечу».
Эта минорная тональность, посещавшая Астрид и в жизни, была совершенно неизвестна шведской общественности 1940-х. Серьезность и задумчивость тонули в смехе и аплодисментах восторженной публики в радиостудии во время записи «Двадцати вопросов», их нет в интервью, где с портретов глядела бодрая и довольная детская писательница. За жизнерадостностью и уверенностью сорокалетней Астрид Линдгрен скрывались грусть и страх, о каких никто и не подозревал: она очень боялась за «горячо любимого» Стуре. После пережитого ими кризиса отношений в 1944–1945 годах они сумели снова устроить свою жизнь, но каждодневные заботы сказывались на обоих, особенно на Стуре. Помимо напряженной работы в офисе он был занят поездками, участвовал в конгрессах и банкетах, званых ужинах и деловых встречах, часто в «Странд-отеле» на набережной Нюброкайен, рядом с работой, где ели – и пили – до поздней ночи. Стуре боролся с лишним весом и повышенным давлением; как отмечала Астрид в своем «военном дневнике» в 1946 году: «Иногда меня беспокоит здоровье Стуре, и не без причины, кажется».
Чтобы поправить здоровье, Стуре надо было отказаться от алкоголя. Вот что рассказывает Карин Нюман:
«Папа слишком много пил; он пытался бросить, но не успел, потому что умер. Он никогда не напивался до бесчувствия, не буянил, не терял работы, но это, вероятно, был лишь вопрос времени».
Внутреннее противоречие в семье Линдгрен – между материальным благополучием и нежеланием Стуре взять себя в руки и упорядочить свою жизнь – плохо действовали на Астрид. Временами так сильно, что, оставаясь одна, она доставала «военный дневник» и размышляла о причинах своей депрессии. 8 марта 1947 года она так близко подобралась к существу проблемы, что посреди длинного абзаца решила застенографировать одно предложение, где писала о страхе за свой брак и за Стуре. Это был смертельный страх – и она не хотела рисковать тем, что Лассе или Карин случайно о нем узнают, если когда-нибудь станут листать дневник. Затем Астрид снова перешла на обычное письмо:
«У Стуре возникают серьезные проблемы с сердцем, и он совершенно о себе не заботится, это бывает невыносимо. Не нравится мне эта зима. Ненормальная зима, иногда я задумываюсь, а будет ли еще хоть какое-то время года нормальным».
Но настала Пасха, пришла весна, а с ней и время праздновать окончание гимназии, сданные Лассе экзамены, из-за которых его мать всегда волновалась больше его. Этот великий день, 13 мая 1947 года, когда в Мужской гимназии в Нормальме Лассе водрузили на голову академическую шапочку, Астрид увековечила в своем дневнике:
«Ларс, малыш Ларс… Когда открылись двери и я увидела в заднем ряду моего мальчика с академической шапочкой на голове, во мне что-то дрогнуло».